Лечебный уют

Петербург славится своей капризной, скверной погодой. Особенно зимой, когда снег идет вперемешку с дождем, когда температура колеблется от плюса двух до минус пятнадцати, и на дорогах, кроме главных, образуется гололед. Особенно тяжело приезжим людям из других городов, что не привыкли к этому. И одним из таких людей является Олег Волков. Приехав из Сирии, где постоянно тепло, он даже не успевает адаптироваться к погоде культурной столицы, оттого и мерзнет ужасно сильно, ходит, укутанный в тысяч одеял по дому, вызывая у его сожителя – Сергея Разумовского – тихий смешок. Волче на это всегда фырчит, смотрит на друга своего недовольно и лишь сильнее заворачивается в теплый зимний плед, на диван сев и ноги под себя подобрав. Олег не понимает, как Серый может так спокойно ходить по дому, где еще и окно открыто на проветривание, в одном зимнем свитере и штанах, еще и носки теплые не надевая. Возможно, тот просто привык, и ничего в этом нет такого, но Волкову это кажется таким странным-странным, что он постоянно смотрит на Разумовского, размышляя об этом. А Сергей и не замечает — или делает вид? — этого изучающего взгляда, продолжает работу свою дальше, ногой покачивая в темп музыки, негромко играющий в одном наушнике. — Погода... Противная. — Олег вздыхает, смотря в окно, за которым снег кружится в веселом танце, затихает на секунды, плавно падая на землю, и снова продолжает скакать на потоках холодного ветра. Волков переводит взгляд на маленькую зелёную ёлочку, пахнущую так приятно-приятно, но украшенную кое-как – на ней висит ровно три игрушки, на верхушке небольшая звёздочка и... Больше ничего нет. — Привыкай. Питер такой Питер. — Сергей поднимает голову на сожителя своего, тоже кидает взгляд на ёлку и губы поджимает. Игрушки, которые они хотели повесить на деревце, разбиты или находятся в плачевном состоянии. Только звезда, на самом деле, и сохранилась почти что такой же, какой и была при покупке. Но ничего в их большой коробке со страшной мишурой, другими шариками — скорее с их осколками — на ёлку, больше нет. Надо покупать, но ни Сергей, ни Олег не хотят выходить на улицу. Тем более в такую неприятную погоду, когда приходится чувствовать себя на льду, покрывшем асфальт, так неуверенно. Только Волков не хочет видеть такую ёлку в своем доме в этот теплый, семейный и волшебный праздник, потому, кашляя тихо — видимо, слегка продул горло где-то, но лечить это не собирается — встаёт с места, снимая с себя покрывало, потягивается, прохрустев непроизвольно спиной своей, и идёт на выход. За игрушками. За волшебным праздником, что так и не дошел до их маленькой однокомнатной квартиры в виде красивой ёлочки, пусть и на стенах висит гирлянда, мигающая разноцветными огоньками. Олег холод с детства не любит. Он всегда, ещё в приюте, укутывался в сто слоев одеял, которые находил, сидел так по несколько часов, почти неподвижно, но чуть позже всё-таки выходил с Сережей на улицу. Надевая, пусть и теплую, но явно лёгкую для зимы курточку. Так и сейчас: Волков просто накидывает на плечи свое пальто, что вроде бы и зимнее, а вроде и нет, не застёгивает его даже, обвязывает шею шарфом и выходит, тихо попрощавшись. Олег нос свой прячет, смотрит на падающий снег хмуро, руки пряча в карманах, вздыхает тяжело и идёт в сторону магазина, игнорируя ледяной ветер, что пробивает холодом до костей. Это ему не важно сейчас. Важно принести в дом, в уютный уголок, где его всегда-всегда будет ждать рыжий кот, — Сережу по-другому и не назовешь — и после появления на пороге квартиры будет тереться о ноги, оставляя на штанах шерсть свою, показывая то, насколько скучал и как сильно хочет, чтобы его приласкали. И Олег всегда гладит этого человека с кошачьими повадками по голове, целует мягко-мягко в лоб, щеки, нос, подбородок, скулы и уголок губ, показывая так любовь свою. Так даже Волче проще: говорить это «я тебя люблю» ему тяжело, безумно тяжело, но он показывает это действиями. Зато Серый может часами о своих чувства тараторить, усыпать, топить Олега в этом, лишь бы он понял, насколько сильны эти эмоции. И он всегда слушает. Внимательно, вникая в каждую деталь, сказанную Сережей, за руку держа и пальцы переплетая, улыбаясь слабо-слабо, но так тепло, по-родному. И говорить почти неслышно в ответ на этого огромный монолог «и я тебя». И Разумовскому этого достаточно, чтобы Волкова легонько в щеку чмокнуть и, успокоившись, придвинуться ещё чуть-чуть к нему, — хотя куда ещё ближе? — обнять за руку крепко и голову на плечо положить. И сидеть долго в молчании приятном, ничуть не омрачающим ничей разум. Олег сам не замечает, как улыбается сам себе, своим мыслям. Он покупает игрушки, ещё одну гирлянду, яркую, новую, ещё и в виде звёздочек, как и хотел всегда Сережа. Только кашель усиливается, становится сильным очень, да и холодно безумно. Конечно, может, он просто прошёлся по улице в минусовую температуру, но даже в теплом магазине Волкову хочется укутаться в ещё одно — а лучше два — пальто, что надето на него. С двумя большими пакетами он идёт домой. В одном — игрушки для елки, в другом — тортик и сладости для Разумовского, что и дня без них прожить не может. А на улице снег начинает идти сильнее, и ветер дует свирепее, будто бы пытаясь вырвать из рук у Олега маленькое счастье и волшебство, что он несёт домой. У подъезда лишь Волче понимает, что его воротник черного пальто превратился в белоснежную, будто пуховую, правда холодную, подушку, и он отряхивает белоснежные хлопья с него, вздыхая тяжело. Становится ещё холоднее, только теперь добавляется гул в голове. Олег старается не обращать на это внимание, по лестнице поднимается на последний, пятый этаж, дверь открывает — Сережа, видимо, не услышал, как тот ушел, и дверь не запер — и пакеты на пол ставит. Чихает громко, кашляет сильно, и ощущения такие, будто горло изнутри царапают, на Разумовского взгляд поднимает и пальто с шарфом теплым снимает с себя, вешает на место. — Я там... Игрушек на ёлку купил. И сладостей тебе. Хочешь? — Олег улыбается слабо-слабо, но снова так тепло, смотря на недовольного Серёжу, что явно хочет отчитать его за вид, в котором он – ещё и с горлом больным! – ходил по улице, да ещё и в такие холода. Разумовский головой качает, вздыхает тяжело, под ручку хватает Волкова, уже снявшего с себя обувь и верхнюю одежду, и толкает на диван. Не нравится ему состояние этого дурака, совершающего такие необдуманные поступки, особенно, если дело касается его здоровья. Конечно, болеет он не так часто, как сам Сергей, — и это было всегда, с того момента, как они познакомились — но сильно, чуть ли не доходит до скорой это всегда, потому что температура — под сорок, Олег — в полуобморочном состоянии, даже говорить не всегда в силах. И Сережа опасается сейчас именно этого, хочет губами своими обветренными, искусанными до крови, потрогать лоб больного, только тот с места вскакивает, пакет с игрушками елочными в руки берет и выкладывает все на диван аккуратно, улыбаясь тепло-тепло, как улыбается так только при самом родном и близком человеке. Олег никогда, даже в школе, в приюте, не слушал Сергея. Потому что не считал это важным, потому что Серый за себя заступиться не мог почти всегда, и слушать его очередное «все нормально, скоро они перестанут меня задирать, а ссадины и синяки пройдут» не хочется. Потому что синяки с хрупкого тела Разумовского, точно так же, как и ссадины, сходят очень-очень долго, а те хулиганы, вечно задирающие рыжего мальчика с длинными шелковистыми — Олег как любил, так и до сих пор любит трогать их — волосами, так и не прекратят свои издевки. Волков, вооружившись скрепками, что держит в зубах, нанизывает на крючки игрушек, вешает их на ветки ёлки и, словно ребенок малый, радуется этому маленькому празднику у них дома. Разумовский, будто бы позабыв о своем недовольстве, хватается за гирлянду, рассматривает ее, тихо-тихо пища от восхищения, на стульчик, с кухни принесённый; встаёт и обматывает деревце с верхушки, на которой красуется яркая красная звезда, до самого низа, где уже крутятся бережно повешенные Волче игрушки. Сережа включает эти соединённые звёздочки проводами в розетку и, увидев, как те загораются в разные цвета, такие насыщенные и праздничные, прыгает на месте, в ладоши хлопая. Олег, закончив с игрушками, смотрит на восхищённого ребенка с улыбкой теплой, подходит к нему и приобнимает за талию, тут же начиная кашлять до боли не только в горле, но и будто бы в лёгких, настолько сильной, что кажется, будто бы они сейчас разорвутся. Волков только сейчас понимает, как сильно у него болит голова и насколько плохо ему в целом, потому и садится на диван, вздыхая после приступа тяжело, рвано, воздух вдыхая в лёгкие несколькими порциями. Разумовский тут же трогает губами своими лоб его и всё-таки убегает за градусником, поняв, что температура высокая. Сергей возвращается через пару минут с электронным старым-старым градусником, где белый пластик пожелтел от времени, садится рядом с Олегом, обеспокоенно на него смотря. Тот же, в свою очередь, губы поджимает. Стыдно за то, что заболел в праздник, который они хотели провести вместе впервые за долгое время. И в руки свои Волков любезно принесённый градусник берет, температуру меряет, засунув его в подмышку. Разумовский вздыхает тяжело, обнимает его крепко-крепко, глаза прикрыв. Он не то что бы не любит, он ненавидит болеть, но особенную ненависть он питает к этому являнию, когда дело касается его друга. Сергей ещё с приютских времен понимает, что пусть Олег и валится с обыкновенной простудой безумно редко, но эта «классическая болезнь, что пройдет за пару дней», как говорили воспитатели у них в детском доме, всегда перерастает в ужасно сильное заболевание с температурой под сорок и с риском госпитализации. Только если тогда Разумовский, будучи ребенком, не понимал, как помочь Волкову, то сейчас все наоборот. Услышав противный, но до боли знакомый писк градусника, Сергей вырывает его у Олега и смотрит на цифры, уже едва видимые на поцарапанном экранчике. — Тридцать восемь и девять... Олеж, скажи, пожалуйста, ты где умудрился заболеть?.. — Разумовский тяжело вздыхает, подушку большую, пуховую кладет на диван и заставляет Волкова лечь на нее, укрывает пледом, теплым-теплым одеялом и уходит на кухню, чтобы найти лекарство. А Олег улыбается. Счастливо, тепло и так по-домашнему, глаза прикрыв свои. Он безумно любит, когда Сережа зовёт его так. Иногда сердито и обиженно, зло как-то даже, но мягко-мягко, так, что всегда ощущается это родное тепло только в произношении его имени. И сколько себя помнит Волков, сколько помнит дружбу с Разумовским, этим странным мальчиком с яркими, словно огонек непослушный, рыжими волосами, тот называет его так только тогда, когда либо чем-то недоволен и переживает за Олега, либо когда хочет выразить всю свою любовь к нему, а фразы, образующие огромные витиеватые предложения, закончились. Волкову доставляет это столько радости, столько счастья, он ощущает себя нужным и важным для такого дорогого и почти недосягаемого идеала в его жизни. И он, даже сейчас, находясь в полуобморочном состоянии, с гудящей головой и безумно высокой температурой, думает об этом в своем спутанном создании. Думает о том, насколько ему повезло быть рядом со слегка ненормальным, но настолько прекрасным человеком. Думает о том, что его ни в коем случае нельзя потерять. — Вот, выпей. Угораздило же тебя заболеть... — Сергей садится рядом с Олегом, на пол прямо, ложку с лекарством подставляет ко рту его, и когда тот послушно принимает микстуру, кладет на лоб его горячий тряпочку влажную, в холодной воде смоченную и аккуратно свёрнутую. Разумовский улыбается слабо Волкову, по волосам коротким гладит и встаёт, на кухню возвращается, прекрасно понимая, что тот сейчас уснет и проснется где-то через полчаса с жаждой сильной. И Сережа оказывается прав: Олег просыпается от сильного кашля, что буквально изнутри разрывает легкие, горло, не давая жить спокойно. Хорошо, что температура слегка спала, и теперь он сесть может хотя бы, не теряя себя в пространстве. И Волче встать хочет, не обнаружив рядом Разумовского, пойти к нему, но только ему из кухни кричат сидеть — хотя бы сидеть, а лучше лежать — и расслабиться, получше в одеяло укутываясь. Сергей сам приходит к Олегу с большой кружкой, протягивает ее больному с улыбкой нежной, наклоняется и в щеку целует мягко-мягко, так, что тепло у Волкова разливается по всему телу сразу. Пахнет сладким горячим какао, что так любит делать в зимние вечера Разумовский ещё со школьных времен. Конечно там, в приюте, где они были, достать какао и сделать его себе тогда, когда хочется, являлось настоящей проблемой, но они всегда находили способ решить ее. Но не тогда, когда про воровство в приютской столовой узнали. Тогда Серёже влетело по первое число, а Олег пытался его защитить, даже вину на себя хотел взять. Только не вышло. их обоих наказали сильно, ругали так, что Разумовский стоял с мокрыми от слез глазами, держал Волкова за руку крепко, ногтями впиваясь в нее и делая больно. А в комнате Олег его по голове гладил, обнимал крепко-крепко, прижимая к себе и говоря, что все хорошо. И Сережа усмехается сам себе, вспомнив эту ситуацию, дует на горячее какао, где сверху плавают маленькие зефирки, и протягивает кружку Волкову в руки. — Выпей, пожалуйста. Станет чуть теплее. — Разумовский забирается на диван с ногами, рядом с Волче садится, чуть ли не залезая на него, как делает всегда, смотрит в глаза, улыбаясь широко, по-родному так. — И горлышку полегчает. Давай, Олеж. И Олег кивает, разглядывает лицо Серёжи, вздыхает тихо-тихо, приближается к нему, целуя мягко в лоб, в щеки, и садится ровно, отпивая из кружки напиток, обожаемый Разумовским. Он мысленно подмечает, что лицо его никак не изменилось за столько лет: все те же пухлые щеки, веснушки на носу и скулах, и яркий-яркий взгляд, особенно, если Серый замечает что-то, что может заинтересовать его взор. В основном это украшения, но иногда бывают и ножи с пистолетами, и тогда уже не назвать Разумовского простым человеком: это скорее сорока, которая увидела что-то и хочет это спереть к себе в домик. И так он всегда смотрит на Волкова. С восхищением, с огоньком в глазах, с желанием присвоить, — хотя куда ещё больше, если они и так постоянно вместе? — ведь Олег является самым важным для Серёжи человеком, самым драгоценным камнем, какой может только попадаться в украшениях. Он словно скульптура, сделанная талантливейшим человеком, выставленная в музее на один день с кучей охраны, и Разумовский, не в силах перестать любоваться этой красотой, покупает его, и не важно, за какие деньги. Сергей за Олега и жизнь свою отдать готов, не то что деньги. Он готов стать ради него рабом, путаной, остаться без гроша и всю жизнь быть нищим с коробкой вместо дома. Разумовский встаёт резко с дивана, бежит на кухню, слышно, как шкафы открывает, закрывает, достаёт шуршащие упаковки с чем-то — Волков по звукам, что это, сообразить не может, думает, что тот чипсы какие-то достал — и возвращается в комнату. А в руках у него шоколадки, пачка кислых мармеладок и вафли с соленой карамелью. И садится Сергей рядом с Олегом вновь, смотрит на того внимательно, будто выжидая чего-то, пока он отпивает обжигающее горло какао, и сладости ставит между ног своих, чтобы сесть было удобнее. Волков ничего не говорит, просто берет в руки шоколад с улыбкой теплой, разламывает его на части и открывает упаковку, взяв в рот только один небольшой кусочек. Олег пусть и любит сладкое, но не ест его в огромных количествах в отличие от Сергея. Тот еще с детства является таким сладкоежкой, и свои «сахарные запасы» прячет так, чтобы никто, даже сам Волкова, не нашел их. Но если ему плохо, Разумовский, чтобы хоть чем-то помочь, как может, несет почти все, что есть. Лишь бы обрадовать. Развеселить. Сделать лучше. Олег этому всегда рад, и даже сейчас, когда прошло немало лет, а он с Сергеем уже не маленький ребенок, он улыбается тепло так, принимая своеобразную, детскую заботу и не смея от нее отказаться. — Не сидел бы сейчас рядом. И контактировал со мной теперь поменьше. Заразишься, Серый, а мне не нужно, чтобы ты лежал со мной с высокой температурой. — Волков улыбается тепло, по волосам огненно-рыжим гладит Разумовского. А тот наслаждается каждым прикосновением и жмурится, словно кот, что на солнце пригрелся. Сергей на слова Олега фырчит, лишь ластится, позволяя гладить себя больше, получая удовольствие от мягких-мягких, теплых движений больших рук. Он всегда позволяет так делать, когда касания от других на дух не переносит: слишком противно, да и те люди многое себе позволяют, раз трогают где не нужно совершенно незнакомого человека. И ведь это правда: для посторонних Сергей не то что не показывает все свои внутренние переживания, так ещё и закрывается абсолютно, показывая лишь свои положительные черты. Такие, какие хотят видеть люди, его окружающие. Разумовский смотрит на Волкова, вздыхает тяжело и встаёт с дивана, забирая с собой нетронутые сладости на кухню. Он возвращается, кладет открытую шоколадку на столик небольшой, туда же ставит и пустую кружку — видимо, Олег выпил все в экстренном порядке, поняв, что какао остывает. Сережа аккуратно надавливает на плечи того, наклоняя его в бок, заставляя лечь на подушку, укрывает хорошо, практически с головой, садится рядом и сидит так некоторое время, поглаживая Олега по спине, дожидаясь, пока он уснет. Уже до утра. И только после того, как Волче начинает сопеть тихо-тихо, болезненно из-за кашля, Разумовский с места встаёт и, накинув на себя теплую курточку, выходит на улицу, где метель уже прекратилась. Возвращается он через пару часов. Весь засыпанный снегом, с лицом, от холода покрасневшим, но с довольной и теплой улыбкой. А в руках — переноска. Пусть и в этот раз новогодняя ночь не задалась резко разбушевавшейся болезнью Олега... Сергей ставит на пол переноску, открывает ее, с нетерпением ожидая, когда щенок, привыкнув к новым запахам, выйдет из нее. Ожидание длится где-то полчаса. Уже снег с волос Разумовского — ходил без шапки, засранец! — капает на пол, растаяв, да и самому Серёже жарко от того, что он все ещё в курточке своей, но шевелиться не собирается, боясь спугнуть малыша. И когда тот выходит, аккуратно лапки свои переставляя, осматриваясь и принюхиваясь, Разумовский встаёт с места плавно, снимает тихо-тихо одежду верхнюю, обувь ставит на свое законное место и наблюдает за щенком с любопытством. А тот рассматривает дом новый, тихо-тихо поскуливая, принюхиваясь к незнакомым запахам. И только потом убеждается, что ничего не будет с ним. Что он в безопасности. Ведь здесь тепло. Хорошо. И точно не страшно. Разумовский смеётся тихо-тихо, чтобы Волкова не разбудить, малыша по голове гладит, в ванную уходит и руки моет. Возвращаясь, аккуратно переступает через нового члена семьи и подолжает наряжать ёлку, изредка поглядывая на обнюхивающего каждый уголок черного щенка. ...она все равно запомнится и Олегу, и Сергею на всю жизнь как самая теплая и лучшая.