Пушер

      Раньше дни были скучные, а все веселое и крутое происходило ночью.       Карл и до сих пор не любит спать, потому что спать неинтересно.       Еще Карл спит только на животе, потому что отец как-то чуть не умер, захлебнувшись своей блевотиной. Не то чтобы прям отстойная смерть, куча звезд-наркоманов так и отъехала, но внутри как-то противно от этой мысли.       Одна из вещей, которые прикольны только пока случаются с другими.       Теперь ночи стали скучнее, Карл много спит, ведь за день он устает. Раньше Карлу казалось, что, чем старше ты становишься, тем меньше хочется спать, а выходит — наоборот. Но это только сначала так. Надо работать усердно, и тогда будут симпотные биксы, тачки, респектосы, лавэ и все на свете, что он хотел.       Просто надо въебывать в свою американскую мечту.       Сэмми снова готовит французские тосты, ей дохуя нравится стоять у плиты, не то что Фионе, но получается почему-то менее вкусно.       До чего ж можно облажать французский тост: яйцо склизкое, а хлеб расплылся, но как бы одновременно с тем и пережарен до черноты.       А вот Фиона!       Как-то раз, когда Карлу было пять, он забрался к ней в постель ночью. Фиона пахла ночью, чем-то таким молочным, заспанным, и была очень горячей на ощупь. Она проснулась, когда Карл рассматривал луну на лезвии.       — Ты чего? — спросила она сонно.       — Хочу отрезать тебе руку, — сказал Карл. — Чтобы, когда ты умрешь, ее не положили в гроб. Ей я буду себя гладить по голове. Когда мне будет грустно.       Карл этого не помнит, только Фиона рассказывает, и рассказывает так, типа она не ссыканула, а засмеялась, хотя ситуация вообще-то ссыковая.       Еще как-то раз Карл сказал ей, что хотел перелить ее кровь себе, а свою — ей, чтобы они всегда были связаны, и это Карл уже помнит. Фиона тогда сказала, что у них и так одна кровь, и это никогда не поменяется.       Карл был стремным ребенком, вот уж точно, но теперь все — у него есть работа, самая крутая в мире. Он супервзрослый.       Он торгует наркотиками.       Отстойный тост приходится съесть, вырубить хавки, может, за день и не получится, все нет времени.       Дебби бестолково ковыряет свой тост, и Карл хватает его, насаживая на вилку.       — Обалдел что ли?!       Впрочем, Дебби глядит на тост.       — Да и забирай.       — Мне нужен белок, — говорит Карл. — Чтоб вырабатывалась сперма.       — Чего?       Карл пожимает плечами.       Сэмми — блонда, как Моника.       Моника однажды залипла у автомата, такого, где хваталкой надо доставать мягкую игрушкой. Началось все с того, что Моника хотела порадовать Карла. Он увидел там тигра, супермегаклассного. А вообще они зашли чисто за замороженными пирожками в круглосуточный.       В итоге проторчали там восемь часов, Моника все ходила разменивать крупные купюры, все совала монетки в щель, все говорила Карлу, что у него глазомер лучше, и чтобы он решал, когда ей нажимать на кнопку.       Тигра так и не вытащили, зато вытащили двух медведей, зайца, трех котов и песика.       В конечном итоге, Карл сел рядом с ярко светящимся автоматом и уснул, а Моника все надеялась вытащить тигра, и все смеялась. Они вернулись домой под утро, и Карла шатало.       Карл говорит:       — Я по съебам.       — Это куда же ты? — спрашивает Сэмми.       — Работать, — говорит Карл, и вовсе не врет, потому что это охуеть какая работа: тяжелая, муторная, сложная, ведь жаркое лето, и целый день он под ярким солнцем.       Дни Карлу нравятся меньше, чем ночи. Ночи такие прохладные.       Карл едет на автобусе, и солнце светит ему в лицо. Все такое зеленое, и от деревьев на всем вокруг красивые тени.       Карлу нравилось работать под мостом, там тоже тень, а не яркое солнце, но теперь он шароебится на парковке.       Все время на ногах, Лафайет (это не его настоящее имя, стопудово) ругается так же, как ругаются в магазинах, если ты садишься или втычишь в телефон. Фиона рассказывала: пиздец.       Еще и солнце, а Карл вообще не любит солнце, и солнечные дни вызывают у него беспокойство.       Под носом вспотело, пахнет нагретыми бабками, автобус потряхивает на поворотах.       А Карл с Дебби ладят не всегда, но однажды одно транспортное средство тоже изрядно потряхивало, и они — поладили.       Моника была тогда беременна Лиамом. Ее конкретно переклинило на теме, типа она плохая мать.       Моника посадила их в тачку (в этой тачке она потом уехала навсегда, но исчезла только тачка, не Моника) и долго гнала по хайвею, так быстро, что дышать было сложно.       Наверное, она хотела бы посадить в машину всех, но нашла только Карла и Дебби.       Машина ехала так быстро.       Моника все время плакала, черные подтеки на щеках делали ее лицо странным, искаженным.       Как-то они с Дебби вспоминали об этом, и Дебби сказала:       — Пиздец, это такая травма.       Было стремово, в самом деле. Моника говорила, что она приносит всем только страдания. И что она, конечно, дала им жизнь, но также она виновна в том, что однажды они умрут.       Потому что всякий, кто рождается, точно умирает.       Карл и Дебби держались за руки.       Моника остановилась у перегородки, за которой раскинулось озеро Мичиган.       Она сказала, что это будет быстро. Быстро и супервесело.       Карл и Дебби сидели в ахуе.       Моника обещала, что будет здорово. Карл не мог отреагировать нормально, так, чтоб ситуевина прояснилась как-то, тупо сидел и смотрел в зеркало заднего вида, на заплаканные глаза Моники.       А Дебби вдруг заревела не хуже самой Моники, и Моника испугалась. Она развернула тачку, а потом у нее начались схватки.       Всю дорогу она орала от боли, а потом родила Лиама на кухонном столе.       Но это еще ничего, Карл вообще в фургоне родился.       Жалко тогда не разрешили посмотреть на роды, но Карл видел как рождается отсталый китайский сын Карен.       Пизда может так раздвигаться, и мясо рвется, ну просто охуеть, как это недешево — родить человека.       А если бы Моника приехала опять, то Карл все равно бы открыл ей дверь, все равно бы впустил ее домой. Наверное из-за этого.       Джимми (Стив) как-то сказал Карлу, что каждый мальчик мечтает трахнуть собственную мать.       На парковке жарко, еще и машины так нагреты солнцем, и везде-везде-везде оно, где спрятаться? Оно же везде отражается. Оно есть во всем.       Они с Лафайетом должны вести себя естественно, они играют в сокс. Лениво перебрасывают мячик, чтобы размять ноги.       Лафайет говорит:       — Сто баксов, Бибер.       — Да я помню.       Лафайет реально крутой. Его папаша сел на двадцать пять лет за двойное убийство.       Чтоб добиться уважения на улице, надо много и тяжело работать, ну или сделать что-нибудь реальное: выстрелить кому-нибудь в лицо, например.       Но надо знать, кому.       Всех бесит, что Карл — белый, и даже Карла. Белым быть отстойно, нет ни одной классной истории про белых, все крутые бандиты — всегда черные и латиносы.       Можно быть прикольным белым серийным убийцей, но Карл уже передумал, теперь он будет мутить реальные дела.       На руке шпаргалка: сколько граммов как называются, и сколько они стоят. Из-за жары рука потная, и шпаргалка смывается, от этого накатывает тревога.       Лафайет пьет ванильную колу и не делится.       Спрашивают диссоциативы: есть только кетамин.       Карл помнит, как отец кричал Монике:       — Ну и уебывай, кетаминовая ты ебанашка! Уебывай навсегда!       А Фиона готовит лучше всех, даже когда не готовит, а просто что-нибудь разогревает.       Фионы не будет дома.       Карл предлагает Лафайету покурить сальвию (она тут самая дешманская), но Лафайет говорит, что с белым обсоском вроде Карла он ничего курить не будет и еще раз напоминает о ста долларах.       А Карлу нужен друг: это уже очевидно.       Наркоты тоже бывают разные. У героинщиков цепкие лапки, они хватают пакетик и сразу тянут, их руки, как маленькие собаки.       Мягкие ладони у тех, кто покупает марихуану.       Один кокаинщик больно стукнул Карла по запястью, потому что он был недостаточно расторопным.       Разные, разные руки. В основном, Карл видит только руки, и лица в тенях, неузнаваемые. Как лицо Моники с подтеками туши на щеках.       Солнце путешествует по небу, оно становится больше или меньше, а потом растворяется во всем этом красном, которое — закат.       Руки и пакетики, бабло, подсказки почти стерлись. А играть в сокс, оказывается, тоже устаешь.       А когда смена заканчивается, лавэ оказывается хуй да нихуя, его процент — совсем маленький.       Во всяком случае, думает Карл, почти засыпая в автобусе, это хорошая работа.       Она приносит людям радость.       Фионы нет дома, и Карл почти сразу идет спать.