Практичность

— Герион Алексиус, — разносится по залу Скайхолда звонкий голос Инквизитора, — я приговариваю вас к усмирению. Немногие маги-союзники, следящие за процессом, мгновенно начинают роптать, но быстро затихают под показательным видом обнажающейся стали солдат. И правильно — тут закон не они. Жозефина порывается заставить Инквизитора поменять свое решение, но так ничего не говорит — Лувия замечает краем глаз, как она на секунду поджимает губы, прежде чем позволить себе вернуть на лицо маску доброжелательности. Алексиус смотрит без страха, услышав окончательный приговор. В его глазах не появляется даже тени мольбы — только сплошное равнодушие перед своей дальнейшей безрадостной судьбой. Лавеллан допускает мысль, что усмирение не станет для него стоящим наказанием. К чему оно почти живому мертвецу, потерявшему как любимую жену много лет назад, так и сына, отвергнувшего все попытки отца его спасти? Вестнице Андрасте — Лувия все еще с деланным пренебрежением относится к своему вынужденному статусу — было бы правильнее и милосерднее вынести ему приговор казнью, а потом самой взять в руки меч и завершить своеобразную месть, равную длинной в два года после. (Будь это волей Лавеллан и отсутствием наблюдателей, она бы приказала вырастить на его теле алые кристаллы лириума. За все, что он еще успеет совершить, за измученное лицо Фионы и потухшие глаза Кассандры, безумие в движениях Сэры). Но Лувия не гонится за моралью и правильностью совершенных ею поступков. Она с радостью бы не слушала и мнения других — якорь наделяет властью не хуже знатного происхождения — но советники мягко (Жозефина), но настойчиво (Лелиана) убеждают в необходимости этого. «Проклятые политические игры, — недовольно думает Лавеллан по вечерам, вчитываясь в письмо очередного орлесианского лорда, — у нас тут мир на волоске, а мы торгуемся за каждое доброе слово!» Алексиус полезнее живым — хочет он этого или нет. Его знания о венатори, планах Корифея, скверне и магии времени будут полезны Инквизиции, но Лувия не верит в то, что магистр начнет помогать им на добровольной основе. Скорее, извернется и попытается вернуться в прошлое, где его ждет еще живой Феликс и вечные безнадежные попытки его спасти. Красные кристаллы лириума, растущие из тел, крики боли, навязчивая песня, проникающая в саму суть, смирение и отчаяние, повисшие в воздухе, позеленевшее из-за открытых порталов небо, безумие в каждом вздохе, шаге, движении. — Усмирение? Пусть будет так, — хмыкает Алексиус, — хотя смерть была бы предпочтительнее. «Тогда ты бы оказался со своей семьей, — думает Лувия, — и что это было бы за наказание за все, что ты сделал?» Вслух Инквизитор так ничего не говорит. *** Дориан с ней не разговаривает. Лувия не удивляется его поведению: гневу в глазах, обвинениям, брошенным в ее сторону, поджатым губам и показательной враждебности. Она ожидала, что Дориан будет недоволен приговором, но не думала, что ему будет плевать на ее попытки объяснить, почему она так сделала. — Инквизиции нужны его знания, Дориан, — мягко напоминает Лавеллан, делая акцент на его имени. По вечерам Лелиана тайно учит ее науке интриг: один из первых уроков — называть собеседника по имени, дабы расположить его к себе. К сожалению, это не тот случай. — И что? — вспыхивает как спичка Дориан, — В следующий раз ты прикажешь усмирить меня, потому что усмиренный тевинтерец полезнее обычного? Лувия тяжело вздыхает и тянется быстрее закончить этот спор: все посетители библиотеки давно перестали читать, предпочтя следить за их руганью. — Не перевирай мои слова, Дориан, — складывая руки на груди, говорит она, — Если ты не забыл, мы сражаемся с Корифеем за спасение мира, конечно, я буду стараться принести Инквизиции пользу. Он горько хмыкает. Лувия вспоминает нежность в голосе Дориана при рассказах о своем ученичестве — о том, как строг и справедлив был Алексиус, как Феликс по вечерам таскал ему печенье, как они заменили ему семью и показали, что такое родительская любовь. Собственную решимость при объявлении приговора, Алексиуса с клеймом в виде солнца на лбу. — Ты ведешь себя как в Кун, — обвинительно заявляет Дориан, — выбираешь не людей, а их полезность. Лувия отшатывается. Он знает, как сильно она ненавидит Кун и как неприятно ей будет от этих слов — Лавеллан сжимает руки в кулаки, стараясь изо всех сил держать бесстрастное выражение лица. — Лицо, Инквизитор, — наставительно говорит Лелиана, пока отблески огня масляной лампы выделяют ее глаза в вечернем полумраке, — самое важное во всех переговорах. Вы должны уметь держать его так же крепко, как ваш посох. — Мне жаль, — ровным, спокойным голосом говорит Лавеллан, — что ты воспринимаешь все так. Она медленно разворачивается и уходит с высоко поднятой головой и расправленными плечами. Будто ничего не случилось. Словно она только что не поссорилась со своим лучшим — и единственным — другом. Обвиняющий взгляд Дориана обжигает затылок. *** Слова Дориана не дают ей покой так же, как и его показное равнодушие, когда она по вечерам поднимается по лестнице и проходит мимо библиотеки, направляясь к Лелиане. Он отводит взгляд и утыкается глазами в книгу. Лувия делает вид, что все в порядке. Она ненавидит Кун и параноидально боится проснуться однажды с сшитыми губами и невидимым поводком на шее. Страх стать сараибазом занимает среди ее списка почетное второе место, деля его с кошмарами о будущем. Дориан знал об этом: она рассказала за бутылочкой вина в один из их вечеров, а он сжал тогда несильно ее ладонь и прошептал, что такого никогда не случится. Лгал, конечно. Но Лувия почти доверилась ему, пусть и старалась держать Железного Быка ближе к себе, предпочтя не изгнать кунарийского шпиона, а обманчиво пригреть у сердца, приказав Лелиане следить за ним с особой тщательностью. Потому что так было полезно. Так же, как и допустить гибель императрицы Селины и обречь Бриалу быть ее вечной должницей — кто обеспечит влияние эльфийке на орлесианском троне, как не эльфийка во главе Инквизиции? Лувия мысленно перебирает все свои решения и удивляется — в какой момент она перестала считаться с человеческим фактором? Когда впервые увидела Корифея? Когда оказалась в будущем, где Старший победил? Или, когда Жозефина положила с извиняющей улыбкой на стол отчет о гибели клана Лавеллан? Лувия подходит к зеркалу в своих покоях. Смотрит: все такие же пепельные густые волосы, собранные в извечный хвост, желтые орлиные глаза, бледная кожа и валласлин Диртамена на лице. Только вот все равно что-то нет так. *** Она находит Сэру у нее в комнате — эльфийка сидит на подушках и мастерит очередную бомбу. — Инкви! — радостно приветствует ее, отрываясь от своего дела. Лувия кладет на подоконник корзину с печеньем — без изюма, который Сэра терпеть не может, — и присаживается рядом. Она складывает руки в замок и думает, как начать. — Что случилось? — замечает ее нервное состояние Сэра. — Опять знатюки довели? А я говорила, надо подложить им… — Нет, — мягко прерывает ее Лувия, — просто… Не заканчивает. Просто я поссорилась с Дорианом. Просто он больше не разговаривает со мной, не зовет в библиотеку выпить бокал вина и что-нибудь прочитать, не кладет на стол книжку для «легкого вечернего чтения» и не дарит мне каждый раз улыбку, когда я прохожу мимо. Просто он сказал, что я становлюсь теми, кого ненавижу. Лувия берет печенье, бесцельно вертит в руках. — Думаешь, я плохой Инквизитор? — наконец спрашивает. Сэра точно знает ответ на этот вопрос — Рыжая Дженни не привыкла врать или изворачиваться. — К чему такие вопросы, Инкви? — с подозрением спрашивает она. — Ты чего-то ждешь или… — Я позволила убить Селину, — перечисляет свои прегрешения Лувия, — убила столько людей ради Инквизиции, что и не сосчитать. Почему ты еще не ушла после всего этого? Лавеллан поднимает глаза. — Почему ты еще со мной? — главный вопрос. Печенье безжалостно крошится в руках, пока она смотрит на Сэру: словоохотливая эльфийка против своей сущности почему-то молчит. — Помирилась бы ты уже с Дорианом, Инкви, — тихо говорит наконец проницательная Сэра, — а то ходишь тут с унылой рожей, народ пугаешь, вопросы странные задаешь. Лувия хмыкает. — Эй, — замечает ее реакцию Сэра, — мне нравится твоя унылая рожа, я ее обожаю, честное инквизиторское! Но я с тобой не из-за Бриалы или прочих, я с тобой из-за того, что ты — это ты. — Это не объяснение, — хмурится Лувия, но голос у нее смягчается. — Я не Жози, чтобы выражаться красиво и лизать всем задницы, — отмахивается Сэра и тянет руки к корзинке с печеньем. Она вгрызается в лакомство и тут же морщится: — Фуу, печенье, — и продолжает есть. Лувия даже не закатывает глаза на эту противоречивость — привыкла. Как к вечным шалостям и шутках, а еще искренности и грубовато-простой поддержке. — Могу подогнать алкоголя, — предлагает Сэра, хрустя печеньем, — и помиришься ты с Дорианом. Лувия тоскливо вздыхает и кладет лакомство обратно в корзинку. Желания есть у нее все так и не появляется, но после слов Сэры становится легче. — Я усмирила Алексиуса, — напоминает она, — думаю, после этого одним вином не обойтись. Сэра тянется за вторым печеньем. — Тогда придумай что-то. Ты выбиралась из такой жопы, а тут только и можешь, что вздыхать. Лувия задумчиво переводит взгляд на окно. Снаружи Блэкволл с Калленом тренируют новобранцев, Кассандра избивает бедное чучело, неподалеку Быки шутят и сходятся в дружеских спаррингах. Жизнь продолжается. — Не вздыхай так, — предупреждает Сэра, — иначе Дориан получит стрелу в жопу. Лувия не выдерживает и улыбается. *** Она старается изо всех сил: через Жозефину находит нужного торговца, способного вывести из Тевинтера и продать хорошее вино и виноград, долго и тщательно чистит ягоды, пачкаясь в их сладком соке, даже отыскивает редкую книжку про некромантию, которая не находится в Скайхолдской библиотеке (усмиренные, снующие около полок книг, любезно зачитывают Инквизитору весь список имеющейся литературы на нужную тему). Лувия тратит время, необходимое на дела Инквизитора, пропускает вечерние уроки с Лелианой — Дориан ее первый друг за многие годы, а сейчас и вовсе единственный, если не считать Сэру, ветром влетевшую в ее сердце и не пожелавшую оттуда уходить. Лавеллан выбирает нужный день: отправляет Быков в поход против венатори и загружает Быка делами, дабы Дориан не спустился вечером в таверну пропустить стаканчик-другой, освобождает себя от бумажной работы пораньше и долго рассматривает собственное отражение в зеркале, смахивая несуществующие пылинки с одежды. Вроде все идеально. «Митал, помоги», — просит мысленно, пусть и не верит в эльфийских богов. А вдруг в этот раз получится. Лувия спускается в библиотеку с бутылкой вина, книжкой на поясе и очищенным виноградом. Замирает. Дориан стоит к ней в полуобороте и смотрит, не отрываясь, в противоположный угол. Все внутри Лувии холодеет. Стол, куда она относит все демонические штучки, найденные у разрывов. Усмиренные, снующие у него и проводящие очередные исследования. И среди них он — андристианское солнце на лбу, сосредоточенный равнодушный взгляд, отточенные плавные движения. Алексиус. У Дориана поникшие плечи и руки, сжатые в кулак, глаза — точно бездна, поглотившая все эмоции, кроме отчаяния и бессилия, — знание того, что он не в силах это изменить. Лувия помнит тех, кто так смотрит: сама вглядывалась в отчет о гибели клана с такими глазами. Алексиус был его семьей, стал отцом, а Лувия разрушила это с надменной практичностью и рассчитанным равнодушием. «Он никогда меня не простит», — понимает она с неожиданной ясностью. Бесшумно разворачивается и сбегает к себе.