истина в хаосе

      Эндрю Миньярду было чуждо понятие любви. Это слово было странным и непонятным, его грани были размыты, а суть искажена до неузнаваемости. Любовь для него была пропитана болью и отчаянием, оставляла во рту мерзкое послевкусие, казалась липкой и противной. Раньше он не раз слышал как ему говорят, что любят. Любят, любят, любят, любят Говорили, что он может остаться, что больше нет нужды возвращаться в систему, что его не обидят. Его кормили обещаниями и сладкими речами, усыпляли бдительность, а затем использовали в своих целях, ни капли его не жалея. Голоса его прошлого обещали ему многое, но всё, что Эндрю удалось получить — меньше, чем ничего. Последние несколько раз, когда он слышал слова любви в свою сторону, стали недостающими гвоздями в его гробу. Сначала это была Касс. Это было удивительно. Эндрю всё ещё не был склонен так просто верить кому-то, кто принимает участие в этой идиотской системе, прибирая к рукам колеченных детей, доламывая их окончательно. Но. Это был первый раз, когда Эндрю хотел, чтобы это было правдой, чтобы оно ей стало. Касс — та, кто заставила его впервые за долгое время позволить себе желать и принимать любовь. С ней это звучало правильно, выглядело правильно. Она казалась заботливой: позволяла ему есть сладкое; не повышала голос настолько, что можно было оглохнуть; не поднимала руку, если считала, что он вёл себя «неправильно»; она обходилась словами и не давила на него из-за молчаливости — Эндрю ценил это больше всего. Поначалу Касс казалась тем, чего Эндрю ждал долгие-долгие годы, он впервые подумал, что наконец-то нашел выход из своего плачевного положения, нашел свой ответ. Поэтому её слова любви были тем, чему Эндрю стремился верить, чему он позволил себе верить. С Касс было хорошо. С ней Эндрю не приходилось беспокоиться за собственную сохранность, когда он случайно ронял ложку или вилку на пол. Ему не приходилось сжиматься настолько, насколько это было физически возможно, просто чтобы стать ещё мельче, чем он есть, стать практически невидимым, чтобы избежать наказание. Не было нужды в том, чтобы выполнять роль безупречного слуги ради скудного завтрака, обеда или ужина. Не нужно было становиться нянькой для других детей в доме. Это было хорошо. С Касс Эндрю не приходилось прокручивать в голове события последней недели, чтобы понять где он успел облажаться, когда она громко звала его из другой комнаты. Не нужно было с замирающим сердцем идти на её зов, ожидая наказания, а не простой просьбы помочь с чем-то. Впервые он не был просто предметом в доме или какой-то временной услугой. Тихий голос беспокойства где-то внутри всё ещё говорил о том, что не стоит расслабляться, что это лишь иллюзия его крошечного мозга и скоро всё станет как прежде. Какое-то мерзкое и липкое чувство клубилось внутри его живота, не давая покоя, заставляя волноваться. Временами его тело пробирала дрожь, тревожность не давала покоя, а сны были такими, что лучше уж не спать сутки подряд, чем сомкнуть глаза хоть на секунду и увидеть тот ужас. С этим было сложно бороться, но Эндрю пытался, повторял те дурацкие упражнения от не менее дурацких психологов, старался быть стабильным, нормальным. У него не было желания терять первый действительно хороший дом из-за каких-то временных неполадок его мозга. И это работало. Первое время это действительно работало. То ли его самоубеждение было довольно эффективным, то ли идиотские упражнения и правда помогали — это было не так важно, пока результат себя оправдывал. Будни были размеренными и цикличными, а выходные пусть и разнообразные, но достаточно спокойные, чтобы не вызвать лишней взволнованности. Если бы у Эндрю кто-нибудь поинтересовался, мог ли он описать свои чувства из-за происходящего с ним на тот момент, он бы ответил, что это что-то, наиболее близкое к умиротворению и уверенности в завтрашнем дне. Но все люди совершают ошибки. Кто-то абсолютно незначительные, никак не отражающиеся на них или их будущем; кто-то проваливается с треском и тонет в неудачах и их последствиях. Эндрю Миньярд был ошибкой. Слишком большой ошибкой для такого маленького те́льца, в котором он был заперт. Эндрю Миньярд был чьей-то ошибкой, от которой решили поспешно избавиться. Его мысли ошибочны, его желания грешны, потому и отвергнуты. Эндрю Миньярд был ошибкой, поэтому та любовь, которую он в конечном счёте получил, была разрушительна. Жизнь в очередной раз показала его законное место; дождалась идеального момента, чтобы лучше всего продемонстрировать разницу между тем, чего он желает и тем, что заслуживает. В момент, когда Дрейк Спир пересёк порог, ведущий в комнату Эндрю, он осознал, что мимолётному, но долгожданному счастью пришёл конец. Даже спустя годы он помнил сильную хватку, не позволяющую двигаться. Помнил жгучую боль и синяки, оставленные с расчётом на то, чтобы были легко скрыты одеждой. Синяки, оставленные с отвратительной точностью там, где их не сможет увидеть случайный свидетель. Ссадины и гематомы, что служили не только неопровержимым доказательством насилия, но и верным способом пристыдить, заткнуть. Они внушали отвращение к себе, собственному телу; показывали насколько он беспомощен. Это было больно, было невыносимо противно, вызывало приступы тошноты лишь от одной мысли о случившемся. Действия Дрейка ранили так же сильно, как бездействие Касс. Казалось, она полностью игнорировала внезапный шум среди ночи, не обращала внимание на зажатое сильнее обычного поведение Эндрю, на его истощенность. Касс будто жила где-то совершенно в другом мире, где нет чьего-то тихого плача глубокой ночью; нет шороха грязного постельного белья и мерзкого шёпота, приказывающего прибраться; нет несправедливо причиненной боли, что разбивает на куски и без того хрупкое создание. Вероятно, их реальности были абсолютно разными, поэтому Эндрю Миньярд достаточно рано уяснил для себя, что в этом мире — в его мире — нет справедливости и гуманности; нет любви, заботы и спокойствия. Есть только безмерная боль, жестокость, предательства и ярость — здесь нет места для сожалений, слабости и добродушия. Этот мир безжалостен ко всем, он полон тирании и идёт по верному пути погружения в хаос. И Эндрю видел для себя лишь один верный выход, способный хоть сколько-то избавить его от мучений. Теперь он не верил в сожаления, не верил в раскаяние и мольбы о прощении. Он сделал вид, что этого не существует, что его не волновали подобные проявления эмоций. Он мастерски изображал, что эмоций не существует. У него их нет — точно нет. Убедить в этом окружающих было не так уж и сложно, поэтому поверить самому в эту иллюзию стало легко. Он так думал. Это казалось хорошей тактикой. Нет ожиданий — нет сожалений. Принцип, которого стоило придерживаться с момента осознания столь простой истины и до конца его существования. То, как он проводил отведенное ему время с трудом можно было назвать полноценной жизнью, существование — подходящий термин. Прошлое показало ему, что чем больше он ожидает от настоящего, будущего в частности, тем меньше хорошего сможет получить. Прошлое научило его не верить, не сожалеть, действовать без колебаний, оно обошлось с ним жестоко, но показало как важно отстаивать свои границы. Эндрю не был благодарен за это. Он забыл, что такое благодарность. Эндрю Миньярд старался забыть о многих чувствах, пытался отречься от самых мешающих из них, самых бесполезных на его взгляд. Впервые его задумка оказалась успешной, впервые его выбор действительно помог ему, пусть и не оградил полностью от возможных опасностей. Поначалу это было хорошо — это работало. Когда нет привязанностей, нет и лишних поводов для беспокойства. Когда ты один, всё, что необходимо — заботиться о себе. Однако в его жизни никогда не было чего-то стабильного: даже боль всегда была разной, а уж она появлялась в его жизни чаще всего остального. Это было непредвиденным обстоятельством: в один момент на его голову свалились брат-близнец и шебутной кузен. Их появление никогда не входило в планы Эндрю на жизнь — не то чтобы у него в принципе были на неё какие-то планы, не после всего, что случилось с ним. Это было странно. Непривычно постоянно ощущать рядом с собой чьё-то присутствие, понимая, что это с самого начала могло быть его. Больно от осознания, что его лишили возможности иметь собственное место рядом с ними. Теперь это не имело значения. Бессмысленно тосковать по тому, чего не было, чего не могло быть. Он был сломлен — морально и физически — и обретение чего-то хоть как-то похожего на семейные узы уже никак не помогало. Его всё ещё не понимали: ни его действий, ни настороженности, ни своеобразных попыток помочь. Он был снова отвергнут, но уже теми, кеми он действительно хотел быть принят. Ни для кого не имели значения его желания и чувства, не после всего произошедшего. Эндрю Миньярд отвернулся от своего будущего точно так же, как и оно от него ещё много лет назад. У него не было ни цели, ни мотивации, ни желаний. Из раза в раз те небольшие крохи, что он имел, рушились у него на глазах, поэтому он перестал хотеть чего-то для себя. Одолевающее его разочарование, что с каждым разом становилось всё сильнее, попросту перекрыло путь к надежде и желанию. Поэтому Эндрю ничего не оставалось, кроме как защитить теплящиеся в Ники и Аароне мечты о будущем. Это единственное, что он мог для них сделать. Эндрю не мог стать тем идеальным братом из «влажных» мечт Аарона; не мог в полной мере отвечать Ники на его жизнерадостность и нелепую заботу; ему нечего было предложить им, кроме защиты. Он решил заняться тем, что получается лучше всего до тех пор, пока они остаются рядом с ним. И он делал это. Следовал данному самому себе обещанию. Вопреки непониманию Ники, скотскому отношению Аарона и сохранности посторонних. Эндрю всецело отдавал себя защите близких, пусть те и видели в этом жесте лишь «врождённые» жестокость и агрессию. Он убедил себя, что это не имеет значения. Что ему не важно, понимают ли они характер его действий, преследуемые им цели. Эндрю заставил себя поверить, что ему действительно не нужны их признательность и понимание, их готовность остаться в его жизни на действительно долгое время. Вероятно, так проявлялась его тяга к саморазрушению. А затем появился Нил Джостен. Нил Джостен, который являлся всем тем, что так яростно отрицал Эндрю последнее время. Нил Джостен был ходячим недоразумением, опасностью, ошибкой. Всё в нем было пропитано ложью: имя, внешность, акцент, поведение. Нил Джостен представлял собой угрозу, но, как оказалось, недостаточно серьёзную, чтобы здравый смысл Эндрю одолел его же интерес. Однако достаточно интригующую, чтобы развеселить. Мальчик-загадка, показывающий себя с совершенно разных и, казалось бы, противоречивых сторон. Вот он бежит со всех ног, пересекая всю раздевалку в считаные секунды — выглядит напуганным и желающим навсегда скрыться с чужих глаз, более никогда не появляясь здесь. Вот он стоит особняком, не подпуская к себе близко никого из команды, на мгновение даже кажется угрожающим, когда кто-то подбирается близко. Настороженно относится абсолютно ко всем: старшекурсникам, Эбби, Ваймаку, монстрам. «Неудивительно, — заключает Эндрю, — достаточно умно для своего же блага». Больше всего Эндрю забавляется с настроженного отношения к Рене и Бетси. А затем Нил взламывает дверь и кричит на французском, говорит на немецком, огрызается на Рико и защищает Кевина. С этой странной благодарностью в глазах принимает ключи, крепко хватается за каждую протянутую ниточку, трепетно хранит все предоставленные ему секреты. Не просит больше, чем ему дают и вовремя останавливается. Мальчик-катастрофа, угроза для общества и в первую очередь для себя самого. Достаточно саморазрушительный и отчаянный, помешанный на экси, внезапно ставший личной заботой Эндрю Миньярда. Делающий все эти невозможные вещи с его сердцем и разумом. Странным образом заставляющий чувствовать всё то, что Эндрю стремился искоренить в себе, в чём разочаровался и больше не желал испытывать, ведь потеря этих чувств была слишком болезненной. Достаточно умный, чтобы сохранять свою жизнь все эти годы, но слишком глупый, чтобы понять, какой огромный спектр эмоций вызывает у, казалось бы, чёрствого человека. Слишком глупый, чтобы осознать, насколько сильным влиянием он обладает. Слишком глупый, чтобы понять и воспользоваться тем доверием, которое было молчаливо вручено ему, даже несмотря на всю сказанную ложь. Единственное, как он использует его — чтобы решить чужие проблемы. Проблемы Кевина, Ники, в какой-то момент даже кажется, что он влияет на Аарона. В конечном итоге, Нил использует предоставленное ему доверие, дабы поспособствовать избавлению Эндрю от его главной проблемы: таблеток. Даёт глупое обещание, но смотрит уверенно и непоколебимо. Отдает бразды правления Би и остаётся за закрытой дверью дома Эбби. Последующие дни покрыты туманом; в отрезвленном разуме мелькают лишь обрывки воспоминаний, которые даже с идеальной памятью остаются размытыми. Но тело помнит. Всё ещё ощущает фантомы грубых прикосновений, стальную хватку на шее и болючие укусы. Мерзкий шёпот на ухо и гадкий, но тихий смех. Больно, больно, больно, больно. Целый океан боли, в который погружают его сознание, будто все годы его жизни сливаются в один момент и обрушаются страшным штормом на него ровно в то время, когда всё должно было стать лучше. Когда он пытается освободиться от того, что сковывает его разум, не даёт ясно мыслить. Всё, чего он когда-либо хотел — освободиться от боли и обрести смысл. Пытка заканчивается и Эндрю выходит в холл Истхейвена. Теперь он может ясно мыслить, но боль не исчезает. Где Нил, мать его, Абрам Джостен Эндрю не решается спросить. Он видит Кевина, Ники и Аарона. Очевидно, они приехали, чтобы забрать его. А Нил... Нила рядом с ними нет, в приёмной никого другого тоже. На выходе так же никто не ждёт. Дорога до кампуса сопровождается мертвой тишиной. Позже Эндрю разговаривает с Бетси. Вернее сказать, большую часть времени отмалчивается, изредка давая односложные ответы или кивая. Это не что-то необычное, с чем Бетси не сталкивалась и не могла разобраться. Би прекрасно знакома с подобным и лишь тихо радуется, что ей всё-таки отвечают. Этот сеанс не был неординарным или удивительным. Он прошёл достаточно гладко, без всплесков гнева и язвительных слов, с натяжкой напоминал милую светскую беседу. Однако казался странным. Будто все вещи, кроме одной, были на своих местах. Будто исчезло нечто небольшое, но имеющее большую значимость. Би не упоминала Нила. Нила, который словно считал своей работой быть упомянутым хоть раз на сеансе. Который был полной катастрофой и жертвенным придурком, о котором с приезда Эндрю не было ни слуху ни духу. Его кровать была чиста, сумка и сейф отсутствовали, а шкафчик в раздевалке выглядел и вовсе никогда не используемым. На связке ключей Эндрю почему-то на два ключа больше, чем должно быть. Будто Нил исчез. Будто его и не было вовсе.

Нил Абрам Джостен до конца оставался фальшивкой.