мой ласковый уют

мой светлый, ласковый уют, асахи, ты не бойся, сейчас я тут. во мраке темных туч, порывов ветра и тоски, я обнимаю тебя бережно и крепко, и говорю любя "молчи". чашки опустели и в них остался лишь коричневый налёт, асахи пьет крепкий черный чай, нишиноя делает также, как старший. на дворе ранняя ночь, в это время обычно люди становятся честней, они открывают в себе форточки, к которым раньше доступа никто не находил. временами, люди говорят много слов, вымаливают из души искренние текста, а временами много молчат. такое молчание часто становится чем-то, необъяснимо важным, чем-то хрупко интимным. момент — горит лампа, бьётся ветка о стены дома, гудят машины за окном, другой — лишь их дыхание, лишь беззвучные фразы их ресниц, их мечтающих глаз и дрожащих пальцев. матрас прогибается под спиной, на нём мнутся узоры позвоночника и сильных плеч, а на подушке рассыпаются каштановые волосы, словно корни дубов разрастаются по белой наволочке. асахи медленно дышит, он намеревается произнести хоть что-то, но слова теряются где то в таких же потерянных мыслях, он смотрит прямо — там нишиноя вглядывается в черты лица перед собой, в их каждый спрятанный миллиметр. как чертовски красиво его лицо, как плавно в нем сочетаются его длинные черные ресницы и очень редкие веснушки. нишиноя бы потратил миллионы часов рассматривая его и отдал бы всё на свете, чтобы каждый раз был, словно первый. нишиноя касается губами лба, чувствуя податливость асахи, спускается к переносице, он проходит губами по линии носа до кончика, оставляя после себя едва мокрую дорожку. когда он доходит до губ – останавливается, дышит в слегка приоткрытый рот асахи. запах азумане греет душу, греет тело. нишиноя готовится, ведь эти губы самое драгоценное место в мире и прямо сейчас он поцелует их, не впервые, но разве это когда либо имело значения? ведь вопреки мыслям, всё же каждый раз, словно первый. ладони юу обхватывают шею асахи, она горячая. губы соприкасаются, звёзды искрятся, комната наполняется теплом, языки переплетаются, а под кожей летят стаи бабочек. асахи кладёт руки на спину нишинои, прижимая того к себе и в этот момент температура возрастает в десятки раз. спальня асахи сейчас была самым таинственным местом на свете, самым лучшим, самым нужным, в ней всё было на своих местах, ни единого пробела, ни единой ошибки, в ней всё так, как должно быть, так, как они мечтали. азумане ослабляет хватку и даёт нишиное опустится к шее, он мигом запрокидывает голову назад, ощущая на своей коже горячий язык, рисующий, раскрывающий секреты, мягко сплетающиеся с кожей. всё на свете кажется асахи холодным, когда к нему прикасается язык юу, сейчас же ему не кажется вообще ничего, он уверен только в том, что этой ночью он открыт, раздет, он обнажен, как никогда и ему хорошо. юу тоже. его сердцебиение заметно учащается в ответ на реакции асахи, желание не отпускать его никогда возрастает до небес, потому что асахи нравится и он не боится быть таким. кровь в венах ускоряется от одной лишь мысли, что он смог стать родным для азумане, волосы встают дыбом, пальцы теряют контроль, заблуждаясь в шелковистых волосах возлюбленного. асахи, асахи, асахи... — ноя...— тянет азумане в темноте, запутывая руки в прядях парня. нишиноя мычит в шею и перемещается ниже к груди, руки опускает, обхватывая плечи. асахи вздрагивает, нишиноя в переменах шепчет, люблю тебя, люблю тебя, асахи сан... грудь азумане покрывалась поцелуями мягких губ, иногда ноя кусал кожу, не мог сдержаться, потому что, чтобы не делал, казалось нужно ещё больше, нужно больше асахи сана, а последний сжимал пальцы волосах крепче, когда чувствовал, как зубы щекотливо кусают кожу. нишиноя, нишиноя, нишиноя... асахи никогда не представлял, как смог бы открыть себя человеку с самой интимной, сердечной стороны. он думал, что априори не способен на это, ведь мог доверять только себе. но даже тут часто промах — смотреть на себя в зеркало бывает тошно, бывает, выходишь с утра в ванную и видишь синяки под глазами опять, смятые больные волосы опять, нелепое лицо опять и желаешь только никогда больше не знать о себе, не знать и забыть про существование. а потом, появляется нишиноя юу, улыбающийся тебе во все тридцать два, говоря, что твой смех самый звонкий и красивый в мире, а твои глаза — загадочный сад тёмно зелёных кустов, нишиноя юу появляется внезапно и отдает тебе всё, что у него есть, а в придачу целует синяки под глазами, смятые больные волосы и нелепое лицо. не уходи, я не уйду. юу засыпает на левой груди асахи, оставив руки в волосах, а ноги переплетая с его, губы старшего прижимались к его лбу и они сопели в такт друг другу. юу точно будет спать до полудня, а асахи встанет около девяти, чтобы бодрячком приготовить завтрак и очередной крепкий чай. правда, он вряд-ли догадывается, что нишиноя пьет его лишь ради него, сам едва терпит такие горькие напитки. однако, как нибудь сидя в на полу в обнимку, юу ему расскажет правду и они будут смеяться до ночи, азумане обидится, что ему нагло врали, а юу приклеится к его груди бесстыдно целуя все части тела, пусть и через одежду с фразой: — да ладно тебе, асахи сан, я же люблю тебя, м? куда ж без твоего горького невкусного чая.