То грозный наш Суворов!

В особняке было тихо. Лишь тиканье настенных часов изредка нарушало ту мертвую тишину, что поселилась с недавних пор в доме Хвостова. Больному становилось всё хуже. Хвостов поднял на уши весь Петербург, созвал самых лучших лекарей со всех концов столицы, сулил богатое вознаграждение – только бы помогли! На столе рядом с кроватью Суворова вырастала гора склянок и коробочек со снадобьями. Но всё было тщетно. Проклятый кашель всё чаще раздирал лёгкие Суворова, не давая ему порой вдохнуть, тяжёлым камнем угнездившись в груди. Каждый выдох неизменно сопровождался хрипом и сипением. Все обитатели хвостовского дома давно всё поняли, но не хотели признавать страшного очевидного – смерть стояла уже на пороге, постоянно напоминая о себе ледяным дыханием, которое принимали за сквозняк от случайно оставленного открытым окна. Старый генералиссимус то и дело приподнимался в постели, утверждая, что таким образом ему легче справляться с “этой проклятущей хворью”, и после этого несколько минут тяжело откашливался. После этого он на удивление покорно подчинялся лекарям и принимался за новую порцию особенно противного на вкус лекарства. – Господи, за что мне это всё? Уж лучше бы я умер в Альпах! – тяжело откидываясь на подушки после очередного приёма снадобий хрипло пробормотал Александр Васильевич. – Ну-ну, барин, не смейте! Ишь, раскудахтались, подобно курице! Тогда выжили, когда лихорадку на Дунае соизволили подцепить, и сейчас выкарабкаетесь! – Прошка был в своём репертуаре, беззлобно поругивая Суворова. – Поди ты! Стар я уже, очень стар. Многое преодолел, а здесь, увы, бессилен. Не выберусь уже из холодных объятий смерти. Вот уже и конец мой близок... Не перебивай меня! А всё же жалею лишь об одном – что не смогу уже выехать в чисто поле на горячем жеребце, какой у меня в молодости был, аль на казацкой куцехвостой лошадёнке – то неважно! – не смогу увидеть своих чудо-богатырей, не смогу сказать им своё прощальное отеческое слово... – Александр Васильич, не надо, Христа ради! – Прохор размашисто, по-крестьянски перекрестился. – Не надо говорить так! Выберетесь, выкарабкаетесь! Не раз ещё нашего брата солдата в бой против супостата поведёте! Слово даю! Суворов так и не смог ничего ответить ему. Тяжело и хрипло дыша, он закрыл глаза и провалился в глубокий сон. Прохор осторожно накрыл его одеялом, не замечая, как по щекам текут горькие непрошеные слёзы, которые старый слуга был больше не в силах сдерживать.

*** Возок, едва слышно скрипя задней осью, мягко повернул и остановился перед крыльцом хвостовского дома. Привратник, стоявший на пороге подобно каменному истукану, мигом узнал неожиданного гостя и услужливо распахнул перед ним двери. Князь Багратион, стряхивая дорожную пыль со шляпы, вошёл внутрь. Он окинул быстрым взглядом скромную обстановку полутёмной комнатёнки, где он оказался, и почувствовал, как в дурном предчувствии его сердце будто бы сжимает чья-то ледяная рука. Багратион с трудом пытался убедить себя, что всё хорошо. Когда у него это почти получилось, лестница наверху заскрипела, и Прошка, по-медвежьи тяжело переваливаясь, явился княжеским очам. – Ваше Сиятельство! Пётр Иваныч! – Прохор, не скрывая катившихся по лицу слёз, рухнул Багратиону под ноги. – Горе-то какое! Вы... Всё княжеское убеждение в том, что его командир в скором времени поправится, рассыпалось в прах. Пока Пётр Иванович поднимал слугу с колен, в его разуме крутились десятки беспокойных мыслей. А если он опоздал? Если то, чего не могло, казалось, случиться в природе, всё-таки произошло? Вон и Прошка слезами обливается горючими... Слишком, наверно, громко и резко князь приказал: – Веди! Быстро поднявшись по крутой лестнице, противно скрипевшей от каждого шага, и изрядно поплутав по извилистым коридорам, Багратион вихрем ворвался в комнату. Проснувшийся Суворов с трудом повернул голову и слегка прищурился, пытаясь понять, кто на сей раз к нему пожаловал. При виде гостя он не смог сдержать удивлённого возгласа. – Князь Пётр! – хрипло воскликнул он. – Помилуй бог, уже не чаял тебя увидеть! – Генералиссимус быстрым, но от болезни неловким взмахом руки утёр выступившую против воли слезу. – Иди ко мне, мальчик мой! Багратион подчинился и подошёл ближе к кровати. Старый Прохор в ту же секунду куда-то отлучился, чтобы вскоре вернуться со стулом в руках. Пётр Иванович сел. – Действительно, не чаял тебя больше увидеть, – повторил Суворов, внимательно разглядывая своего подчинённого, будто видя его в первый раз. Потом он осторожно протянул свою старческую, всю в жилах руку к нему и слегка улыбнулся, когда Багратион в ответ накрыл её своею ладонью. Так они просидели некоторое время. Всё было понятно и без слов.

*** – Никаких возражений, Александр Васильевич! Как я сказал, так, значит, и будет! Князь осторожно лёг в кровать, повернулся на левый бок, осторожно протянул вперёд руки, обнял генералиссимуса и прижал его к себе. – Помилуй бог, как тепло! – еле слышно в ответ произнес Суворов. – Пожалуй, теперь мне не страшны и холодные объятия Костлявой. Она ушла, отступила! Навсегда ли, или только на время, чтобы потом укутать меня в свой чёрный плащ уже на вечные времена? – Спите уже, – притворно проворчал князь. – А завтра... будет уже завтра, – Багратион поднёс ладонь ко рту, сдерживая зевоту. – Спите, Александр Васильевич. Тот ничего не ответил, лишь затих, видимо, погрузившись в какие-то думы. При этом князь подметил (это было понятно и в темноте), что его начальник как-то слишком часто подносит руку к лицу... Теряясь в догадках, Багратион встал с постели, сам зажёг наполовину оплавившуюся свечку и обернулся, держа в руке подсвечник. Суворов... плакал? – Александр Васильевич, что же это? – Пётр не успел договорить. Суворов неожиданно быстро подобрался к нему и схватил за свободную руку. – Петенька, как я жить хочу! – то и дело вытирая слёзы, исступлённо прошептал генералиссимус – Как же я хочу жить! Сколько же всего не сделано!.. Как Россия без меня?.. Багратион ничего не ответил. Он не находил подходящих слов, не мог успокоить, утешить, разогнать страхи. Может, оттого, что сам до ужаса боялся потерять начальника?.. Это было странно. До сей поры ни Суворов, ни Багратион не страшились смерти. Для них обоих было отрадой вести войска на бранное поле и неизменно побеждать. Что же сейчас произошло? Князь прервал ход своих мыслей, справедливо решив, что помощь генералиссимусу сейчас намного важнее. Багратион поставил свечу на стол и опустился на кровать, крепко прижал Суворова к себе, пытаясь хоть как-то его согреть. То был жест отчаяния, боли и хрупкой надежды. Глупой, хрупкой надежды... Утреннее солнце бесцеремонно заглянуло в окно дома на Крюковом канале и десятком маленьких ярких лучиков пробежалось по лицам спящих. Осторожно выпутавшись из довольно крепких объятий, Суворов легонько потянулся и разбудил всегда чутко спавшего своего сослуживца. – О, доброе утро, князь! Как вам спалось в сем замечательном месте – на кровати, в комнате, в тепле и уюте? Лучше, чем в палатке или же вовсе на голой земле, когда вместо подушки – жёсткое седло, а вместо тёплого одеяла – собственный тонкий плащ? Но Багратион, к удивлению Суворова, не сразу ему ответил. Приподнявшись в кровати на руках, он какое-то время сверлил пристальным взглядом точку где-то на двери. – Князь, что с тобой? – удивился Александр. – Неужто сон дурной приснился? Ну-ка расскажи, не таись! Пётр Иванович не мог подобрать точных слов для описания своего состояния. Да и как объяснить, чем было ночное происшествие – сном или мороком? Глубоко вздохнув, он начал свой рассказ: – Я, Александр Васильевич, проснулся ночью, почувствовав сквозь сон, что в комнате стало очень холодно. Мне показалось, что я снова оказался на отрогах Альпийских гор, где ледяные ветра и колючий снег заставляли сердце то замирать, то биться на пределе возможностей. Потом я почувствовал, что мы с Вами здесь не одни. Кто-то смотрел на меня оттуда, – князь указал на дверь. – Свеча, которую я давеча зажёг, догорела, и потому у двери и на стене рядом с ней стояла непроглядная тьма. Тьма сия, как вскоре оказалось, была живой. Вернее, я так сначала думал, пока она не заговорила со мной. Боль ненадолго оставила Суворова, позволив ему чуть приподняться и опереться спиной на изголовье кровати. Багратион не замедлил подложить ему под спину подушку и помог устроиться поудобнее. – Пока я всматривался в темноту, она оформилась в высокую худую фигуру в чёрном плаще. Я думал: мне мерещится. Но потом в лунном свете блеснуло железо её косы, которую она держала в правой руке. Генералиссимус лишился дара речи. С опасением он предположил, что нечаянно от его болезни пострадал и князь. Суворов медленно приподнял правую руку, почти его не слушавшуюся, и осторожно коснулся замерзшими пальцами лба Петра. Нет, всё хорошо. Жара нет. А князь тем временем продолжил: – Неплохо, – вдруг прошелестела фигура, – что ж, скоро мы с тобой встретимся! Надеюсь, это будет хорошая возможность для меня поговорить наконец-таки с умным человеком! Мне, признаться, надоели глупцы, с которыми часто приходится иметь дело. С этими словами она откинула капюшон. Моему взору предстало прекрасное лицо девушки, которое спустя мгновение вдруг превратилось в старческое. Чёрные глаза, оставшиеся прежними, холодными, бесстрастными и неподкупными, смотрели на Вас, Александр Васильевич. И вдруг она протянула к Вам свою левую руку с вздувшимися чёрно-синими венами и длинными когтями на костлявых пальцах. Мне никто не говорил, кем она была. Но что-то в душе моей внезапно вздрогнуло, поднялось, подобно волне, бросающейся на берег в час шторма. Я понял, кто стоял передо мной. И в тот же самый миг, как я осознал это, я вскочил с кровати, становясь между ней и Вами. – Вы... – из моего рта вырвалось облачко ледяного пара, – Вы... Смерть. – Умный мальчик, – на лице старухи появилась пугающая и ласковая улыбка, – но я пришла сегодня не за тобой. Твой час ещё не пробил, пока нет. Мне нужна другая душа... – Смерть вытянула крючковатый палец и указала на Вас. Вдруг из ниоткуда в её свободной руке появилась золотая нить, сиявшая ярче летнего солнца. Один конец нити Смерть зажала в кулаке, а другой... тянулся к Вашему сердцу. Она плотоядно усмехнулась и приготовила свою железную косу. В свете нити я увидел, что лезвие этой косы окрашено бурой и алой кровью, засохшей и свежей. Смерть уже побывала в чьём-то доме нынче ночью, и я не желал думать о том, что она там сотворила. Я не мог допустить, чтобы она то же сделала и с Вами. Нить оказалась прямо у меня под рукой, и я схватил её и потянул на себя. В тот же миг мою ладонь пронзила жуткая боль: нить оказалась подобна расплавленному металлу. Смерть отвлеклась и опустила косу: – Он мой, – ледяным тоном произнесла она, и в комнате стало ещё холоднее, – и не тебе, смертный, это решать! Он почти в моей власти. – Не бывать этому! – я яростно, как часто бывало в боях, подступил к ней. – Не тронь его! Его время ещё не пришло! Он способен принести нам много славных побед! Он выкарабкается! – Какой упрямый смертный, – Костлявая ухмыльнулась и накинула капюшон обратно. – В жизненных часах генералиссимуса Суворова вот-вот упадёт последняя песчинка, а ты так глупо отказываешься признать очевидное. Все когда-нибудь попадают ко мне. В свой срок, не поздно и не рано. – Всевышний не допустит его гибели! – Всевышний уже много раз пускал меня по ложному следу, не давая мне забрать его душу. Тогда он был необходим России и миру. Теперь времена изменились. – Хочешь сказать, что Суворов больше никому не нужен?! – Нужен. Но только как символ. Символ, за которым можно пойти даже в мои объятия. А теперь подрастает новое поколение героев, которое будет сражаться с новыми врагами. И ты, князь Багратион, – один из них. Смерть разжала кулак – и золотая нить испарилась в пустоте, тьме и холоде. Я осмотрел руку, которой держался за неё. Ладонь была сильно обожжена. Смерть стремительно приблизилась ко мне, вцепилась в запястье и провела когтистым пальцем по коже. Её холод исцелил ожог. – Упрямый храбрый смертный, – сказала Смерть. – Береги себя для большой битвы, князь. В ней будет и слава твоя, и погибель. Чёрный капюшон чуть качнулся влево и растворился, как будто его и не было. Суворов с ужасом смотрел на Багратиона всё время, пока тот рассказывал о ночном видении, потом пощупал его ладонь, которую исцелила Смерть. На ней действительно не осталось ни следа. – Вот и время моё пришло, – обречённо вымолвил генералиссимус. – Вон, старуха с косой уже в гости заглядывает. Стало быть, скоро совсем я с ней свижусь...

*** Боль в изувеченной ноге внезапно затихла, оставив после себя лишь чувство долгожданного облегчения. Лежавший на кровати генерал Пётр Иванович Багратион протёр глаза, с удовольствием ощущая, как в голове становится легко-легко. По телу разлилась приятная истома, сильно захотелось спать. Князь, недолго думая, поддался ей: поудобнее устроил голову на подушке и закрыл глаза. В конце концов, боль отступила, а когда такое случится в следующий раз (если случится вообще), никто не знал. Засыпая, Багратион решил для себя потом непременно узнать у Говорова, что за снадобье ему дали. Да, непременно надо выяснить... Маячивший некоторое время перед глазами туман внезапно рассеялся, и Багратион едва сдержал возглас удивления. Он стоял на покрытой сверкающим снегом узкой горной тропке, такой неудобной, что и для двух человек разминуться в этом месте было бы великой трудностью. Внезапный зов откуда-то сверху заставил князя поднять глаза. Там, в теряющейся в облаках вышине Альпийских гор, он увидел знакомую и родную фигурку... Она приветственно взмахнула рукой, и – Пётр Иванович мог бы в этом поклясться – ему на миг привиделось, словно в зеркале, спокойное и мудрое лицо его учителя. На губах Суворова расцветала безмятежная и ласковая улыбка. Одинокая фигура вдруг засветилась, объятая неизвестно откуда взявшимся золотистым лучом солнца, и испарилась. Багратион поспешил вперёд, к неизвестной ему вершине, не боясь поскользнуться, упасть в зияющую по правую руку пропасть, разбиться о торчащие на дне ущелья острые камни. Он отчего-то прекрасно знал: с ним больше не случится ничего худого.

***

Много ли, мало ли времени минуло с тех пор, да только среди крестьян легенда одна стала ходить: мол, будто бы Суворов не в лавре в Петербурге последний приют свой обрёл, а в лесу недалече от Кончанского. Как рассказывал всем проезжавшим через то место старожил, есть в том густом лесу среди запутанных троп и колючих кустов, меж глубоких оврагов, где даже летом не тает снег, и полян, что в траве утопают, пещера. В пещере той и днём, и ночью горит вечным огнём золотая лампада и слышится голос нездешний, ангельский, поющий молитву заупокойную. Там на богатом ложе спит беспробудным сном Суворов. И сказывают: как беда придёт на землю Русскую, как будут отданы её леса и поля супостату на поругание, так утихнет голос, погаснет лампада — и встанет генералиссимус, возьмёт свою саблю, ярче солнца сияющую, оседлает скакуна ретивого, что ветер обогнать может, и снова воинства российские в бой поведёт. Да, так и говорят в народе. А верить этому али нет — это уже дело каждого.