Завиток

Процесс удаления метки Предназначения оказался для Ламберта настолько чудовищным, что боль — будто пламя, порожденное сильнейшей магичкой — выжгла абсолютно все воспоминания об остальных Испытаниях. Он не мог восстановить в памяти ни единой трансмутации, зато прекрасно помнил, как орал, как бился и сопротивлялся, да так сильно, что с мясом выдрал несколько кожаных ремней из своей "кровати", пока с него огнем и травами сводили метку. Его, малолетнего сопляка, едва могли удержать на месте трое взрослых ведьмаков. Ревела кипящая кровь, трещали кости, рвалась кожа. В ушах Ламберта до сих пор звенели слова Весемира: — Достаточно! Мы стерли достаточно! После этого боль резко отступила, и за это милосердие Ламберт был ему благодарен. Только за это. *** Серая заплясала, застригла ушами, забеспокоилась, но Ламберт и без ее предупреждений уже знал, что впереди их что-то ждало. В тени ли редкого леса у тракта, на самом ли тракте — но ждало. Ламберт привычно успокоил кобылку Знаком и спрыгнул на землю. Разбойники? Не исключено, по тракту довольно часто ездили купцы, пусть и не шибко богатые. Гули? Вполне, после последней короткой, но крайне кровопролитной стычки местных баронов их расплодилось здесь как собак. Что-то еще?.. Вполне вероятно. Ламберт был готов встретить здесь даже экимму или фледера, сколько бы Геральт не рассказывал, что в северных широтах они не водились. Он взял из седельной сумки несколько зелий, что могли пригодиться против любых чудовищ, и сунул за пояс пропитанный ядом эндриаги дротик — лучшее средство от людей. За поворотом Ламберта встретила перевернутая набок повозка. Провиант из мешка рассыпался, разлетелся по всей дороге. Чьи-то лапы здорово истоптали спелые яблоки, вдавили в пыль и грязь хлеб, книги и одеяло. Чуть поодаль лежал труп мужчины. На вид он был совсем уже старик — угораздило же прожить так долго, чтобы подохнуть от лап чудовищ, а не в своей постели в окружении внуков и внучек. Опознать его теперь было невозможно: все, что выше нижней челюсти, отсутствовало, остались только язык, ряд зубов и дырка гортани. По характерным срезам на кромке можно было предположить, что голову сорвали чьи-то когти в несколько жестоких ударов. Судя по количеству крови именно это его и убило, хотя на теле даже без детального осмотра можно было приметить другие раны поверх старых шрамов. В его руке был зажат меч со сломанным лезвием и треснувшей гардой. На лезвии пузырилась кровь. Старый вояка. Возможно, бывший наемник. "Сильно бил, особенно учитывая возраст, — подумал Ламберт. — Не мог не знать, что умрет, но сражался до последнего. Почему?" Взгляд зацепился за чужую метку Предназначения. Она была заляпана всем, чем только можно, разодрана вдоль и поперек рваными ранами, хотя рисунок все еще можно было рассмотреть, если постараться. Но ему такой возможности не дали. Медальон дернулся. Ламберт выхватил серебряный меч, развернулся в пируэте, не забыв оттолкнуться ногами, и не прогадал; расстояния оказалось достаточно, чтобы альгуль полоснул своими острыми когтями воздух. *** В детстве и юности метка Предназначения казалась ему глупостью. Он верил: не обязательно было иметь одинаковые следы на коже, чтобы любить друг друга, а те, кого слепая судьба все же сводила с помощью своих отметин, не всегда жили долго и счастливо. Ламберт помнил, что у матери и отца были одни и те же метки, но это не мешало отцу беспробудно пить и избивать что свою "предназначенную мирозданием", что сына. Но время шло и, чем больше его утекало сквозь битвы и раны, зимовки и ночевки, тем больше Ламберта тяготило вечное одиночество, пустота, которую не могли заполнить ни походы в бордель, ни многочисленные интрижки. От его собственной метки Предназначения не осталось ничего, кроме маленького завитка, похожего на лозу винограда, подарок от жалостливого Весемира. Временами Ламберт разглядывал этот несчастный завиток, пытаясь вспомнить целую картинку, но ему это никогда не удавалось. Не ему одному — ни один ведьмак из тех, кого он спрашивал об этом, не мог вспомнить свою метку. Ламберт топил свое одиночество в похоти. Бордели, интрижки, романы, и чем больше, тем лучше, а во время зимовок в Каэр Морхене он любил запираться у себя в комнате и рассматривать эротические гравюры, что купил в Венгерберге в книжной лавке — разумеется, из-под полы, — на которых люди и эльфы предавались плотским утехам в самых разнообразных позициях. Особенно часто Ламберт использовал те гравюры, на которых были запечатлены любовники, сведенные Предназначением, чтобы на короткие несколько минут представить себя на их месте. Не в объятиях проститутки, очень благодарного за спасение молодого купца или особенно отчаянного суккуба, а подле того или той, на чьем предплечье была точно такая же завитушка, как у него самого. После такой дрочки, чувственной и чудовищной одновременно, ему становилось особенно отвратительно, Ламберт тонул в жалости к себе, в мыслях о собственном утраченном Предназначении. И только после этого ему удавалось ненадолго забыться. *** На Ламберта напали два альгуля. Немудрено, что старик не смог от них отбиться, Ламберт еще помнил рассказы Эскеля о том, что один из юных ведьмаков из их с Геральтом "набора" скончался примерно при таких же обстоятельствах. Но на шкурах этих двоих кое-где проглядывали следы от ударов стальным мечом, несколько шипов были серьезно повреждены, а еще они были явно сыты; там, откуда они напали, можно было рассмотреть кровавые следы на деревьях и траве, должно быть, они утащили туда лошадь. Итак, альгули были сыты и одновременно ослаблены — и это сильно упростило Ламберту задачу. Игни в глаза, размашистый удар снизу вверх, чтобы разрубить тело острием меча от грудины до темечка, потом быстрый, но неуклюжий жесткий уворот — за такую небрежность другие ведьмаки его бы на смех подняли, — из-за которого пришлось подставить для неизбежного удара укрепленную пластину на бедре. Пластина выдержала, вот только на ней теперь навсегда останутся отметины. В отместку Ламберт рубанул по лапе, чисто отрубив по верхнему суставу, бросил промеж глаз маленький кинжал, больше чтобы отвлечь, все-таки не серебро, а так, обычная махакамская сталь... Альгуль заревел было, но Ламберт быстро прервал этот вой, одним быстрым движением вонзив меч чудовищу в горло. Победа далась ему даже слишком легко, так легко, что, отрубив головы альгулям — в ближайшей деревне за них могли дать пару-другую звонких монет, а если поторговаться, то даже чуть больше, — Ламберт вернулся к телу, хотя обычно никогда так не делал. Что-то в этом странном старике не давало ему покоя. Он снова взялся рассматривать его метку Предназначения, смочив тряпицу в ближайшей луже. Дурацкая черная роза в обрамлении из виноградной лозы, таких Ламберт никогда в своей жизни не видел, даже подумал, что это такая наколка, но цвета были слишком яркими. Ламберт снова прошелся по метке, счищая остатки запекшейся крови. Маленький завиток виноградной лозы. — Нет, — зашептал Ламберт. — Нет, нет, нет... Я же... Этого не может... Труп потихоньку начинал коченеть, равнодушный ко всему. *** — Они уничтожали наши метки не потому, что хотели, чтобы мы всю жизнь были одинокими, — Эскель печально улыбнулся и полушутливо взъерошил Ламберту волосы. — А потому, что скорость нашей жизни отличается от простых людей: мы умираем либо слишком рано, либо слишком поздно. Многим из нас навсегда будет двенадцать, а некоторые доживут до шестидесяти, чтобы выглядеть на твои двадцать пять. Геральту вон скоро исполнится девяносто пять, а я бы ему больше полтинника не дал. Приводить в пример Геральта было бесчестно — его-то Предназначение оказалось спрятано в "магичке без Презназначения", этой невозможной Йеннифер, — да и Ламберт сам был с Эскелем не согласен, поэтому спорил рьяно и долго, спорил каждую зимовку, каждую их встречу. И только теперь, глядя на тело своего Предназначения, на Гардика из Понт Ваниса, которому Ламберт не мог даже посмотреть на прощанье в лицо, он осознал, насколько чудовищно прав был Эскель. Ламберту оставалось только сожалеть о том, что Весемир не выжег с его предплечья и тот треклятый завиток тоже.