Цветы сливы в снегу

Младшего Мэй Ханьсюэ гложет обида. Его обожаемый брат, которым он восхищается, чьего одобрения жаждет и на кого равняется, тот, кто защищал его в детстве и был напарником в проказах, с каждым годом все сильнее замыкается в себе, избегая его общества. Летом они играют вместе, как и прежде; но северный край суров, и теплый сезон быстро сменяется холодами. С первым же выпавшим снегом замораживается, и старший брат — он реже выходит из комнаты, когда-то бывшей их общей, предпочитая проводить время в одиночестве. Без него. Опекун говорит — хрупкое здоровье, но младший, конечно, не верит. За те часы в обществе близнеца, что ему дозволены, он не слышит кашля и не наблюдает слабости. Зато подмечает потухший взгляд старшего брата. И перчатки. Старший брат неразлучен с ними, словно со второй кожей. Лишь запираясь в своей комнате, он стряхивает надоевшую ткань. Кристаллы льда осыпаются на пол с мелодичным звоном, и Мэй Ханьсюэ слегка морщится от этого звука. Дар владеть морозной стихией — его проклятье. С раннего детства опекун твердил ему об огромной ответственности, лежавшей на плечах будущего короля. Дворец Тасюэ стоит средь заснеженных гор близ ледяного моря — и подданные не сумеют довериться правителю, способному повелевать их землями. Как может свободолюбивый народ рыбаков и торговцев принять короля, держащего их в ловушке? Рано потеряв родителей, близнецы не имели пред собой примера достойного правителя, умевшего завоевать доверие людей и удержаться на троне. Опекун говорит — нужно молчать в том числе и ради безопасности младшего брата. И старший молчит ради того, чем дорожит больше всего на свете. Он видит исчерченные морозными узорами стены в своей комнате — память о долгих попытках научиться сдерживать дар. Видит свои мозолистые ладони, ставшие такими от долгих тренировок с мечом — лишь в них он мог забыться. Видит перчатки, за которыми прячет искристые снежинки на кончиках пальцев. А младший видит только запертую дверь. Лишь несколько лет спустя, в радостный летний день коронации старшего Мэй двери дворца Тасюэ гостеприимно распахиваются. Церемония завершается идеально, позволяя новому королю облегченно выдохнуть и прикрыть глаза. Люди вокруг даже не кажутся ему врагами, и он оставляет меч в своих покоях. На балу он избегает танцев, хотя его не единожды пытаются пригласить. Восхищенные взоры девушек то и дело обращаются к нему. Им невозможно не залюбоваться: Мэй Ханьсюэ стоит подле трона, высокий и статный, в серебристом костюме, подчеркивающем сильную фигуру. С короной на аккуратно уложенных золотых волосах. С точеными строгими чертами лица, которые смягчаются, стоит ему взглянуть на близнеца. Младший брат снует среди гостей, сияя восторгом, и пшеничные локоны его небрежно рассыпаются по плечам от того, как часто он вертит любопытной головой. Мэй Ханьсюэ порывается окликнуть его, но что-то ненадолго отвлекает внимание правителя. А затем лицо старшего каменеет. Он видит, как младший брат приобнимает за плечи какого-то напыщенного мальчишку с павлиньими перьями на костюме. И улыбается. Не ему. Соскользнувшая перчатка становится роковым моментом вечера. Ледяная полоса вспарывает пол иглами меж юношами, разбивая парочку. Страх, непонимание, обида в родных глазах ранят старшего Мэй больнее игл. Он уходит сразу же — сбегает в заснеженную ночь, и поднявшаяся метель глотает его следы, не позволяя младшему близнецу легко отыскать их. Но Мэй Ханьсюэ упрям. Младший тоже. Младший находит брата, и ледяная крепость, возведенная старшим, не заставляет его дрогнуть. Не заставляет и враждебный холод в чужом голосе: — Уходи и займи трон сам. Людям не нужен такой правитель. А тебе не нужен такой брат. Младший глядит на него. А затем — на это место. Старшему нет нужды в том, чтобы быть королем, и крепость изо льда не похожа на дворец. Новый дом его пуст, гол и мертв; огромный купол смыкается над головой, и ни окошка, ни лазейки в нем нет, кроме дыры в стене — и то ее проломил младший, чтобы войти. Это тюрьма. Ее узник стоит в углу, стиснув бледные губы и опустив глаза. Коронационный наряд покрыт инеем, золото волос под обломком короны потускнело, выцвело. Сердце младшего болезненно сжимается. — Ты всегда закрывался от меня, — негромко произносит он. — И теперь я понимаю, почему. Мягкие сапоги его легко ступают по гладкому ледяному полу, взгляд изучающе скользит по таким же гладким стенам. — Твой дар опасен, это правда. Но прежде всего опасен для тебя, — младший обводит рукой зал, по которому гуляет эхо. — Посмотри, ты же замуровал себя заживо! — Потому что я не хочу причинить кому-то вред! — старший тоже повышает голос, и тот звенит, разбиваясь о глыбы льда. — Особенно тебе! — Ты не должен всегда меня опекать! Я не ребенок! — А ведешь себя именно так! Младший отворачивается, с досадой закусывая губу и хмурясь. Когда он серьезен, то еще больше похож на брата. Ровная поверхность купола отражает его силуэт — степенно вышагивая по кругу, тот бездумно ведет ладонью по стене. Пока не натыкается на едва ощутимые линии. Мэй Ханьсюэ останавливается в недоумении. Пальцы внимательно прощупывают стену, скользя по краям рисунка, угадывая очертания. Не процарапанные, не выбитые — но рожденные самим даром, бережно обтекаемые, обступаемые толщей льда. Иероглифы складываются в имя. Его имя. «Мэй Ханьсюэ».* — На что ты уставился? Никогда не слушаешь, что тебе говорят, — старший брат делает шаг ближе, еще раздраженный ссорой, но та уже не имеет никакого значения для младшего, чье насупленное выражение лица смывается душевным волнением. — Смотри! Смотреть, конечно же, бесполезно: даже самый острый глаз не разглядел бы начертаний на прозрачном холсте. Потому младший хватает теплой рукой ледяное запястье старшего, уверенно и крепко прислоняя ладонь к рисунку. Пальцы оглаживают контур, позволяя почувствовать. Старший чувствует слишком много: он размыкает тонкие губы в пораженном выдохе, распахивая льдисто-голубые глаза. Его дар уловил тайну, тщательно скрываемую глупым сердцем, и отразил ее непрошенным немым криком, запечатывая в куполе вместе с ним. Слишком очевидно. Даже для младшего, который смотрит на румянец своего брата, разлившийся нежной зарей по щекам — и вдруг понимает больше, чем когда-либо. Понимает, почему старший брат втайне позволил себе эту маленькую слабость: в свою пустую ледяную камеру поместить лишь самое дорогое. Имя того, кого он... Горячая ладонь стискивает холодные пальцы, сплетается с ними в цепкий замок. — Мой брат... Пойдем домой. Пожалуйста. Старший качает головой, явно собираясь возразить умоляющему ласковому тону. Он выглядит таким трогательно-потерянным, пытаясь удержать маску суровости, что младший невольно улыбается. Старший забыл, что и он дитя морозных краев. И он тоже играл близ скал, омываемых белой пеной северного моря, и мчался на лошади во весь опор по заснеженной степи. И он, не уступая старшему брату, танцевал с клинком на пиках скал, разрезая густые белые облака, а после тренировки катался по сугробам с безудержным смехом. Но сейчас он не смеется. Губы младшего лишь слегка приподняты в нежной улыбке. — Я всегда любил зиму. И если она заключена в тебе, я просто буду любить тебя еще больше. Старший лишь успевает совсем близко заметить мерцающие снежинки, дрожащие на чужих светлых ресницах. А затем горячее касание губ сметает начисто все здравые мысли. Сливаясь с ним в поцелуе, жадно обхватывая теплыми ладонями лицо близнеца и чувствуя крепкие руки на своей талии, старший Мэй Ханьсюэ невольно закрывает глаза, растворяясь в блаженной неге. И не замечая, как тает купол, стекая в снег сияющими в рассветных лучах кристаллами воды.