Loving can hurt, loving can hurt sometimes Любовь может ранить, иногда любовь причиняет боль, But it's the only thing that I know. Но это всё, что я знаю. When it gets hard, you know it can get hard sometimes Когда становится слишком тяжело, знаешь, порою может быть слишком тяжело, - It is the only thing that makes us feel alive Только любовь и заставляет нас почувствовать себя живыми. Ed Sheeran — Photograph
***
Сам Шура вряд ли может точно сказать, когда и что вдруг резко перестаёт идти по плану. По правде сказать, никакого плана и нет — они просто с Киром вместе. Живут, спят, делят быт, курят на балконе, смеются над всякими глупостями. Живут, как и миллионы других пар, но Шура… Он бесконечно привязан к свободе, и когда это начинает его душить, он окончательно теряется. Первым звоночком становится его желание съездить отдохнуть. Ничего странного в нем нет: Шуре хорошо платят, он устал, и единственное, чего хочется, это греть кости под жарким южным солнцем, пить коктейли и заниматься сексом. Звучит утопично, учитывая, что Кир заканчивает университет, спит в обнимку с ноутбуком, зубрит билеты и пахнет кофе так, что зубы сводит. Шура понимает, что уехать не может, и это вдруг бьёт такую пощёчину, что мысли складываются, как карточный домик. Он привязан к месту, к дому и к Кириллу. И если ещё год назад, когда они только начинали жить вместе, это будоражило, как нечто новое, то сейчас вызывает только липкое бессилие. Кир не плюшевый, его не запихнуть в чемодан. У него планы, идеи, амбиции, глаза горят, когда он думает о том, как много поменяет с помощью журналистики. Он весь сочится энергией юности, а Шура лишь поддерживает и устало улыбается: — Конечно, детка, у тебя все получится. Это не вранье, Мальвина знает, что Макаров горы может свернуть при желании, но отголоском возникает вопрос: а что самому Шуре делать, пока Кир берет свой "журналистский Эверест"? Ждать, быть рядом и варить борщи, как верная жена? Забить на желание путешествовать с Киром, потому что это у того строгие принципы касательно бюджета? Вторым и последним звоночком становится желание Кирилла завести собаку. Это глупо, потому что ничего плохого в общем питомце нет, да и к животным Шура относится лояльно, но почему-то ощущение фантомной цепи, которая все туже затягивается на шее, не отпускает. Становится гадко, страшно и тоскливо. Кира он любит так, как никого и никогда ещё не любил, но свою свободу он ценит не меньше. А собака это почти что ребёнок. Что-то слишком ответственное, слишком "оседлое", слишком неизведанное. Поэтому Шура решает поступить по-взрослому. Садится напротив Кира, говорит, что им нужно серьёзно поговорить, закуривает, а потом произносит, чувствуя, как крошится что-то внутри: — Нам нужно расстаться. Кир, на удивление, не кричит, не устраивает скандал. Лишь смотрит огромными непонимающими глазами, как будто бы ему сообщили что-то на другом языке. Потом, конечно, переспрашивает "почему?", и к этому Шура уже готов. Успел придумать речь, хотя она тленом оседает на языке и горчит: — У тебя начинается жизнь, в которой мне будет слишком мало места. И в которой ты не сможешь дать мне то, чего я хочу. Поверь, детка, — Кир вздрагивает от любимого прозвища, но Шура продолжает, — сейчас это лучший выход. Разойтись, пока мы не стали друг друга терпеть и ненавидеть за то, что контролировать невозможно. — Почему ты решил все за нас? — хрипло переспрашивает Макаров. — Почему не сказал раньше? Я бы вообще не заикался о собаке… — Да не в ней суть, Кир! — Мальвина делает глубокую затяжку, стряхивая пепел в пепельницу. — Я хочу показать тебе мир, хочу жить так, как захочется, сегодня здесь, завтра там, послезавтра — бог знает где. Я не могу просто быть примерным семьянином, растить собаку и кайфовать от бесконечной бытовухи. Даже если с тобой… Оно так не сработает. Кир понимает. Или делает вид, но кивает, грустно улыбается и снова кивает. Смиряется впервые в жизни без споров, и Шуре бы гордиться таким прогрессом, но ему тошно. "Уйти нельзя остаться", где запятая скачет между словами, искажая смысл. Они расстаются через два дня. Даже не занимаются прощальным сексом — Кир молча собирает свои вещи и уезжает к Лере, которая живёт в небольшой двушке. К родителям соваться лишний раз не хочется, отец так и не смирился, что сын живёт с мужчиной. А теперь ситуация располагает для миллиона лекций и "я же говорил!" Кир откровенно не хочет ругаться, потому что ему плохо, гадко, хочется плакать, а ещё на носу защита диплома, поиск работы и жилья. О том, что ему разбили сердце, думать как-то не хочется. Потому что это прозаично, банально и просто больно до чёртиков. Это как что-то из дурацких сериалов на Нетфликсе, где персонажи роняют глицериновые слезы на скриншоты переписок под тоскливые песни Тома Оделла. Кир таким себя не видит, хотя Лера и смотрит на него слишком уж растерянно, когда выходит на лестницу в парадной около двух ночи. Молча садится рядом на ступеньки, вытягивает сигарету из пачки, прикуривает. Прикрывает глаза, потирает еле заметный шрам на предплечье, кутается в кофту. Кир ждёт. Знает, что сестра раздумывает над вопросом, чтобы формулировка не разрушила хрупкий лёд доверия между ними. — У тебя всё будет хорошо? Вот так просто. Не о Шуре, не о причинах расставания. А о нем, замученном последней неделей, не чувствующим, кажется, уже ничего кроме всепоглощающей усталости. Но Кир думает не так долго, как, наверное, нужно, когда тебе задают такой вопрос. Несколько секунд разглядывает сигарету между своих пальцев, глубоко затягивается, выдыхая дым в потолок и произносит: — Конечно, сис. Всё будет хорошо. Полуправда, полуложь, между словами прячутся "как", "когда", "где", но Кир не знает, если честно. План был до банального прост и наивен, как и он сам. Это Шура всегда ощущался сложным и загадочным — даже наедине Кирилл не всегда мог сказать, почему у Мальвины такой глубокий взгляд на совсем юном для его возраста лице. Шура в такие моменты подвисал, а затем легко качал головой и снова широко улыбался, будто бы и не было этого выпадения из реальности. И это казалось нормой. — Знаешь, когда Сергей и Олег уехали, — Лера невесело усмехается, — первое время казалось, что все произошедшее — какой-то сон. Костюм, вон, лежит в шкафу. А я его не трогала ни разу за год, хотя мне дали полную свободу действий. До сих пор, — девушка качает головой, — открытки присылают. Последняя была из Коста-Рики. — Предлагаешь мне натворить справедливости, чтобы залечить разбитое сердце? — беззлобно язвит Кирилл. А затем негромко произносит: — Знаешь, если Шура и был сном, то классным. Я буду по нему скучать. Я уже. Этот разговор подводит невидимую черту: о Шуре они больше не говорят. В отличие от Сергея и Олега открытки он не присылает, становится воспоминанием, которое Кир прячет в дальний ящик вместе с подаренными когда-то толстовкой, книгой и парой других памятных подарков. Приставку, врученную на одну из годовщин, Кирилл продаёт с рук вместе с играми. Больше как-то не хочется тратить время на эту ерунду и каждую секунду вспоминать, как Шура феерично продувал ему, а потом лез целоваться, забирая джойстик и ерзая на бедрах Кира.***
Кир заканчивает вуз с отличием и поступает в магистратуру, одновременно устраиваясь работать на телевидение. Платят плохо, новости, которые ему требуется писать, — откровенная дрянь. Яркое будущее, которое он себе представлял, на деле оказывается совсем не таким. Людей все ещё интересуют только деньги, власть, секс и скандалы, а борьба, которую так воспевал Кирилл, — не более, чем налёт фарса на том, что однажды было важным. Сидя сильно за полночь перед экраном ноутбука, Кир часто думает о том, что Шура точно знал о том, насколько утопичны его мечты, но никогда не спускал его на землю. Может, и зря. Может и стоило хоть раз дать Кириллу профилактический подзатыльник и выбить из него всю эту утопию. Но Шуры нет рядом уже почти год, и Макаров даже слегка рад: он ни за что не увидит, как сильно Кир ненавидит все то, чем занимается. …Шура выходит к берегу океана, потягиваясь и надвигая солнечные очки на веснушчатый от индийского солнца нос. На коврике у воды Слава как раз заканчивает заниматься йогой, поднимая ладони к солнцу и протяжно выдыхая. Мальвина хмыкает: ему бы так преисполниться. А то живёт день за днем, берет какие-то простые заказы, а цели и не видно. И вроде именно этого он и хотел, правда? Свобода, вот она, хватай, забирай всю, дыши ей! Но Шуре оказывается и эта свобода поперек горла. Потому что в погоне за ней, он теряет одну важную деталь. Полтора года попыток насладиться тем, ради чего он сбежал в очередной раз из Питера, безуспешны. Потому что рядом нет того, кому он хотел показать и подарить эту свободу. Шура даже в один из вечеров залезает на ютуб, вбивая в строке поиска нужные имя и фамилию и хмыкает: получилось. Канал "Kirpeach Makaroff", на который подписано пятьсот тысяч человек, растёт, как на дрожжах, его обсуждают, его любят, с ним делают коллаборации и рекламы. Шура гордится, когда нажимает на рандомный ролик, где Кир рассказывает о каком-то расследовании. Мальвина даже не особо вслушивается (что-то о коррупционных схемах и взятках), просто жадно впитывает в себя образ "нового" Кира. Порядком заматеревшего, слегка отрастившего волосы (виски все так же сбриты, но длинные верхние пряди теперь собраны в пучок), кажется, немного похудевшего, с острыми скулами, серьёзным взглядом серых глаз в камеру и завитками какой-то чёрной татуировки, выглядывающей из-под рукава лонгслива. Шура даже чувствует нечто похожее на возбуждение, тело все ещё реагирует на Кира так же, как и почти два года назад. И хочется натворить что-то дикое, дурацкое, что-то важное и одновременно совершенно глупое. …Кир листает комментарии под новым видео и вдруг замечает: "Тебе идут длинные волосы, детка". Макаров замирает, несколько раз скользит взглядом по пяти словам от пользователя с пустым аккаунтом и именем "ssshurra131313" и хочет ответить ему что-то, но сдерживается. Тупая идея. Такая же тупая, на самом деле, как и этот комментарий под видео, после публикации которого ему пришлось быть на быстрой связи с адвокатом, чтобы избежать суда. Такая же тупая, как и невыносимое желание ответить что-то из подросткового: "Теперь эти волосы нравятся не только тебе", но Кир уже вырос. У него красивая квартира, которую он снимает на свои деньги, новая приставка, активный рост соцсетей, работа на самого себя и даже постоянный партнёр, который сопит в подушку в спальне. …с Гришей они знакомятся в Тиндере, и там, где планировался одноразовый секс, вдруг получаются неплохие отношения. Забавно даже, — Кир перехватывает сигареты, открывая окно на кухне, — Гриша совершенно не Шура, и даже не близко. Язвительный и колкий дизайнер одежды с огромным эго, живущий по принципу строчек из древней песни Земфиры: "Я не буду тебя спасать". Он прямо говорит это во время их спонтанного второго свидания, когда Кирилл выпивает чуть больше, чем нужно, и заикается о Шуре. Так и говорит: — Послушай, драгоценный, — Гриша воплощение декаданса с его тёмными волосами, кучей колец на пальцах, в бордово-винной рубашке и с проколотым крылом носа. — Никаких сопливых историй про бывших, умоляю. Я не буду тебя спасать от воспоминаний, травм и прочей чуши. С этим к психологу. Я пришёл сегодня сюда, чтобы поужинать, выпить вина и потрахаться, окей? Кира такая прямолинейная честность завораживает, потому что Гриша — противоположность слову "секрет". У него все без утайки и отговорок. Он не придумывает сложности на ровном месте и откровенно говорит, что их отношения — это не любовь. Это желание чего-то постоянного, удовлетворение либидо и вполне интересное общение. Кир согласен, потому что любить это тяжело и отнимает много сил. А с Гришей он узнает другую сторону "теневого Питера" со странными тусовками, подбирает новый гардероб, начинает интересоваться французским кинематографом. В прошлое уходят треники и футболки с дурацкими принтами (Кир носит их только дома). Теперь у него, как у медийной персоны, есть брюки, пуловеры, рубашки, кастомные толстовки, куча кроссовок, пара флаконов одеколона и даже крема в ванной. Он уверенно пробует новое, отсеивая то, что ему не нравится, и оставляя то, что кажется классным. Гриша в последней категории остаётся уже пару месяцев, и Киру начинает казаться, что тот достоин большего. Поэтому полная свобода действий в их отношениях работает в обе стороны и устраивает обоих. И Макарову бы радоваться всему происходящему, потому что, ну вот же оно, то чего он так хотел. Свобода слова, свобода любить, свобода материальная и свобода от родителей. Но одно это чёртово "детка" в комментариях, от которого его раньше размазывало, пока он делал вид, что, на самом деле, нет… И кажется, будто бы он снова на третьем курсе, будто бы снова выходит на кухню чужой квартиры с утра и целует Шуру между лопаток, чувствуя тихий глубокий смех. Флешбек яркой вспышкой мелькает в сознании, и Кир даже почти вздрагивает, смахивая с себя наваждение. Напрягаются челюсти, пароль на телефоне он набирает с третьего раза, недолго ищет номер (других знакомых Шур у него так и не появилось) и печатает в окошке для сообщения: "Спасибо за комплимент. Но видео совсем не о моих волосах". Прочитано оно оказывается мгновенно, а ответ, который Кир видит спустя пару секунд, заставляет его заблокировать телефон и почти бросить его на стол: "Видео отличное. Горжусь тобой".***
Гриша уходит в начале июля, собирая свои немногочисленные вещи и зубную щётку. Никакой драмы, никаких страстей, всё обсуждалось заранее. Говорит, что встретил парня, даже фотку показывает — Кир удивлённое "нихрена себе" произносит на автомате. Ох уж эти тесные города-миллионники, где ты через рукопожатие знаком с каждым! Потому что с яркой фотки из Тиндера на него смотрит Федя, его бывший лучший друг, с которым он в свое время обошёлся совсем некрасиво. Грише он эту историю не рассказывает, искренне желает удачи и провожает до такси. Там они ещё пару минут курят у машины: запах вишнёвых сигарилл оседает на их пальцах. — Что ж, драгоценный, — Гриша улыбается краешками губ, — вот и всё. Надеюсь, ты найдёшь то, что ищешь. А то, честно, вид побитой собаки тебе совсем не к лицу. — Спасибо, — саркастично тянет Кир. — Феде от меня привет не передавай. Пусть это будет между нами. Гриша пожимает плечами: о бывших он привычки разговаривать не имеет. Да и Федя не интересуется, у него там какие-то соревнования по сложному спорту на носу и вряд ли до этого. Киру достаётся мягкое рукопожатие и просьба беречь свой очаровательный зад. Макаров смеётся. Такси уезжает. Кирилл снова погружается в работу. Ищет сведения, берет комментарии, записывает видео, монтирует ролики, один раз навещает родителей. Мама крепко его обнимает, задавая сотню вопросов в минуту, отец сдержанно рассматривает татуировку сына. Розы, набитые на предплечье, Виктора слегка раздражают. Как и весь внешний облик повзрослевшего Кирилла. Приталенная чёрная футболка, довольно узкие джинсы, солнечные очки на макушке, серёжка в левом ухе. Немного торопливая уверенная речь. Виктору бы радоваться, но в голове назойливой мухой жужжит понимание, что это не тот наследник, которого хотелось бы видеть. Что в свое время сын выбрал жить с каким-то парнем, заявив об этом родителям прямо и без утайки. Виктор надеялся, что это будет периодом, экспериментом, но нет. Кир так и не вернулся домой после скандала трёхлетней давности, заезжая лишь по просьбе матери или на праздники. — Кирюш, ну что ты все о работе, да о работе, — Светлана режет пирог, лучезарно улыбаясь любимому сыну. — Встречаешься сейчас с кем-то? Кир пожимает плечами. — Да как-то некогда, ма. — Ну ничего-ничего, это дело поправимое… Кир кивает, натянуто улыбаясь матери. Поправимое настолько, что даже страшно: как в супермаркет сходить. Особенно сейчас, когда у него большая аудитория и заваленный сообщениями директ. Там и девушки, и парни, пиши любому. Отвечай на комментарий под видео, иди на шоу "Холостяк", в конце концов. Пиши любому, но не ему. Кирилл приезжает после визита к родителям домой поздно вечером и поднимается на нужный этаж, устало разглядывая себя в зеркало лифта. Массу, может, набрать? Кир трёт щеки ладонями, замечая, что сильно похудел. Ему идёт, но спортивное телосложение, которое было с ним всю жизнь, уходит вместе с килограммами. Он размышляет недолго, достаёт телефон, чтобы кинуть сообщение тренеру по боксу, выходит из лифта и вдруг замирает, сжимая связку ключей в кулаке. На него, прислонившись к стене у железной двери, смотрит Шура. Почти не изменившийся, все с теми же синими волосами, татуировками крестов на загоревшей коже. Будто бы и не уезжал, будто бы всю жизнь стоял так, сверкая белозубой улыбкой, чуть наклонив голову. Сколько ему сейчас? Этот вопрос абсурдный, но Кир вдруг задумывается. Тридцать один? Тридцать два? Да, кажется, да. Прошло-то совсем немного времени в мировом масштабе, так чего бы Шуре меняться?.. — Привет, детка. — Привет. На большее Кирилла просто не хватает. Сердце в груди стучит так часто, что кажется, будто бы вот-вот выскочит и покатится к Шуре под ноги, попрыгунчиком отскакивая от пола. Становится страшно и волнительно, как перед прыжком с парашютом — Кир знает какого это, он прыгал. Вот только там его приземляться учили, а здесь ощущение свободного падения длится всего пару минут, а кажется, что будто бы вечность. — Что ты тут делаешь? Кир отпирает дверь квартиры, жестом указывая, что можно зайти. Даже не спрашивает, как Шура его нашёл. У него есть свои способы, как он говорил и раньше. — Приехал к тебе. Мальвина стягивает берцы с ног, сразу становясь на пару сантиметров ниже. Кирилл силой воли заставляет все воспоминания о том, как ему приходилось нагибаться, чтобы поцеловать Шуру, раствориться в тумане памяти. Хватит, хватит, хватит. Это уже другие Кир и Шура, это уже, как минимум, другой Кирилл. — Будешь чай, кофе, пиво? — не реагируя на лирику, интересуется Макаров. — Прости, еды нет, но можно что-то заказать. Я не покупал, был у родителей. Кир мысленно заставляет себя закрыть рот, потому что абсолютно явно начинает говорить слишком много и не по делу. Шура хмыкает, усаживаясь за стол. — Давай кофе. Как там Виктор и Светлана? — Мальвина двигает к себе пепельницу, ни на секунду не отводя взгляда от Кира, который упирается поясницей в столешницу, стоя в дальнем углу кухни. — А Лера? — Предки нормально, отец все ещё иногда ведёт себя странно, — коротко отвечает Кир, нажимая на кнопку красной новенькой кофеварки. — Лера сейчас с Любой отдыхают в Сочи. У сис там какая-то офтальмологическая конференция, а Люба с ней за компанию поехала. — Ясно, — перед Шурой ставят кружку латте. — Две… — Две ложки сахара, да, — не даёт договорить Кир, приоткрывая окно и закуривая. — Прошло не десять лет, расслабься, я все помню. Это он говорит, скорее, себе, потому что все ещё не может осмыслить, что Шура снова сидит перед ним. У Кирилла, конечно, не было периода рыданий под Эда Ширана, вёдер с мороженым и затяжного лечения депрессии с психотерапевтом, но в глобальном масштабе моментов чистого позитива не наблюдалось. И стало ли лучше — Макаров не знает. После окончания вуза (и расставания) у него было действительно много дел. Первый год на страдания сил банально не оставалось. Все романы начинались в приложении знакомств, а заканчивалось сексом среднего качества. Крошечная зарплата, попытки понять, как жить, тотальное разочарование в магистратуре (и невозможность отчислиться, потому что армия хуже магистратуры). Без Шуры было плохо, да, но плохо было и так. Поэтому Кир просто зубами цеплялся за каждую возможность вскарабкаться выше, сделать больше, занять все мысли работой. И вот спустя два года бесконечной гонки, Кир вдруг понимает, что ничего ровным счётом и не изменилось. Он не начинает смотреть на Шуру, как на страшное прошлое, не чувствует себя умудренным опытом, не ощущает себя уверенно и безразлично. Скорее ждёт финала всего этого, как у затянутого артхаусного кино. — Зачем ты приехал, Шур? — спрашивает Кир, выдыхая дым в окно. Летний Петербург такой светлый из-за белых ночей, что вся романтика ночи теряется и разговор выходит угловатым и неудобным. — Ты вроде поставил чёткую точку, гештальты закрыты, недосказанностей не осталось. — Ну, — Шура вытягивает ноги, закидывая одну на другую и взглядом голубых глаз буквально приковывает Макарова к месту. — Возможно, я долбоеб. Знаешь же, да? Первые сорок лет в жизни каждого мальчика — самые сложные. Кир не сдерживается от короткого смешка. — Если ты думаешь, что после этого на фоне заиграет "Take on me", а я брошусь к тебе на шею и мы умчимся в страну радостного секса, пока за окном будут медленно идти титры, то вынужден разочаровать, — Кир тушит окурок в пепельнице, усмехаясь. — Тебе есть где ночевать? Если нет, то могу постелить на диване. — Очень мило с твоей стороны, детка, — Шура возвращает усмешку, чувствуя, что этот Кирилл пусть и похож на старого, но все же интригует куда сильнее. Словно в серых глазах появляется глубина, а в движениях тягучая уверенность. — Сказку на ночь? — Ой, замолчи. Там Хемингуэй на полке, можешь сам почитать. — Его сказками только в депрессию вгонять. — Ты вернулся в Россию. Депрессия у нас тут неотъемлемая часть образа. Кирилл выдаёт Шуре комплект постельного белья, обращает внимание, что тот без вещей ("оставил чемодан в камере хранения") и кидает чистую футболку, которую Мальвина перехватывает в воздухе, даже не моргнув. — Ну как-то так, — Кир застывает в дверном проеме, пальцами цепляясь за косяк. — Знаешь, странно видеть тебя здесь. Последнее вырывается непроизвольно, и Макаров тут же начинает себя корить. Хватит показывать, как тебя швыряет от того, что он тут, держи лицо, в конце-то концов! Расклеился, словил ностальгию, пока у Шуры взгляд привычно (и оттого ещё ощутимее) теплеет. Он ещё и губу прикусывает, засранец, чувствует что-то важное, но, к счастью для Кира, ничего не предпринимает. Потому что, — Макаров сдаётся и врать себе отказывается, — его упрямства хватит на пару секунд, если Мальвина захочет сделать шаг вперёд. — Странно-хорошо или странно-плохо? — уточняет Шура, начиная заправлять подушку в наволочку. Кир размышляет всего мгновение. — Давай я тебе потом скажу. Спокойной ночи. — Спокойной ночи, дет… Кир. Шура и сам не знает, почему сбивается в конце фразы. Просто это кажется нечестным — как какая-то неясная манипуляция, которую он, — видит бог, — не хочет применять на Кирилле. Потому что эта "детка" действовала всегда безотказно, что бы Шура ни говорил. А здесь и сейчас это даже жестоко, а жестоким Шура быть не хочет. Он вообще слабо понимает, как нужно все исправлять, потому что сорвался из Индии без лишних раздумий. Просто проснулся одним утром, посмотрел в потолок, вышел на кухню, принимая чашку кофе, протянутую Славой, и произнес: — Я идиот. Славик тогда рассмеялся. — Два года доходило, да? Шура не ответил, но вообще-то, лёжа на диване в квартире Кира, знает, что Слава был прав. И два года назад, и два дня назад, когда подвозил в аэропорт. Мальвина гипнотизирует потолок, улавливая звуки из душа. Интересно, Кир все ещё использует эти ужасные гели для душа с запахом "мужицкого мужика"? Шура принюхивается, ощущая в воздухе тонкий аромат неизвестного одеколона. Киру идёт, определённо идёт быть таким. Он сумел построить свою жизнь, найти дело по душе, и Шура вдруг думает: а с чего он вообще взял, что в этой жизни есть место ему? Почему решил, что появиться на пороге чужого дома будет достаточно? — Да к черту, — тихо шипит Мальвина, поворачиваясь на бок и закрывая глаза. Он подумает обо всем завтра, найдёт способ выстроить что-то новое. По крайней мере, Шура очень хочет себя в этом убедить.***
У Гриши определенно есть типаж, потому что иначе он не знает, как объяснить, что оба его парня, что бывший, что нынешний, оказываются кэндоистами. Это даже забавно, потому что когда у них с Федей заходит речь о прошлом, и тот рассказывает, как дружил с неким Кириллом Макаровым (“он сейчас популярный блогер, Kirpeach, может, знаешь?”) , Гриша комично давится своим киноа, кашляя в салфетку. Почему из всех людей в чертовом Петербурге, он умудрился влететь именно в этих парней? — Я кстати Кире не писал даже ни разу, — Федя мягко и тепло улыбается, хотя в его карих глазах плещется какая-то застаревшая грусть. — У него были жесткие проблемы с самоопределением, а мне тогда было слишком дискомфортно в этом копаться, понимаешь? Может, и стоило… — Нет, не стоило, — прерывает Гриша. — Ты не обязан спасать кого-то. Особенно, когда другой человек этого не хочет. Плюс, судя по всему, Кирилл спас себя сам. Медаль на шею, ветер в спину, правильно? Федя улыбается. — Ты прав. У них с Гришей все складывается настолько естественно, насколько же они разные по всей своей сути. Мрачноватый сноб-дизайнер, убежденная сова, поклонник декаданса и светловолосый улыбчивый спортсмен, учащийся на инженера. Но как ни странно, ценности у них совпадают почти на сто процентов, от чего Гриша со свойственной ему прямотой признает, что, да, влюбился по уши. Федя отличается от всей его тусовки и это дарит небывалое чувство спокойствия, благодаря которому даже вечно циничный Гриша теряется в теплых улыбках, веснушках на бледных щеках и улыбчивых карих глазах с золотистыми крапинками. Про Кира он даже не особо вспоминает, потому что не видит смысла думать о бывших отношениях, находясь в настоящих. Тем более, там все было так четко и по плану, что эмоциональный аспект теряется сам собой. Поэтому когда ему прилетает сообщение с уже подзабытого номера, Гриша непроизвольно удивляется, вчитываясь в текст и закатывая глаза. “Привет. Понимаю, что это все дико тупо, но мне нужен твой совет. Ты вроде шаришь в таком, поэтому вопрос: что бы ты сделал, если бы в твою жизнь вернулся бывший, который, кажется, хочет все вернуть и наладить? Еще раз прости за неожиданный камбек”. Гриша выдыхает, начиная набирать ответ и радуясь, что Федя ушел на пары. Объяснять все происходящее вот совсем не хочется, хотя и тайной он это не считает, скрывать ему нечего.“В мою жизнь вот только что вернулся бывший с вопросами про свои бывшие-бывшие отношения, в которых, я напоминаю, меня не было. Кир, блин, ты хочешь, чтобы я тебе сказал, что за счастье надо бороться? Бля, посмотри “Ешь, молись, люби”, если тебе надо именно такое. Мы не в мелодраме, драгоценный. Хочешь чего-то — делай. Не хочешь — не делай. Се фини”.
“Зато честно. Спасибо. Ты в порядке?”“В полном. Кстати, у вас на этом кендо инкубатор какой-то? Что за Голливуд питерского формата?”
Кир, не сдержавшись, смеется в голос, не обращая внимания на Шуру, сидящего рядом. Они завтракают, но Кира дергает от каждого движения Мальвины рядом, поэтому он пишет Грише импульсивно и даже не обдумывая, что конкретно делает. От ответа становится, как ни странно, спокойнее. Наверное конструктивная аура Гриши передается через сеть, и Кир даже впервые за утро заинтересованно смотрит на Шуру, откусывая от бутерброда и вопросительно кивая: — Что? — Ничего, — Мальвина пожимает плечами. — Выглядишь счастливым. — Так я вроде счастлив, — отвечает Кир. А затем чуть тише добавляет: — Кстати, насчет того вопроса. Странно-хорошо. Определенно, да. Шура не сдерживает широкую улыбку, пряча ее за кружкой. Странно-хорошо — это отлично. Это звучит, как надежда. — Кир, — Мальвина ходить вокруг не хочет, поэтому допивает кофе, ставит кружку на стол и говорит прямо: — Если я приехал зря, то лучше скажи сразу. Я свалю и больше не появлюсь вообще. Если же тут ещё что-то возможно, то давай пробовать, ладно? Словами через рот. Без недомолвок. Кир слегка заторможенно кивает и уточняет: — Ты говорил, что хочешь свободы, показать мне мир, сегодня — здесь, завтра там, — Макаров слишком хорошо помнит те слова, и это замечают оба, но не комментирует никто. — Что изменилось? Потому что у меня изменилось всё, как видишь. — Прозвучит банально, но, — Шура очень медленно касается пальцем чужой ладони в неловко-бережном жесте, — без тебя свобода оказалась какой-то не очень интересной. Ну а я долбоеб, который не сумел разобраться и все просрал. — Ты прав, — Кир скользит рукой навстречу, переплетая их пальцы. — Ты долбоеб. — Я знаю, детка, я знаю. Простишь меня? Кирилл не отвечает, потому что знает, что будет ещё какое-то время сомневаться и искать подвох. Что обиды нет, есть застарелая тоска и страх быть брошенным. Шура это понимает тоже, но все равно встает, обходит стол, наклоняется и взглядом спрашивает: “Можно?” — Боже, блять, да включите уже “Take on me”, — бормочет Кир, прижимая обе ладони к крестам на шее и целуя Шуру так, будто бы и не было двух лет порознь. Всё кажется давно знакомым и одновременно абсолютно новым: те же касания, те же шумные вздохи Шуры, те же хриплые: “Саш…”, на которые Кир срывается, когда Мальвина бережно целует его тазобедренную косточку. Но абсолютно новые ощущения, когда Шура легко оттягивает отросшие волосы Кирилла, скользит губами по татуировке, Кир чувствует несколько новых шрамов на бледной коже Мальвины. Это новый уровень доверия, новый уровень желания доверять. Макаров дышит часто и поверхностно в чужие губы, ладонями прижимается к острым лопаткам, и чувствует давно забытое и быстрое, как сердцебиение: “Люблю-люблю-люблю”. Это необычно и настолько естественно, что Киру на секунду даже становится страшно, что это сон или какое-то наваждение, но Шура живой, теплый, отзывчивый, выгибается в его руках и улыбается прямо в зацелованные губы: — Я здесь. Кир закрывает глаза. Он здесь. Они оба здесь.***
— Всем привет! Вы просили прямой эфир с ответами на самые популярные вопросы, — Кир расслабленно улыбается в камеру, отслеживая, как растет количество пользователей на трансляции. — Будет интересно, погнали… Шура, лежащий на кровати за кадром, отрывается от планшета, на котором читает статью об особенностях французских бульдогов, и наблюдает за тем, как Кир уверенно отвечает на все вопросы, часть которых довольно провокационны. Некая solnishka78, например, очень хочет знать, есть ли у Кира девушка. Кирилл на это расслабленно улыбается и отвечает: — Нет, девушки у меня нет. И ведь даже не врет, — Шура тихо смеется. А вот на второй по популярности вопрос “Есть ли у тебя любимый человек?”, Кир отвечает уже более прямо: — Любимый человек у меня есть. И уже давно. Следующий вопрос, м-м-м… Кошки или собаки? Собаки. Я с детства хотел пса, но… Шура дожидается окончания трансляции, терпеливо не влезая в кадр, хотя коварные мысли пройтись голышом за спиной Кира не отпускают до последнего. Какой был бы мощнейший ажиотаж после… И куча проблем. Поэтому Шура ждет, когда камера выключится, Кир устало вздохнет, потирая глаза и обернется на него, произнося: — Ого, тебе хватило терпения не устроить шоу? Я приятно удивлен. Шура улыбается, похлопывая по месту рядом с собой, и когда Кир ложится рядом, демонстрирует ему экран планшета. — Французские бульдоги. Классные, да? Макаров пару секунд вчитывается в описание породы, а затем утыкается носом Шуре в плечо и сонно бубнит: — Классные. Но если мы не съездим отдохнуть, то я повешусь. Так что давай сначала море, пальмы и коктейли, а потом уже подумаем о собаке, ладно? Мальвина блокирует планшет, мягко снимает резинку с тугого пучка, распуская Киру волосы, массирует кожу головы, слыша, как довольно мычит ему в плечо Макаров и произносит: — Куда хочешь? — Коста-Рика, — отвечает Кир. — Отель я уже нашел, надо купить билеты, режим безвизовый. Что скажешь? Шура с Киром, наверное, готов и на край света, но начать с Коста-Рики кажется отличной идеей. Поэтому он расслабленно улыбается: — Море, пальмы и коктейли, да? — Да, — Кир приподнимается на локтях, целуя Шурино плечо. — Море, пальмы, коктейли и ты рядом. Мальвина кивает. Рядом.***
When I'm away, I will remember how you kissed me Когда я буду далеко, я буду вспоминать, как ты целовал меня Under the lamppost back on 6th Street Под тем фонарным столбом на 6-ой Улице, Hearing you whisper through the phone Я буду слушать твой шепот по телефону… Wait for me to come home А ты дождись, когда я вернусь домой.