Юность

      Холодный свет луны проникает в комнату, освещает страницы в книге и медленно ложится на кровать рядом с Федором. Глаза сами собой закрываются, в голове несвязанная каша а тело постепенно расслабляется. Спокойствие. Воздух пропитан домашним запахом – запахом книг, а в комнате до боли жуткая обстановка: книжная полка, которая начинается физикой десятого класса и заканчивается "Горе от ума"; старые жёлтые обои с цветами, темный коврик, а на стене картина "Неизвестная" Луна освещала черты лица девушки на картине, и когда Федор не могу уснуть, он с замиранием сердца смотрел на милую черную шляпку с белыми перьями, на слегка румяное и строгое лицо, чёрное платье, с вставками меха на рукавах. Каждый раз осмотр этой картины вызывал у него неподдельное восхищение. Особенно во тьме, когда луна ровно ложилась на ее лицо. Тогда казалось, что картина дополняется. Но сейчас мозг плавится, и вместо неизвестной в голове только овсяная каша. Стало быть, он уже спал, когда пару уведомлений на его телефон пришло. Федор недовольно буркнул, откинул телефон подальше и повернулся на другой бок. Прошло ещё пару минут в его идеальном мире, как в этот раз его телефон настойчиво зазвенел. Он недовольно потянулся за ним, при этом возмущаясь, кому в двенадцать ночи нужен Федор. «Коля». Что и ожидалось от его единственного и самого дорого друга. Будь он ему отвратителен – ни за что бы не поднял трубку, однако Федора всё-таки решил ответить. – Привет! Спишь? - послышался весёлый голос на другом конце провода. Он всегда такой гиперактивный? – В нарды играю, - со стебом ответил Федор, укутываясь в одеяло, словно сейчас зима. – Вау... А с кем? Давай вместе?! Представляешь, а мои родители недавно уехали в гости, ну на ночь, в общем. А мне скучно... Придёшь ко мне? Федор некоторое время молча глядел в потолок. В голове ни одной мысли, что и характерно для человека, который не спал двое суток. Не спать ещё третью ночь будет издевательством для его организма. Да что там организм... Даже если и пойдет он к Гоголю, где гарантия того, что его не отругают родители? Уборка квартиры весь месяц, которая включает в себя мойку унитаза, уборка лотка кота и чтение на ночь старой бабуле с плохим слухом – дело не из приятных. Это все ещё не так страшно, по сравнению с огородом на даче, где нужно посадить картошку, огурцы и помидоры. Больная спина Федора давала о себе знать. Одно резкое движение сопровождается невероятной болью в пояснице, о какой картошке речь?! – Федь, ты уснул..? - спустя некоторое время молчания произносит Николай. – А? Вовсе нет. Так что там, родителей нет? Я бы с радостью, но боюсь, что моим это не понравится. – Тебя это волнует?! Впервые слышу. Сколько раз мы гуляли вместе ночью, а? Давай, жду тебя у себя. Отказы не принимаются, - тишина. Гоголь отключился. Федор приподнялся с кровати, выглянул в окно и зацепился взглядом за соседний подъезд, в окне котором был свет. В этой квартире он увидел девушку. Она сидела на окне, смотря также в окно напротив – в окно Федора. Ему даже показалось, что их взгляды встретились, но это невозможно, потому что незнакомки не могут заглянуть в темную комнату. Он медленно встал, натягивая на себя серую ветровку, попутно смотря на свое отражение. Темно. Он был словно един со тьмой. Одинаковые. В квартире тихо, и каждый его шаг сопровождается скрипом пола. Стараясь не шуметь, Федор вышел из комнаты, подошёл к двери родителей и затаил дыхание. Тишина. В такой обстановке кажется все громким, и даже самый незначительный звук кажется самым громким на свете. Но в этот раз он даже этого не слышит. Значит спят. Федор двинулся дальше, и уже совсем скоро он довольный стоял в подъезде. Ночная улица с запахом свежести, сырого подъезда и бродячих котов. В летнюю ночь особенно пахнет цветами, которые расстилаются тут и там на обочинах дворов. Пару таких цветов собрал Федор. Из них огромный букет, конечно, не соберёшь. Однако как прекрасны будут выглядеть ярко-желтые одуванчики на белоснежных, словно снег, волосах Николая. Предоставив эту картину, Федор невольно улыбнулся, а позже сам растерялся перед этим явлением. Улыбаться чужой красоте – прекрасно. Это не страшно, и именно это делает нас людьми. Гоголь жил от Достоевского всего в пару квартир от него, поэтому идти в тихую ночь было сплошным удовольствием. Осознание того, что теплой летней ночью он бежит к своему другу великолепно. Ничто ещё так не грело его сердце. – Привет, - Федор вяло улыбнулся. – О, Федя! Я так рад, что ты составил мне компанию! - Николай схватил за руку Федора, затащив его в квартиру, – мои родители будут только утром! Или даже позже... Короче, не знаю. Но то, что вся квартира наша на всю ночь – точно! – Я даже слегка удивлен, что ты пригласил именно меня. Ты популярен, и друзей у тебя достаточно. Мог ведь пригласить какого-то тусовщика, - действительно, на лице Федора не скрыть удивления. Казалось, что вечер с ним будет скучным, и даже несмотря на то, сколько они знакомы. – Ну вот опять! Ты один заменишь мне сто человек, - Николай подмигнул, – потому что в тебе есть то, что не найдешь у этих ста людей. Неясные слова прошлись по сердцу нежными лепестками роз, дотронулись до самых скрытых струн души, заставив тихо, но всё-таки играть ее. Федор изумлённо посмотрел на Николая, но тот, не выдержав с ним зрительного контакта, быстро заговорил: – А что за веник в руке у тебя? - он указал на пару ромашек в руке Федора. – А? Это? Сам ты веник! Это тебе вообще-то, - Федор с легкой улыбкой вручил четыре ромашки, сначала получив от Николая странный взгляд, а позже – улыбку. – С тобой точно не соскучишься. Надо же такое придумать, ты погляди! - усмешка, – хватит нам в проходе стоять. Белая коса скрылась в комнате слева, и Федор следом поплелся за ним. Квартира была опрятная, но если бы здесь жил один Гоголь – такого бы не было. Милый коридорчик привел парней на кухню. Она была небольшая, но достаточно просторной. – Слушай, а у меня в холодильнике ничего нет.. ты ведь не хочешь есть? Федор молча кивнул. – Хочешь! Кожа да кости. Чай? Кофе? – А чай... Какой у тебя чай есть? – Кимун, Юньнань, ассамский чай, цейлонский, Эрл Грей, Лапсанг Сушонг. Часто, к чёрным чаям ошибочно относят Дарджилинг - полуферментированный чай не подвергающийся полной ферментации. Лицо Федора мгновенно превратилось в недоумевающее. Гоголь залился смехом. – Шучу! У меня обычный чай из пятерочки, будешь? Конечно будешь. А пока я делаю чай, будь добр, подожди меня в моей комнате. Направление ты знаешь. Федор молча кивнул, и, послушав Гоголя, двинулся к нему в комнату. Достоевский плохо ориентировался в местах, поэтому даже в такой маленькой квартире он умудрился потеряться, но сразу же нашел дверь в комнату. Комната Гоголя была захламлена ненужными, но имеющими свою эстетику вещами. На стенах плакаты незнакомых групп, там же и плакаты с доски объявлений. На полках книги из библиотеки, которые Николай не вернул ещё в году так тринадцатом, а рядом с ними ваза с давно завядшими розами. Для всей полноты картины не хватало змей. Хотя, если бы они тут были – Федор бы не удивился. Это ведь Гоголь, а его комната – его голова. И тут беспорядок, и там беспорядок. На самом деле Федора не волновали носки на тумбочках и вещи сомнительного характера, его больше волновал тот вопрос, как все это Николай уместил и почему он просто не положит носки в шкаф, а ненужные вещи – в тумбу. Тут даже и не скажешь, что Федор придерживается строгой чистоты, но малый беспорядок всё-таки действует на нервы. – А вот и Ваш чай! - Николай ворвался в комнату, держа в руках кружки, одну из которых отдал Федору. – Спасибо. – Ну рассказывай, что у тебя происходит, - Николай расположился на кровати, оставив из источников света только тусклую лампу, которая осветила комнату жёлтым светом. Федор прилёг рядом, аккуратно держа кружку. – Мы виделись только вчера, что же тут рассказывать? – Спешу тебя удивить, но даже за пять минут после нашего расставания может случиться апокалипсис, чума, ядерный взрыв, нападение бродячих кошек и тому подобное. Эх, а было бы интересно. – Теоретически да. Николай молча отвёл взгляд в угол комнаты. С этого момента показалось, будто бы он сам не свой. В мыслях он явно что-то говорил, а на устах – ни в какую. Особенно это было заметно по чаю, который он никак не осмелился выпить. Николай крутил кружку то так, то этак. Он был взволновал. Федор приметил это, и только тогда он понял, что Гоголь прав. За короткий промежуток времени что-то случилось. Это не апокалипсис, не ядерный взрыв и чума...Это – внезапные человеческие мысли. – Слушай, Федь, - Николай поставил кружку на тумбу рядом, повернувшись лицом к своему другу, – а тебе когда-нибудь кто-нибудь нравился? Все стало на свои места. Федор усмехнулся, дав щелбан Николаю в лоб. – Так вот в чем дело. Влюбился? Кто она? На лице Гоголя вспыхнуло недоумение. – Вот как... Ну, хорошо. У этого человека темные волосы. – Ого, сразу понятно кто это. – А ну дослушай, придурок! У нег...нее худое тело. – Хорошая фигура, значит? – Можно сказать и так. У этого человека потрясающие глаза. – А размер груди? – Что?! Ах ты, идиот! - Николай усмехнулся, кинув в Федора подушку, – глупый! – Что опять я? Сам ведь сказал, что девушка. – Не говорил! И вообще, хватит с тебя вопросов! – Не говорил? Тебе не девушка нравится? Николай замолчал. – Разве ты видел парней с грудью...? – Мой отец, - выпалил Федор, поставив уже пустую кружку на тумбу рядом с кроватью. Николай, не выдержав, засмеялся. – Ты придурок! Надеюсь это шутка. – Да выкладывай уже, кто тебе нравится. – Хорошо, у меня есть его портрет в доме. – Да? Покажи. – Сходи в ванну и посмотри в зеркало. Молчание. Федор распахнул глаза, уставившись на лицо Гоголя, которое так и сияло от самодовольной улыбки, мол: «какой крутой подкат я придумал!». Это молчание было ещё громче, чем тишина в доме Федора по ночам. Ему даже показалось, что он услышал самый дальний голос, словно где-то в соседнем доме. Или это его мысли? Вот это путаница. Федор молча опустил свой взгляд, и без каких-либо мыслей ждал продолжения от Гоголя. А надо ли продолжение, когда сердце буквально разрывалось? Лицо Николая переменилось с улыбчивого на серьезное. Опущенный взгляд смотрел в пол, а щеки были красными, словно розами. Он ожидал ответа от Федора, и тот, подавив в себе страх, начал: – Я тебе нравлюсь? - полушепотом произнес он, приподнимая лицо Николая за подборок и засматриваясь в его небесно голубые глаза. Гоголь кивнул, отводя взгляд в сторону. Его рука невольно задрожала, а на устах почти сорвались пару слов. В этой тишине казалось, что весь мир отверг его, что что-то точно стало на пути. На пути его слов, которые он так сильно хотел добавить. Трудно. Дыхание перехватывает в то момент, когда Николай ощущает холодное прикосновение Федора к его спине. Это были объятия. Чертовски невинны, приятны и до невозможности желанные. Федор и Николай столкнулись своими сердцами, и оба почувствовали, настолько бешено они бьются. Вместо тысячи слов – тысячи ударов сердца. Это намного глубже, чем слова. Сердце Федора все сказало за него. – Горе мое луковое, - все также шепотом, но с ласковой ноткой произнес Федор. – Что это значит? - Николай заглянул в темные глаза Достоевского, почти растаяв в его руках. Таял как мороженое, даже не глядя на то, что его руки были холодными, словно иней. Зато Николай был теплым, словно весеннее солнце. – Это значит, что ты дурак. – Сам! – Ты мне также симпатичен, Коль, - слова Федора прошлись по струнам души Николая, заставив ее заиграть самой мелодичной композицией, которую никто и никогда не услышит кроме него самого. Глаза Николая в этот момент стали ярче, и если раньше в них отображалась зима, то сейчас в глубоких глазах можно заметить разливы рек, горы, цветочные поля и солнце. Он расцвёл, как сирень в начале мая. – Нравлюсь?! – Нравишься. Николай невинно улыбнулся, уткнулся в плечо Федора и прижался к нему ещё сильнее. Сердце билось бешено, будто бы он пробежал тысячу километров, а по телу прошёлся такой жар, словно Николай пробыл на жарком солнце весь день. Сердце Федора также говорило все за него. Ничего ещё не было таким громким, как это биение. Рука Николая переместилась на щеку Федора, и в этот же момент он ощутил на себе холод его тела. – Ты когда-нибудь с кем-нибудь целовался? - Николай отстранился, засмотревшись в глубокие глаза Федора. На лице другого читалось неподдельное удивление, ведь обычно о чем толкует Николай – это что-то явно не имеющее смыла; то есть не вопросы о симпатии и любовных делах. Да и Федору было непривычно разговаривать на темы, которые он искренне не любил. – Думаю, что это меня не волнует. – То есть не целовался? – Не думаю, - почти шепотом произнес Федор, смотря за реакцией Гоголя. – Я тоже нет! А как это чувствуется? Это что-то типо как ласковые, мягкие бутоны роз? Или когда сердце колотится так, что прям выпрыгивает из груди? Это как в тех самых книгах – описывают, словно это что-то очень романтичное! Типо: «он поцеловал ее, и в этот момент она почувствовала себя живой, будто бы воскресил он ее своей невидимой силой. Ее сердце задрожало, мысли запутались, а вокруг вместо пчел – бабочки». Это так? Как думаешь? Федор тяжело вздохнул. – Хотелось бы, чтобы и в жизни все было так красиво. Это просто ощущение чего-то мерзкого, разве приятно было бы, если бы ты ощутил чужой язык или губы на своих губах? – Ну... Если бы это был мой любимый человек... Приятно, думаю, чувствовать друг друга. – Чувствовать можно и не на физическом уровне. – Ну это понятно, понятно, но не хотел был ты хоть раз...? – Сомневаюсь. Николай заметно расстроился. – А со мной? Федор пожал плечами. – Я не задумывался.. – Ну как это? Разве когда тебе нравится человек ты не представляешь как ты целуешь, обнимаешь или гуляешь с ним? – Нет, не думаю. – А вот... Ладно, забудем. О чем ты тогда думаешь, когда влюблен? – О том, чтобы поскорее от этого избавиться... – И со мной..? - Николай тяжело вздохнул, – а я, между прочим, целовать тебя хочу! Твои щеки, руки, губы, шею! Всего тебя! Ты мне так нравишься, так нравишься! Феденька, не огорчай. – Но я.. Не успев договорить, Николай прервал его: – Пожалуйста, давай поцелуемся! Я хочу, очень хочу целоваться именно с тобой! Молчание. Потрясенный Федор смотрел в глаза Николая, который, в свое время, смотрел на него в ответ умоляющим взглядом. Дрожь. От осознания возможной тактильной близости Федор вздрагивает, но не от того, что противно. Ожидание. Первый поцелуй со своим другом, но или уже парнем? Или передругом почтипарнем? Смелость. Федор готов, он хочет прикоснуться к Николаю в ответ. Или же это простое баловство в юности? Мысли пропадают в тот момент, когда Николай медленно приближается к Федору, обхватив его шею руками. Горячее дыхание было ощутимо на шее и щеках, а также на губах, к которым он был уже очень близко. Федор смотрел ему в глаза, но взаимного взгляда не получил, ведь Николай смотрел только на уста Достоевского. На румяном лице читалось желание и нетерпение. А также руки, которые дрожали, все за него сказали. Николай нежно касается губ Федора, а позже быстро отстраняется. Увидев, что тот не сопротивляется, он прильнул к губам снова, целуя нежно и совсем по-юношески. Федор отвечает на поцелуй спустя некоторое время, но также желанно, как и Гоголь. Все мысли о том, что поцелуй неумелый перешли на второй план, и осталась только невероятная любовь в маленьком, подростковом сердце. Это не ощущалось так, как читал Николай в книгах: не летали бабочки, не пахло сиренью и не в раю он оказался. Никакие бабочки и сирень не сравнятся с нежными губами и с первой, самой большой любовью. Никакой рай не может быть лучше, чем кровать Николая, на которой сидит любимый человек. Да и не просто сидит, а целует. Юношество никого не щадит. Первая любовь, интерес к взрослой жизни и желание попробовать все: спрятаться от родителей и неумело целоваться; любить, не задумываясь о горечах и тоски; веселиться лишь с одним человеком дни напролет. Прекрасная пора, однако не у каждого она проходит так, как описано выше. Ведь юношество – не образ жизни, юношество – это состояние души.

***

Утро выдалось солнечным, и именно поэтому Николай не спал. Из окна, которые было открыто нараспашку, доносились звуки смеющихся детей. Нетерпеливо он ждал, когда проснется его друг, однако все равно потянулся за телефоном. Ответа долго ждать не пришлось. – Федя? Не спишь? Как так! А пошли гулять? На улице погода просто замечательная! На той стороне послышался тяжёлый вздох. – Прости, Коля, я еду к моей глухой бабушке садить картошку. Николай залился смехом.