Для чёрта мелковат, для человека большеват

Терпкий запах чьих-то духов, шуршания платьев и носовых платков с рюшами, плеск шампанского, цокот каблуков и бесконечная мерная болтовня — всё это давило на голову щипцами для колки орехов, и Евгений поспешил найти лазейку, ведущую из освещённой залы прямиком на балкон. Как же хорошо позволить себе полной грудью вдохнуть свежего воздуха и, наконец, побыть одному. Евгений решительно не любил светские сборища и старательно игнорировал их, ссылаясь на самые разные причины. Но иногда старшина ловил его за руку и буквально силком тащил «показаться свету», чтобы подопечный «не зачах, право, совсем». Тем не менее Евгений продолжал считать балы и маскарады бессмысленной чушью и предпочитал весь вечер сидеть за столом, где играли в карты, и посапывать после пары бокалов шампанского за компанию. По крайней мере раньше этот план удавался на ура, пока не появился Хилл, вторгавшийся в личное пространство Евгения без предупреждения. То спросит какой-то витиевато сформулированный вопрос, то пошутит, а даже если замолчит, янтарными глазами весь изъелозит по костюму офицера: от сапог до волос. В обычные дни игр с Хиллом Евгению хватало, но было бы глупо полагать, что на балах получится избежать этой кутерьмы. Офицер мрачно нахмурился, закуривая. Надо было срочно заканчивать этот хоровод взаимных тычков чести и достоинства. Жаль, что Паристона нельзя было сослать на корабле обратно в его туманную Родину и никогда больше сюда не пускать. Евгений мимолётно усмехнулся, сжимая рукоять трубки, Паристон бы и из такой метаморфозы нашёл выход. Этот человек не останавливается, пожалуй, не перед чем, если дело касается его собственных целей. Что-то детское и одновременно дьявольское есть в этом стремлении. Вдруг со стороны коридора послышались мягкие шаги по ковру; Евгению не нужно было и секунды, чтобы понять, кто направляется нарушить его долгожданный и короткий покой. «Помянешь чёрта — он и появится», — успевает подумать офицер, прежде чем тусклый балкон озаряет широкая улыбка, и обволакивает запах хорошей английской туалетной воды: — Мистер Фридрикс! А я думал, куда вы подевались, — Паристон окончательно выходит на мраморный пол, дежурно разглядывая вид на сад, открывавшийся отсюда, — что-то произошло? Выглядите, как это правильно выразиться, подождите-подождите, сам найду…нездорово! — Вам не о чем волноваться, мистер Хилл, сожалею, что отбираю у вас минуты жизни на такую бессмыслицу, — Евгений язвит, искренне усмехаясь маленьким спектаклем с поиском слова; это вовсе не очаровательно, нет, это глупо и ужасно деланно, даже мысли умиления не было — Alright, Юджин, не говорите это! Мне не тяжело думать о вас, напротив, это делает мне приятно, — Паристон щурится, сжимая мраморные перила и свой взгляд не спешит направлять на собеседника — Так не говорят, мистер Хилл. Если не хотите, чтобы вас неправильно поняли, лучше использовать более умеренные слова, например, доставляет спокойствие или не утруждает, — табак удивительно горчит, и Евгений чувствует под ложечкой, что в этот раз привычный ход игры изменится и опустится на какие-то новые глубины — Но я сказал то, что чувствую! Мне действительно приятно о вас думать, Юджин — Вы намекаете на что-то? — Что вы, — Паристон дёргает головой, чтобы чёлка не мешала глазам, — я не намекаю, я прямо говорю! — Вы же знаете, что со мной в слова играть нет надобности. Я вашу натуру понял. Будьте добры, закончить диалог, если это всё, что вы хотели мне сказать, — говорит, словно ножом отрезает ткань для повязки, Фридрикс На балконе воцаряется тишина. Евгений продолжает курить, прикрывая глаза, а Паристон всё держится за перила, постукивая по ним пальцем и вдыхая ароматы цветущих садовых растений. Когда Хилл молчит, то может сойти за обычного английского пижона: одежда с иголочки, острое лицо, длинные худые руки, ноги, пальцы, копна хороших золотистых волос, глаза, заполненные карим огнём, и талия, грамотно подпоясанная портным. Евгений уверен, что Паристон точно знает обо всех своих внешних достоинствах и правильно подчёркивает их, заставляя смотреть и любоваться собой. Иначе, как искренне думал (или заставлял себя думать) офицер, он бы на англичанина и не взглянул. Ни за что. Обычный пижон и повелитель салонов, таких море и маленький пруд. Даже с закрытыми глазами Евгению это было ясно, как белый день. Между тем тишине не было суждено поприсутствовать ещё, как бы на это ни уповал Фридрикс, и Паристон снова заговорил, убирая руки с перил: — Сегодня видел вашего сына. Чудесный мальчик! — Спасибо. Знаю, — спокойно ответил Евгений; он знал, что Хилл когда-нибудь узнает и об этом эпизоде его жизни, так что был вполне готов услышать что-то подобное — Такой молодой и уже служит, не боитесь ли вы, Юджин, что ваш мальчик может погибнуть бесславно? Я слышал, погибнуть бесславно — это большое горе для вашего народа — Не боюсь. Григорий переживёт всех и дослужится до звания выше моего, не утруждайте себя лишним волнением по поводу чужих сыновей. В самом деле, вы же не нянька — Ha-ha! Совершенно точно сказано, — пророкотал Паристон привычным своим голосом, которому присущ высокий тембр, — я лишь осведомился. Конечно, больше всего мне бы не хотелось, чтобы погибли вы, Юджин — Я сделаю вид, что этого не слышал, — грубо бросает Евгений, нутром закипая, словно добротно сложенный камин; вид он сделать хочет, но слова всё равно приятны, каким бы оттенком офицер не пытался их замарать — Зачем же вы меня обижаете? — спектакль вступил в кульминационную часть, потому Паристон, наконец, одарил своим взглядом собеседника, чуть сжав губы — Затем. Я женщин люблю, Григорий тому доказательство. В нашем городе есть люди вашего толку, могу замолвить за вас слово, и вы попадёте туда, куда изначально должны были попасть — Но у вас ведь нет жены, мать Грегора мертва, я видел бумагу, — и после этих слов Евгений внутри взорвался салютом эмоций; воспоминания о былом нахлынули, смешиваясь с настоящими чувствами к «обычному английскому пижону», который прямо сейчас так настырно лез в душу — Я всё ещё предпочитаю женщин — Давайте я вас поцелую, и мы узнаем? — У вас горячка? — Рядом с вами? Возможно! — Замолчите. Никаких поцелуев. Я сейчас же уезжаю, — Евгений небрежно запихнул трубку в карман, скрывая смущение в темноте сумерок, но Паристон времени не терял, заслоняя собой выход в коридор и продолжая смотреть своим выжигающим взглядом; офицер мешкал специально, — вы осознаёте, что с вами будет? Вы женаты. Это вам здесь лучше не делать глупостей — Она любит женщин, — Хилл просиял, точно начищенная тарелка из сервиза, — наш брак заключён по договору: я не препятствую её влечениям, а она — моим! Только уважение! Бросьте, что вы так смотрите? Все и вы в том числе ломали голову, почему мы не бываем друг у друга в спальне и… — Я никогда не задавался этим вопросом, — Евгений нагло солгал, еле стоя на ногах от количества душевных потрясений, выпавших на эти несколько минут, и Паристон успел этим воспользоваться, неумолимо приближаясь к лицу перед собой, — вы опозоритесь — Никогда, — и, вот, «обычный английский пижон» совершенно бесстыдно припал к губам обычного офицера, пока тот от неожиданности положил руки ему на талию Поцелуй вышел добротным. Евгений давно себя таким не жаловал, оттого чувства обострились ещё сильнее. У Паристона губы мягкие, пухлые, напористые, и Фридриксу, хоть и стыдно признать, но нравится ощущать их на своих губах. Сам он отдавать инициативу не собирался, отвечая не менее упрямо и даже жёстко, сжимая талию, упакованную в приятный на ощупь пиджак. Прилично стемнело, когда двое на балконе нашли в себе силы отлипнуть друг от друга. Паристон тяжело дышал, храня молчание в полуухмылке, а Евгений потерял дар осознавать, где он вообще находится. Ясно было одно: нужно бежать. Тишина вновь испарилась под звонкими колокольчиками голоса: — Убегая, помните, Юджин, что ни одно чувство на свете не сможет вытеснить истинности произошедшего, — Хилл выпрямился, поправляя причёску и отступаясь к перилам, чтобы офицер мог спокойно ретироваться; он улыбался снова, как сумасшедший, но было в этой улыбке и что-то особенное — Доброго вечера, — скомкано пожелал Евгений и поспешно ушёл, чувствуя, как улыбка Паристона прыгнула ему на спину и пригрелась где-то у шеи Лошади сегодня передвигались чрезвычайно медленно, таща карету за собой ещё более непринуждённо. Фридрикс пребывал в глубоких раздумьях, прикусывая нижнюю губу и морща брови. Ему действительно понравилось. На *Катеньку это было не похоже: она целовала мягко, невесомо, как трава касается кожи в летний день. Паристон же действовал выжидающе, но напористо: тёплыми мягкими губами рвался вперёд, толкаясь языком. «Для чёрта мелковат, для человека большеват», — на ум всё не приходило имени автора этой поговорки, и Евгений лишь сильнее стиснул брови, откидываясь на сидение. Завтрашний день обещал быть интересно утомительным.