Военная журналистка

Ещё никогда интервью так не выматывало Одри. Да, сейчас ее зовут так. Когда пришло время снова менять имя, на ум приходило много вариантов. Сюзи, Хейзел, Мари и даже Жизель. Но ласковое «Одри» из уст любимого не оставило шансов. Она задумалась, почему же сегодняшний вечер стал таким тяжёлым. Может, дело было в меценате? Точно. Конечно, причина в нем. Он же никому не давал интервью, вот она и запаниковала. Обычный человеческий фактор. Одри ухмыльнулась. Ей вспомнился ещё один человек, которого не особо жаловала идея давать интервью. Человек, состоящий из противоречий. Джон. — Ну так уж и быть. Только быстро. — Джон, ты просто чудо! Не волнуйся ты так. Потом ещё и перечитывать раз десять будешь! Материал действительно получился хорошим. Джон мог отрицать это сколько угодно, но каждый раз заходя к нему в кабинет среди кипы бумаг Одри всегда находила ту самую газетную вырезку. Кажется, такая же найдется и у нее. — Дорогая Одри, это прекрасная статья. — Надо же. Сам Лори Баркли не скупился на похвалу. — Во-первых, я постоянно хвалю твои работы. — Ну прости. Знаешь, к такому вообще-то очень сложно привыкнуть, — обняв журналиста за плечи, хмыкнула Теодора. Ни тогда, ни сейчас, она не понимала, в какой момент они с Лоуренсом стали близки. Слишком близки. Когда надменный взгляд стал таким теплым? Когда былое высокомерие вытеснили просьбы остаться ещё ненадолго? Когда критика переросла в слияния? — Но это «во-первых». А во-вторых? — А во-вторых, я просил не называть меня Лори. Насмешливое выражение его лица не стыковалось с нарочито обиженным тоном. — А я просила не называть меня Одри, — учтиво напомнила она Лоуренсу. Все. Хватит. Журналистка тряхнула головой в попытке отогнать непрошеные воспоминания. Но разве это поможет? У Одри уже был ответ на этот вопрос. И как только вкрадчивый голос месье Лашанса заставил ее перенестись в прошлое? Нет. Сейчас она должна садиться за работу. Статья должна быть готова к завтрашнему утру. У нее мало времени. Одри улыбнулась этой мысли раньше, чем успела вытеснить ее. — Тук-тук. Привет, Тео. Ты занята? Теодора только что открыла чернильницу. — Я сажусь писать. Йоке слегка вытянула шею, взглядом изучая рабочий стол подруги. — А можно посмотреть? Сам процесс? — Разумеется. Обычно она не пишет в окружении других людей. Но сегодня на нее подействовал убедительно-просительный взгляд подруги. — Отдельный вид наслаждения — чувствовать вкус слова. Своего собственного слова. Когда понимаешь, что нашла то, что так долго искала и выливаешь это на бумагу. Чтобы не потерять. В такие моменты радуешься даже нескольким абзацам. Теодора не ждала, что Йоке поймет ее сущность. Но медсестра придала своему лицу самый что ни на есть осознанный вид и внимательно слушала. Одри уже век не приглашала к себе гостей. В ее случае это не метафора и не фразеологизм. Вокруг нее ходило много слухов. Поговаривали, что она продала душу дьяволу, чтобы добиться такого мастерства. На вопросы окружающих она неизменно отвечала: «Упорство, время и труд». И нисколько не соврала. Она открыла ноутбук, создала текстовый файл и написала заголовок: Лашанс Беккер: из первых уст. Одри снова прослушала запись их разговора. Под ее пальцами слова сливались в цельную и яркую картинку. Дойдя до вопроса о личной жизни, она почему-то вспомнила Фридриха. Немца, которого она не боялась. Немца, который стал ее другом. Немца, который не хотел убивать. — Пойди и поговори с ним. — Дора, я б-боюсь. — А ты знаешь, как он боится? — О-он? Т-ты что? Такой как о-он боится такого как я-я? Теодора театрально закатила глаза, сопроводив это шумным вздохом. Как раз в этот момент из-за угла вышел Курт. Понять, слышал ли он их разговор или нет по лицу было сложно. Но что было очевидно — так это то, что он крайне взволнован. — Фридрих, нам нужно поговорить. «Ой-ой, что-то намечается», — стало первой мыслью Тео. И она не прогадала. — К-конечно. Любопытство всегда было ее главной чертой. Разве могла она остаться в стороне, когда у этого стеснительного юноши вот-вот состоится серьезный разговор? Голос Курта долетал до ее укрытия (она хорошо постаралась и выбрала куст, на котором почти не было колючек), на удивление спокойный и ровный: — Я хотел сказать тебе это, когда закончится война и мы вернёмся домой. Но… В последнее время «когда» перетекает в «если». Я не готов так рисковать. — Ч-что ты х-хотел с-сказать? — Подожди минутку. А на деле же не прошло и полминутки, как Тео обнаружили. Щеки Фридриха покраснели. — Пойдем в менее людное место, — заключил Курт. Так что возможности подслушать разговор у журналистки больше не было. Она не знала, разрядила ли обстановку или наоборот, смутила парней ещё сильнее. Ей хватило смущённой улыбки на лице Фридриха, вернувшегося несколько часов спустя. Он слегка покачал головой, будто предупреждая: никаких шуток. Шуток не было. Но вместо них на весь дом раздался заразительный смех Теодоры. Да, ей нравилась их любовь. Она была такой чистой и нежной. Искренней. Пусть о ней почти никто и не знал. Они вместе, это главное. Их ненавидят за национальность. Лишние пересуды ни к чему. Одри привыкла всему искать объяснение. У каждого явление или события были предпосылки и причины. Но вечной загадкой для неё навсегда останется собственное бессмертие. — Все в ряд! В ряд, я сказал! Нойманн… Это мерзкое подобие человека снова решило вершить чужие судьбы. Мало ему оказалось той девушки с дочкой. Кажется, ее звали Эва. Тео застыла, неспособная даже дышать, когда офицер подошёл к дрожащей девочке. К той самой, которой Фридрих так хотел помочь. Теодора так и не узнала ее имени. Пуля нашла сиротку раньше, чем ее мольбы о пощаде долетели до Нойманна. По земле растекалась кровь. По щекам Одри — слезы. — Пойдем, не надо тебе на это смотреть, — мягко взял ее за руку Лоуренс. Она смотрела, но не видела. Слушала, но не слышала. Шла, но не понимала куда. И, возможно, в этот момент ее душа родилась заново. И вместе с ней родилось оно. Бессмертие. Врать самым близким людям было отвратительно. Ложь горечью отдавалась на языке, но была необходимой. Если бы о такой как она узнали власти, никакая суперспособность не спасла бы её от пыток. — Что значит, ты хочешь на фронт? — Там можно столько материла откопать! — А нам потом тебя из земли откапывать? — Тео, Лоуренс прав. Это плохая идея. Ты же можешь не вернуться. Осознание того, что именно этого она и добивается, лезвием резануло по сердцу. — Мы же журналисты. А значит, должны рисковать. — Риск и безрассудство — это разные вещи, — подхватил Джон. — Вот именно. — М-мы т-тебя решительно н-не отпус-скаем. Когда она поняла, что другого выхода нет, пришлось бежать. И снова от семьи. История повторилась. Её жизнь циклична. Давно пора было это понять. Дар или проклятье? Кажется, прошло слишком много и одновременно ничтожно мало времени, чтобы дать ответ на этот вопрос. Много лет практики написания статей позволили Одри стать успешной журналисткой. Горький опыт сближения с людьми закрыл для неё возможность построить новые отношения. Её обсуждают, осуждают, ненавидят и восхваляют. И всё-таки… Она чертовски устала.

Я накину на плечи плащ, И убегу в ночи, оставив мысли. Я заберу с собой твои письма, Но ты, пожалуйста, только не плачь.