Отравленный шип

— Если ты хочешь получить красную розу, — молвил Розовый Куст, — ты должен сам создать ее из звуков песни при лунном сиянии, и ты должен обагрить ее кровью сердца. Ты должен петь мне, прижавшись грудью к моему шипу. Всю ночь ты должен мне петь, и мой шип пронзит твое сердце, и твоя живая кровь перельется в мои жилы и станет моею кровью. Оскар Уайльд, «Соловей и роза»

      Фонари жгли керосин и отдавали ночным улицам скудный, подрагивающий свет от змеиных язычков пламени. Царила глубокая тишина. Вдруг с южной стороны — эхо шагов; всё ближе, ближе, и наконец длинная тень, опережая человека, заколыхалась по брусчатке. Человек остановился возле проулка, оглядел фонарные столбы, что-то прикидывая в голове, а после вынул из кармана брюк руку с длинной кистью и совершил странный, откручивающий по часовой стрелке, жест, — следом стало темней. Грех родился ясным днём, но обрёл одеяние и защиту во мраке. Ещё одна броская афористическая мысль пришла на ум Альбусу в ту минуту, когда он свернул в проулок: порок любит амплуа благопристойности — ничто так не красит сатану, как сутана. Достояние «красных фонарей» в Годриковой впадине отстаивали всего лишь два бордельчика, и именовались они так, потому что ни один посетитель не додумался бы обозвать пару тюдоровских домиков, прикидывавшихся в остальное время пабами, раскатистым словом «бордели». Одним из них, более прибыльной «Поющей сиреной», заведовала стареющая, но не растерявшая ошмётки былой красоты леди Фаустина Дрэббиш, и её страсть заключалась в том, чтобы за второй пинтой шотландского пива уверять всех и каждого, что в род Дрэббишей затесались русалки. Когда шум и гомон приблизились, глаза Альбуса взметнулись к распахнутому окну комнаты на втором этаже, но он тут же со смущением одёрнул самого себя: «Вздор. Его там нет и быть не может. Если и сидит, то внизу. — И ещё раз с чувством: — Вздор». Категоричность восклицания соперничала с его же голословностью. Он снял маленькие очки в круглой проволочной оправе и вложил их в карман жилета. Погода стояла тёплая, поэтому он не носил сюртук; рукава рубашки он закатал до локтей.       Он обещал Ариадне прочитать ей сказку на ночь и прочитал самую короткую, какую только знал. Аберфорт остановил Альбуса возле калитки и умолял поклясться, что тот ограничит своё общение с… ним. Умолял долго и напрасно. Альбус не посчитал нужным ничего обещать, вместо этого он улыбнулся и сказал: «Ложись спать. Ариадну я на ночь поцеловал». Все взращивали свои пагубы: некоторые налётами посещали бордельчики или проматывали деньги в карты, — всегда немилосердный к другим и к себе Аберфорт с ударившей в лицо краской признался как-то брату, что часы, потерянные отцом, он на самом деле отдал одному гоблину-ловкачу в уплату долго, и тот лютый позор отвадил его от бриджа. Альбус же, не попадавшийся на крючок сладострастного порока и алчности, всего лишь не хотел терять единственного в Годриковой впадине человека, с которым он полюбил беседовать. Поэтому Альбус был здесь — у «Поющей сирены». В отношении подобных мест им владело скорей любопытство, чем то чувство, которым здешние труженицы зарабатывали на кусок пастушьего пирога, а то и на венский штрудель впридачу.       Изнутри заведение пахло влажным, подгнивающим деревом, дымом от ароматических ламп и хмелем.       — Здравствуй, красавчик, — с улыбкой обратилась к Альбусу, как только он вошёл, высокая девушка в оборчатом платье со срезанными рукавами и в тугом корсете; её чёрные волосы, кое-как начёсанные и заколотые на макушке, от постоянной беготни рассыпались по оголённым плечам, а отдельные пряди упали в ямку на груди. Альбус изумлённо вгляделся в румяное личико: девушка была не старше восемнадцати, а на её шее уже виднелись коричневатые пигментные пятна неясного происхождения. («Щитовидка или печень?» — размышлял Альбус, прочитавший множество справочников о магических и магловских заболеваниях; некоторые знания он черпал исключительно ради расширения кругозора). Ходили слухи, что для сумеречной работенки Фаустина Дрэббиш предпочитала нанимать сквибов: мол, для них только так доступ в волшебный мир и приоткрывается, делить постель с волшебником всё же лучше, чем с каким-нибудь неотёсанным маглом. Жестокость и цинизм она считала за практичность и — в некоторой мере — благодетельность. — Кого-то ищешь? Не меня ли часом?       — Не совсем, — ответил Альбус и в силу вежливости погладил ладонь, уцепившуюся за лацкан жилета. — К вам приходил Геллерт Гриндевальд?       — Геллерт?.. — Она оживилась: — О, да-да, кажется… Мэрибелла была с ним… Присядешь? — Её пальчики играючи прошлись по нижней челюсти Альбуса, будто она чесала кота. — Я пока его поищу.       Он подчинился и позволил усадить себя за угловой столик. Отсюда он мог, не привлекая внимая, видеть весь первый этаж. Альбус уже понял, его новая знакомая отправилась искать Геллерта на втором. Значит, это правда, и он пришёл сюда, чтобы… Перед Альбусом постоянно кто-то мельтешил, не давая сосредоточиться; юные жрицы любви то и дело подлетали к его столику и, если их натруженные руки не были заняты пинтами пива, искали предлог для начала флирта. Альбус пресекал все попытки, и из-за этого привлёк внимание дамы, занимавшей столик в противоположном углу, который был сдвинут с барной стойкой; то, что это и есть Фаустина, Альбус смекнул только тогда, когда она с властным и несколько апатичным выражением приблизилась к нему. Грудь хозяйки, в отличие от её подопечных, прикрывала ажурная шерстяная накидка, которую она сжимала в кулаке под полным животом.       — Так, так, юноша, и что ж это мы грустим в одиночестве? — начала она примерно так же, как и её молодые предшественницы, только в её интонации присутствовали порицающе-материнские нотки. — Мы могли бы вам помочь вам. Эй, Жаклин!.. — Фаустина щёлкнула пальцами и поманила к себе проходящую рядом миниатюрную, худенькую девушку, чем-то похожую цветом волос, фигурой и привычкой сутулиться на Ариадну. — Обслужи-ка…       — Благодарю вас, но это без надобности! — остановил запуск стандартного порядка Альбус и приподнялся со стула, чтобы его протест лучше дошёл до слуха Фаустины.       — Не то? Не любите светленьких? — напирала она, задавшись целью всё-таки «сосватать» одну из своих девушек.       — Люблю светлый эль. Вы не могли бы… принести, если вас не затруднит. — Он выложил из кармана на стол несколько монет.       — А вы шутник. — Фаустина фыркнула и передала той же самой Жаклин кнаты. Девушка тут же испуганно юркнула к стойке. — Больше ничего не угодно, сэр?       — Я жду друга — Геллерта Гриндевальда. Одна из ваших девушек сказала, что он здесь…       Чья-то ладонь опустилась на его плечо, и сзади послышалось:       — Ваша нетерпеливость — сущее наказание. Дамы было решили из-за шума, что ирландские интервенты нагрянули. Я убедил их, что ирландец внизу только один.       Альбус обернулся и встретился взглядом с Геллертом; на него смотрели глаза жестокого убийцы или шкодливого ребёнка. За спиной Геллерта показалась темноволосая знакомая, она поддерживала девушку, по-видимому, Мэрибеллу, — заплаканную, весьма хорошенькую. Обе подруги, выслушав возмущения Фаустины и обещания «выгнать их ко всем пикси», принялись обслуживать новых клиентов.       Геллерт сел напротив Альбуса. Его глаза были сущим испытанием — и самым прекрасным, что Альбус когда-либо видел в своей жизни. Пожалуй, это относилось ко всему в Геллерте — от углов бровей, заострявшихся в мгновения насмешливого удивления, до кончиков ногтей; от влюбляющей венозно-алой улыбки до лунной-прозрачности кожи, какой нельзя было отыскать ни у одной барышни в «Поющей сирене». Голос его — звучный, глубокий, но как бы слегка заспанный, с хрипотцой — наделял любые слова многозначностью.       — Так вы… — начал Альбус; рассеянный взгляд ребёнка и отдыхающего убийцы, гулявший по потолку и стенам, остановился и пристально вперился в лицо Альбуса. «Да-да, я внимаю, и ни одного человека не хочу слушать так, как тебя! Говори, говори же, мой учитель и наставник, всё, что взбредёт тебе в голову!» — подсовывал нужную расшифровку сам Геллерт этим взглядом. В его арсенале имелись и другие — требовательные, уничтожающие, подчиняющие. Альбус позорно запамятовал, что собирался сказать.       — Я-я?.. — ободрил Геллерт. Излом одной брови стал чётче — верный признак иронии.       Альбус вспомнил и продолжил:       — Вы были с той девушкой, Мэрибеллой?       — Был? Надо полагать, вы желаете узнать, ублажала ли эта кроха меня сегодня? Мой ответ — нет. Я хотел просто поговорить с ней.       — Поговорить о чём?       — О том, откуда у неё длинный шрам от бедра до живота. При её профессии — досадный изъян. Маглы постарались, когда Мэри-Белль была малюткой. Она прорыдала у меня на плече добрый час.       — Боже мой, боже мой, — пробормотал Альбус. Он вспомнил грустный ротик Ариадны и её разметавшиеся по подушке солнечно-рыжие кудри. — Это благородно с вашей стороны, она, должно быть, так страдает…       — Вы слишком высокого мнения о моих моральных качествах. Благородство здесь не главное. — Геллерт наполовину вынул из кармашка рубашки крошечный пузырёк, наполненный серебристым свечением. — Она поделилась частью своих воспоминаний; это будет весьма полезно в будущем. Лучше места, чем «Поющая сирена», для поиска сломанных судеб не найти. Люди в большинстве своём сострадают такому глубокому и непоправимому горю, — компетентно закончил он, нажал пальцем на пузырёк и спрятал его обратно.       — А вы не из их числа? Не сострадаете нисколько? — Альбуса раздосадовало, что он вновь сумел поверить в добрые мотивы Геллерта.       — Суть самого сострадания мне понятна.       — Неужели?       — Безусловно, и, если угодно, оно легко имитируется… Кончайте вы это, Альбус, не глядите на меня так строго! — Геллерт рассмеялся. — В самом деле, как бог на грешника. В публичных домах такие взгляды просто неприличны, вы разве не знаете? Или вы таким образом бесстыдно напоминаете мне, что вы старше?       Само это предположение было абсурдным. Альбус при первой же встрече оценил опытность Геллерта в самых разных сферах — от женщин до тёмных искусств. Правда, о женщинах он отзывался с равнодушием, как и почти обо всех людях: ни ума, ни особого таланта он в них не примечал. Однако ж Альбус не сомневался, что это мнение Геллерта не распространялось на него.       — Мне жаль её, — сказал Геллерт, точно хорошо понимал, что от него хотят услышать. — Но вы, конечно, уже мне не верите.       — Разве это не чревато для меня? Доверять Вам? Опасная затея.       — Согласен с вами. Тем удивительней, что она мне верит. Впрочем, она безответно влюблена в меня, и это печально. Влюблённым нужно угождать, щадить их хрупкие сердца. Тогда можно рассчитывать на их преданность.       — Вы же рассуждаете, как человек беспринципный, но вы же не…       — Не такой? Я? А вдруг вы ошибаетесь? Это отвратит вас от меня?       — Вам нравится выставлять себя чудовищем.       — Я очень умное чудовище, Альбус, — парировал Геллерт без тени обиды. — К тому же в определённых ситуациях я могу быть очень честным. Всё ещё злитесь на меня из-за того, что я сказал о вашем брате? Или же вы злитесь на то, что и сами так думаете, но боитесь в этом признаться?       — Ни то, ни другое. Я и не думал злиться на вас. Признаюсь, мне неясны причины, по которым вы заставили меня быть здесь посреди ночи.       — Вас никто не принуждал. Это самообман, Альбус. Вы пришли, потому что хотели увидеть меня.       Истина последнего пассажа неприятно уколола.       — Я не… — запротестовал было Альбус.       — Вас что-то тревожит, вы напряжены, я же вижу. Не поделитесь своей тайной ради сохранения нашей дружбы?       — Прекратите вы этот допрос. Вы невыносимы.       Геллерт усмехнулся:       — Тривиальность. Ждал от вас большего.       Тоненькая Жаклин вернулась со светлым элем. Поставив его на стол, она задержалась. Ей явно не хватало опыта для соблазнения, её голос скорее выдавал робость.       — Сэр, я только хотела сказать, — она крутила локон, глядя на Альбуса, — что я обожаю такой нос у мужчин, как у вас. Это меня с ума сводит. Вы похожи на Грея Бриджеса с того старого портрета.       — О, надо же… — Альбус смешался. — Благодарю.       Жаклин, потупив взгляд, ушла прочь.       — А ведь она права, — заметил Геллерт.       — Насчёт чего?       — Насчёт «с ума сводит».       Невнятное междометие — единственное, что вырвалось у Альбуса, когда губы Геллерта растянулись шире. Разум Альбуса точно ошпарило. «Откуда эти мысли? Это же ужасно, это отвратительно, это… Неужели это был я, это я подумал об этом?.. Нет, это не так!»       — Час поздний, — произнёс Геллерт нетерпеливо. — Идём на воздух. — Альбус явственно слышал приказ. Каприз. Угрозу.       Их силуэты терялись чёрными бабочками в бархатном жабо ночи, дорога вилась бесконечной лентой; они шли в сторону дома Дамблдоров, пока Альбус спрашивал, не слишком ли Батильда разволнуется из-за долгого отсутствия племянника. Геллерт отвечал скупо, а когда они приблизились к зарослям бузины в белом дыму, он вдруг остановился.       — Чудо — эти дары природы, вы согласны? — то ли спросил, то ли уточнил Геллерт. — Как там?.. «Тогда Смерть отломила ветку с куста бузины, что рос неподалеку, сделала из нее волшебную палочку и дала ее старшему брату…» — Он протянул руку и сорвал одну ветку, усыпанную нежными цветками; он повертел её в разные стороны. — Вы пробовали ягоды бузины?       — Ни разу, — признался Альбус.       — Говорят, она помогает от проклятий.       — В таком случае мне бы это не помешало.       — Ваше слово… — На глазах Альбуса с той ветки, которую держал Геллерт, опали белые цветы, а вместо них появились чёрные ягоды. Геллерт подошёл к Альбусу совсем близко, сорвал с ветки одну ягоду. — Откройте рот.       — Вы тронулись умом? — Опасные слова. Они применимы к ним обоим.       — Прошу-у, — простонал Геллерт мучительно сладким шёпотом, — без «вы». Просто откройте рот. Хочу быть причастным к первому разу. Только не торопитесь глотать — распробуйте.       Альбус разрешил угостить себя ягодой бузины столь неправильным способом. Горечь сока сменилась сладостью.       — Вполне… вполне… Теперь защищён от проклятий?..       — Остался последний шаг.       Лицо Геллерта в потёмках окутало мистическое очарование.       — Что… что значит «не ублажала сегодня»? — запоздало и с неуместной резкостью поинтересовался Альбус.       В ответ он получил заливистый смех. Ветка бузины вспыхнула синим огнём и ссыпалась угольками им под ноги. Альбус никак не успел отреагировать; Геллерт крепко поцеловал его в губы. Подспудно Альбус ожидал этого, но, когда желанное сближение наступило, напугался: никогда он не чувствовал себя великолепнее, чем сейчас. Геллерт целовал, но не получал никакого ответа, поскольку губы Альбуса были сжаты — от потрясения тот словно окаменел. Это не устраивало Геллерта, поэтому он прижался всем туловищем, с яростью прикусил его нижнюю губу, отчего Альбус дёрнулся. «Тише, тише… — выдохнул в его рот Геллерт. — Я… с-слишком долго… воздержался… Не портите… удовольствие». Он поцеловал снова. Альбус слабо упёрся ему в грудь ладонью. Геллерт тут же сжал её и переложил себе на затылок, побуждая отдаться этой случайно разгоревшейся страсти, приглашая проявить смелость и ненадолго взять узду, направить, подчинить. Бессловесная просьба подействовала — Альбус вплёл пальцы в золотистые волосы, ответил на поцелуй и разомкнул губы, всецело дозволяя и себе, и своему чудовищу делать всё, что ему угодно.       Они стояли под пышной бузиной. Предостерегающие доводы растаяли, и Альбус позабыл о ненависти…       Он вернулся домой с рассветом. Аберфорд спал. Ариадна вышла встретить его. Босоногая, в длинной ночной рубашке.       — Что ты так рано? — вкрадчиво спросил Альбус.       — Что ты так поздно?.. Что-то случилось?       Альбус коротко клюнул её в лоб.       — У тебя горячие губы, — буркнула она, потирая ладошкой место поцелуя. — И сухие. Ты болен?       — Да, милая, да, я болен. И, похоже, безнадёжно. А теперь — ложись спать.