Только мой

      Хёнджин сглатывает вязкую слюну, что царапает пересохшее горло, и опускает голову, пряча глаза за волосами и рассматривая трещины в бетоне. Холодный пол обжигает кожу, стирает кожу на обнаженных ногах до крови при каждом движении, при каждой попытке сесть удобнее. В комнате кромешная темнота, не видно ничего дальше собственного носа.       Металлический ошейник душит, хотя между ним и кожей шеи можно свободно просунуть несколько пальцев. Он тяжелый, давит вниз, прижимая к полу. Цепь, один из концов которой уходил куда-то в темноту, прибавляла веса ошейнику. Сопротивляться было практически невозможно, хотелось просто лечь на пол, прижаться разгоряченной кожей щеки к холодному бетону и прикрыть глаза, провалиться в спасительный сон и проснуться у себя в спальне, в теплой кроватке.             Но приказ был другим.             Приказ был сидеть и терпеть.       Хёнджин тяжело дышит, царапает ногтями, под которые забиваются камушки и грязь, бетон, облизывает сухие, потрескавшиеся и кровоточащие свежими ранками губы, иногда позволяет себе прикрыть глаза, чтобы на пару секунд провалиться в дрему, которая нарушается хлопками и шорохами.       Вороны.       У Хёнджина по комнате ходят черные вороны. Они возмущенно хлопают крыльями, стоит ему только прикрыть глаза, ходят по комнате и разбрасывают свои перья. Их черные глаза смотрят из темноты прямо в душу. Иногда раздаются щелчки клювом. Иногда — совсем редко, но все же — звук рвущейся плоти.       Вороны — падальщики.       Хёнджин сглатывает еще раз и решается поднять глаза, чтобы посмотреть в темноту и увидеть неожиданно блеснувшие золотые глаза, что смотрят с насмешкой, смотрят пристально и не мигая.       Раздается треск, после которого у стены справа зажигается старый светильник. Лампочка слабая, едва светит, но все же светит. Освещает черных птиц, темные кучи, на которых восседают вороны, отрывая куски и с удовольствием проглатывая. Из темноты выплывает силуэт кресла, в котором вальяжно развалился его личный монстр. Рыжий монстр с золотыми глазами, что смотрит на него насмешливо, подперев голову рукой, а во второй держит конец цепи, намотав на запястье и иногда натягивая, но не притягивая к себе, оставляя сидеть на месте.       — Какой ты послушный. И только для меня такой. Только мой, — довольно тянет монстр. Раздается щелчок, и у противоположной стены зажигается еще один светильник. Комната освещается сильнее, теперь Хёнджин видит лицо своего монстра. Рыжий монстр облизывает губы, хищно скалится. Золотые глаза смотрят пристально, не мигают, раздевают и трахают во всех возможных позах. Хёнджин чувствует эти фантомные прикосновения, чувствует все укусы, все царапины, как его тело сжимают сильные пальцы.       Монстр встает с кресла. Цепь звякает, этот звук оглушителен в тишине комнаты. Вороны возмущенно хлопают крыльями, разлетаются в стороны, потревоженные неожиданным движением. Монстр подходит к Хёнджину, что не сводит с него глаз, встает на одно колено и цепляет холодными пальцами подбородок, поднимает голову и заглядывает в глаза.       У Хёнджина глаза мутные, поплывшие, в них ноль осознания происходящего. Хёнджин смотрит в золотые глаза, все еще чувствует пока еще фантомные прикосновения. Приказ был не двигаться, но так хочется.       — Ну же, позови меня. Назови мое имя, — шепчет монстр в приоткрытые кровоточащие губы, улыбается широко, когда замечает, что рот приоткрывается шире, готовясь к поцелую. — Назови. Мое. Имя, — монстр делает паузу после каждого слова, оглаживает большим пальцем нижнюю губу, размазывая кровь и тревожа ранки, зная, что от любого прикосновения они болезненно пощипывают. Но Хёнджин не выражает протеста. Он завороженно смотрит в золотые глаза, неосознанно облизывает губы, задевая кончиком языка холодную подушечку пальца.       — Феликс, — выдыхает едва слышно, моргает медленно, боясь пропустить хоть малейшее движение монстра. А монстр лишь шире улыбается, скалит острые зубы. Его рыжие волосы вспыхивают пламенем, на мгновение осветив всю комнату. Темные кучи, на которых сидят вороны, оказываются телами, которые постепенно объедаются птицами. Лица знакомые, Хёнджин знает каждого здесь лежащего, но сейчас это не имеет значения. Имеет значение лишь прижавшийся хищный рот к его собственному, острые зубы, рвущие и так поврежденную кожу на губах.       Хёнджин не может сдержать в себе глухой стон удовольствия. Как не может сдержать свое тело, которое движется против его воли. Подавшись вперед, вжимается в ледяное тело, руками оплетает шею и зарывается пальцами в рыжие волосы, которые оказываются теплыми. Мягкие прядки скользят, согревают замерзшие пальцы.       Цепь оказывается окончательно отброшена на пол, сильные руки сжимают талию и притискивают к себе ближе, опрокидывая на спину и вжимая в холодный бетон. Хёнджин стонет звонче, податливо раскрывает рот шире, пропуская скользкий язык, и раздвигает ноги, позволяет прижаться к себе и прижать к полу сильнее.       — Фе-еликс, — тянет Хёнджин, когда его губы оставляют в покое и переходят укусами на шею. Зубы рвут кожу, пускают кровь, которую потом бережно слизывают, не упуская ни одной капли. Хёнджин путает пальцы в рыжих волосах, сжимает рубашку на спине монстра, тянет, хочет снять ее, хочет прижаться кожей к коже.       Раздается треск ткани. Большая рубашка, что была единственной одеждой на Хёнджине, рвется, распахивается. Жадный рот тут же оказывается на груди, а руки на бёдрах, сжимающие чуть ниже коленок, не позволяющие лишний раз двинуть ногами.       Холодное дыхание касается нежной плоти. Хёнджин вскрикивает, когда губы касаются головки. Он сильнее сжимает пальцы в волосах, но тут же отпускает, чувствуя угрожающее прикосновение зубов к плоти. Хёнджин слепо смотрит в полоток, воет от ощущения холодного влажного рта вокруг члена, от того, как сильно пальцы сжимают его бёдра, как когти царапают кожу до глубоких царапин, после которых вполне могут остаться шрамы.       Хёнджина гнет в спине до хруста позвонков, когда влажный язык широкими мазками лижет от основания до головки, когда губы сжимают кончик и посасывают. Одна рука с бедра сползает на ягодицу, сжимают половинку, а мизинец дразняще проходит по сжимающейся дырочке, коготь несильно царапает.       — Хочешь меня? Хочешь, чтобы я трахнул тебя? Хочешь, чтобы только я трахал тебя, да? — Монстр поднимается, прижимается ртом к уху и лижет, зубами сжимает мочку. — Моя прелесть. Моя прекрасная игрушка. Моя собственность. Не позволю никому прикасаться к тебе. Убью любого, а потом трахну тебя на его трупе.       Хёнджин мычит, жмурится, но не может перестать думать о том, как монстр трахает его на еще теплом трупе кого-то из знакомых или случайного прохожего. Сколько их тут уже лежит? Сколько людей пропали без вести для всех, лежа кормом для ворон вдоль стен?       Возле уха раздается бархатный смех. Конечно, монстр знает абсолютно все его мысли. А еще видит, как Хёнджина ломает только от одной мысли.       — Боже, какая же ты прелесть. Если так хочешь, то зачем отказывать? — Монстр резко встает, поднимая его на руки. Сделав пару шагов, пинает какое-то тело, на которое после и укладывает потерявшегося Хёнджина.       Хёнджин чувствует под собой мягкое, но уже холодное тело. Чувствует, как пропитывается кровью рубашка. Крышу рвет от осознания того, что этот человек умер из-за него.       Монстр встает перед ним на колени, переворачивает Хёнджина на живот, сжимает руками талию, приподнимая задницу и заставляя встать на колени. Хёнджин упирается локтями в живот трупа, чувствует, как провалится в рану в животе, чувствует внутренние органы и кровь. И ему бы сейчас закричать, забиться в истерике, но все, что он может, это уткнуться лбом в сложенные на груди трупа руки, вдыхая запах мертвечины.       Холодный влажный язык широко лижет его сжимающуюся дырку, кончик чуть проникает внутрь, но не глубоко, лишь дразнит. У Хёнджина ноги разъезжаются, он стоять твердо не может, но его удерживают сильные руки, что вновь оставляют когтями царапины на бёдрах.       Хёнджин чувствует, как сильно он течет. Член подрагивает от каждого прикосновения. Он не видит, но знает, что на тело под ним капает обильно выделяющийся предэякулят. И все это настолько не правильно, что от этого возбуждение рвет крышу только сильнее.       Хёнджин подмахивает бёдрами, пытается насадиться на вылизывающий его язык, стонет громко и умоляюще, срываясь на жалобный скулеж. Он сжимает пальцы в кулаки, комкает одежду тела под собой, дышит часто, наполняя легкие запахом мертвого тела.       — Ты так хочешь мой член? Ты так течешь, так скулишь, — монстр отрывается от его задницы, голос его звучит сыто, словно он кот, объевшийся сметаны. Хёнджин срывается на громкие стоны, когда к его заднице прижимается член монстра, все еще скрытый грубой тканью джинсов.       — Боже, ты так хочешь, чтобы я отымел тебя на этом трупе. Какая же ты прелесть, как же я тебя обожаю, — монстр на несколько мгновений отпускает его, чтобы стянуть с себя джинсы, но для Хёнджина эти секунды длятся вечность. Колени разъезжаются, он ложится на тело под собой, чувствует, как живот, грудь и член покрываются кровью.       Монстр рывком ставит его вновь на колени, вжимается членом меж ягодиц, скользит, головкой задевая края жадно сжимающейся дырки. Хёнджин постанывает каждый раз, когда головка дразняще прижимается, но не проникает внутрь. Он призывно виляет задницей, едва разборчиво выстанывает «умоляю, пожалуйста». Монстр за спиной смеется, его ладонь со звонким шлепком приземляется на ягодицу, сжимает, коготь большого пальца цепляет край дырки и оттягивает, раскрывая. Хёнджин визжит, прогибается в пояснице.       Монстр входит резко. Одним движением, прижимаясь бёдрами к подрагивающим бёдрам Хёнджина. Хёнджин кричит, впивается пальцами в грудь трупа под собой, чувствует, как рвет плоть. Запрокинув голову, он закатывает глаза от прошившего все тело удовольствия. Член внутри давит на все чувствительные точки, распирает, заполняет до краев. Первые секунды Хёнджин даже вдохнуть нормально не может, открывая и закрывая рот.       Когда монстр начинает двигаться, все, что может Хёнджин, это выдавливать из себя неразборчивые звуки, кричать и пытаться подмахивать бёдрами, пытаться насадиться сильнее. Каждый раз, когда член пытается выйти из него, он сжимается, не хочет отпускать, стонет недовольно, за что получает шлепок по ягодице и сильный толчок.       Монстр наматывает цепь на руку поближе к ошейнику и тянет на себя, заставляет сильнее запрокинуть голову, прогнуться в спине. Металлический ошейник придушивает, частично перекрывает доступ к и так недостающему кислороду. Хёнджин опирается теперь уже на вытянутые руки, тонет ладонями в органах трупа, чувствует, как меж пальцев скользят кишки и что-то еще.       Толчки становятся сильнее и быстрее. Монстр вбивается остервенело, до пошлых шлепков кожи о кожу, до покрасневшей кожи ягодиц. Хёнджин чувствует, как член натер стенки ануса, края дырки болят при каждом движении.       — Ты моя прелесть. Зови меня по имени. Называй мое имя, чтобы каждый из этих тварей знал, кому ты принадлежишь, — монстр наклоняется, лижет ухо и сжимает зубами.       Хёнджин открывает рот в очередном стоне, а потом заходится в частом «ФеликсФеликсФеликс». Повторяет имя монстра, как мантру, не может остановиться, потому что это был приказ.       Рука монстра отпускает бедро и обхватывает мокрый, болезненно возбужденный член Хёнджина и мучительно медленно двигается на нем. Хёнджин уже не может кричать, не может ничего, кроме глухих хрипов. Воздуха практически не хватает, горло болит от криков. Локти подгибаются, но Хёнджин все равно не может опуститься. Ошейник впивается под челюстью, заставляет собраться с силами, чтобы его не задушили.       — Давай, солнце, залей это ничтожество своей спермой. Смешай его кровь и кишки со своей спермой, — монстр ускоряет движение руки на члене, доводит Хёнджина до оргазма. Хёнджин кричит из последних сил, глаза закатываются. Тело прошивает концентрированным удовольствием. Каждое движение члена внутри теперь вызывает боль, сверхчувствительные стенки пульсирующие сжимаются.       Холодная сперма заполняет его. Хёнджин взвизгивает от контраста температур. Натяжение цепи ослабевает, ошейник перестает душить и позволяет безвольно упасть на мертвое тело. Хёнджин тяжело дышит, пытается прийти в себя, тело подрагивает в послеоргазменных судорогах. Он чувствует, как из него вытекает чужая сперма. Пытается сжаться, чтобы все не вытекло. Хочет, чтобы хоть чуть-чуть, но осталось в нем.       — Мой хороший. И только мой, — холодные губы прижимаются к влажному лбу. Хёнджин судорожно вздыхает и теряет связь с реальностью.       Резко распахнув глаза, Хёнджин рывком садится на кровати. Солнце бьет в окно, освещая комнату. На часах двенадцатый час дня. Боль неожиданно прошивает все тело, распространяясь от поясницы. Упав обратно на спину, смотрит в потолок несколько секунд, а потом откидывает одеяло и, превозмогая боль и слабость, подходит к зеркалу.       Фиолетовые следы на шее, на бёдрах красные полосы и разводы, между ягодиц неприятное чувство подсохнувшей спермы.       — О, ты уже проснулся, — в дверном проеме появляется рыжая голова, а потом и все тело. Хёнджин вздрагивает и смотрит на Феликса, что с интересом рассматривает его. В руках он держит кухонное полотенце.       — Что-то случилось? — Феликс закидывает полотенце на плечо и подходит к Хёнджину, кладя ладонь на щеку. Хёнджин вздрагивает, на мгновение видит блеснувшее в глазах напротив золото, которое тут же сменяется беспокойством. — Хёнджин?       — Все хорошо, Ликси, — выдавливает из себя Хёнджин и слабо улыбается. Косым взглядом смотрит на зеркало и бледнеет. В отражении видит свое изуродованное синяками и царапинами тело и горящие золотые глаза и полыхающие огнем рыжие волосы. В отражении Феликс скалит острые зубы в хищной усмешке, когтистыми пальцами гладит его лицо.       — Все хорошо, Ликси. Все просто замечательно, — Хёнджин продолжает косым взглядом смотреть в отражение, в горящие золотые глаза, и судорожно облизывает губы. Сухая кожа царапает язык, во рту ощущается привкус крови, а при вдохе мерещится запах мертвечины.