Двенадцатый канал

Дончжу вздрагивает, когда в поздней тишине, затопившей выстывшую от холодного воздуха квартире раздается рваный, быстрый, чудовищно неритмичный стук исходящий от входной двери. Он хмурится, трет друг о друга коленки, раздумывая, стоит ли ему вставать с постели, ведь он никого не ждал, сосед по комнате уехал домой на выходные, к тому же он бы не стал стучать, ведь у него есть ключи, а все остальные (под остальными имелся ввиду Хванун), все остальные написали бы, прежде чем прийти. Дончжу на всякий случай тянется к телефону, убеждается, что на нём отсутствуют какие либо новые входящие сообщения и решает не открывать незваному гостю. Он делает звук на ноутбуке потише, зачем? Просто так, и затихает в надежде, что незваный гость уйдет. Но стук повторяется. Дончжу сердито поджимает губы, со вздохом переставляет ноутбук с колен на прикроватную тумбочку и нехотя плетется к двери, собираясь отправить незваного гостя туда, откуда он пришел. За выпуклым, пыльным стеклом дверного глазка видится темный смутный силуэт, в котором Дончжу с удивлением узнает Ким Ёнджо — своего хёна, они не были в особо близких отношениях, они были приятелями, может быть даже друзьями, но не лучшими друзьями, не хорошими друзьями, просто они часто тусовались вместе, потому что Ёнджо был парнем лучшего друга Дончжу — Хвануна, так что это Хванун был их связующим звеном. Кроме того Ёнджо был лучшим другом Гонхака, а Гонхак Дончжу очень нравился, Дончжу был влюблен в Гонхака с самого первого дня их знакомства, это чувство было, увы, безответным, но Дончжу почти примирился с этим. Ему хватало того, что он просто был с Гонхаком в одной компании, хотя иногда ему хотелось, чтобы так не было, но у него все равно не было других вариантов — Гонхак был там, где Ёнджо, Ёнджо был там, где Хванун, а Хванун чаще всего был там, где Дончжу, потому что они были лучшими друзьями. В общем, по сути Ёнджо и Дончжу ничего не связывало, они никогда не разговаривали по душам, у них почти не было общих тем, хотя им было весело в общей компании, но они никогда не встречались наедине, чтобы провести время друг с другом (случайные встречи в университетской столовой не в счёт) и вообще Ёнджо был довольно открытым в общении, но компанейским его назвать было нельзя. Он был дружелюбным, но у него было мало друзей, он мало с кем сближался, мало кому открывался и мало кого подпускал к себе, предпочитая держать людей вокруг себя на расстоянии. Он был близок с Хвануном — это было естественно, с Гонхаком — это тоже было естественно, они знали друг друга много лет, на этом, пожалуй, список действительно близких Ёнджо людей можно было закрыть. Возможно он дружил с кем-то ещё вне их компании, но Дончжу этого не знал. С Дончжу Ёнджо никогда не был близок, поэтому Дончжу жутко удивляется, узрев старшего за своей дверью в столь поздний час. Он недоуменно закусывает собственные губы, хмыкает и открывает дверь. Ёнджо поднимает на него затуманенный взгляд и Дончжу становится не по себе, потому что старший совершенно явно пьян. Не так, чтобы валиться с ног, но глаза его блестят от алкоголя. Он легко одет: в рубашку под растегнутое пальто, тонкий шелковый шарф, от которого было мало пользы в середине декабря, узкие джинсы и ботинки на каблуках, но не смотря на это не выглядит замёрзшим. Скорее измученным и уставшим. На лице у него лежит тень странной тоски. Дончжу ежится и спрашивает, все ещё стоя в дверях и не пригласив его войти: — Что ты здесь делаешь, хён? Что-то случилось? Ёнджо качает головой. Он пьян но голос у него чистый и твердый. — Прости, что побеспокоил, — говорит он качнув рукой с зажатым в ней пакетом. До ушей Дончжу доносится слабое бренчание бутылочного стекла. Он хмурится, не понимая причины столь позднего визита Ёнджо к нему домой, в принципе не понимая зачем вообще Ёнджо пришел к нему, они никогда не были настолько близки для чего-то подобного, отступил от двери, Дончжу не боялся его, но ему было неуютно, и настороженно спрашивает: — Хён, ты в порядке? — Я в порядке, — мягко говорит ему Ёнджо и очень по отечески улыбается, он всегда ему так улыбается, приподнимает руку с зажатым в ней пакетом и говорит: — Давай выпьем, Дончжу? Знаю, уже поздно, но… Не мог бы ты выпить со мной, пожалуйста? И лицо его искажает такая печаль, какой Дончжу никогда у него не видел, поэтому с опаской, но Дончжу сторонится, пропуская неожиданного гостя в свой дом. Ёнджо молча благодарно кивает, проходит в крохотный коридор, сбрасывает с ног ботинки не выпуская из рук пакет, и также молча проходит в комнату, вынуждая Дончжу идти за ним. Дончжу не хотелось передавать Ёнджо какую-либо инициативу и вообще он не очень-то хотел впускать его, но раз уж он это сделал — поворачивать назад было поздно. Он молча идет за старшим в комнату и спрашивает еще раз, наблюдая, как тот тяжело опускается на ковер рядом с кроватью Дончжу, даже не удосужившись снять пальто: — Хён, что случилось? Ёнджо отвлекается от бутылки соджу, которую сжимал в руках, смотрит на него и голыми пальцами свинчивает с горлышка колючую пробку. — Я просто шел мимо, — говорит он, пьяно улыбнувшись. Дончжу морщится, обхватив себя руками за плечи, он знал Ёнджо как парня своего лучшего друга, но он никогда не видел его пьяным и не знал чего от него можно ожидать, когда старший в таком состоянии, он не боялся его, не боялся, что Ёнджо что-то ему сделает — это уж точно, Ёнджо был не таким, Ёнджо смотрел только на Хвануна, Дончжу не мог бы заинтересовать его даже в самом нелепом сне, но Дончжу все равно было не по себе. Ёнджо смотрит на него и, очевидно, что-то в лице Дончжу отражает его настороженность, потому что старший говорит: — Не бойся, я ничего тебе не сделаю. Дончжу хмурится в который раз за вечер: — Я не боюсь тебя, — говорит он, — просто уже поздно. Разве тебе не нужно домой, Хванун… Он осекается, потому что Ёнджо смотрит на него так заинтересованно и так огорченно… Его лицо тут же искажает болезненная гримаса и поэтому Дончжу молчит и думает: «Они поссорились?» и решает не продолжать фразу, которую так и не закончил. Ёнджо неловко стаскивает с плеч пальто, так и не потрудившись встать с пола, откидывается спиной на боковину кровати до сих пор маячившего посреди гостиной Дончжу и делает несколько больших глотков соджу прямо из бутылки, прикрыв глаза. — Я принесу стаканы, — говорит Дончжу сухо и бежит на кухню за парой пластиковых стаканчиков и, немного подумав, выуживает из вазочки на кухне два шоколадных батончика — сладости соседа, сам Дончжу такое почти не ест, но это единственная подходящая закуска, не требующая времени на приготовление. Вообще он надеется, что Ёнджо скоро уйдет, они не знают друг друга и им не о чем говорить и Дончжу решительно не понимает почему старший пришел к нему, даже если он проходил мимо, как он и говорит, тогда Дончжу все равно не понимает, что Ёнджо делал посреди ночи в его районе, так далеко от собственного дома. Ёнджо игнорирует и стаканчик, и угощение, когда Дончжу с усталым вздохом опускается рядом с ним на колени, все еще напряженный. Старший касается его руки и Дончжу вздрагивает он неожиданного прикосновения. Ёнджо ласково улыбается ему. — Вы с Хвануном-хёном поссорились? — спрашивает Дончжу осторожно, жестом отказываясь от предложенной бутылки, но Ёнджо так смотрит на него и Дончжу все же делает глоток обжигающей жидкости — просто из уважения и из этикета — когда кто-то старший угощает тебя выпивкой за свой счет — тебе стоит выпить из уважения, а Дончжу все же уважал Ёнджо, хотя бы просто потому, что он был старшим и был хорошим хёном для Хвануна. Он проглатывает горькую жидкость и Ёнджо говорит: — Да, мы немного поссорились. И выуживает из пакета вторую бутылку соджу. — Тебе не стоит больше пить, хён, — останавливает его Дончжу, накрыв его ладонь своей. — Давай я позвоню Хвануну-хёну, чтобы он тебя забрал, хорошо? Ты ведь уже довольно сильно пьян… Ёнджо весело и пьяно хихикает, и тянет, выпуская их легких пропитанный алкоголем воздух: — Ун-и нет дома, Дончжу. Дончжу снова хмурится. — Разве он не у тебя? — спрашивает его Ёнджо. Голос его теряет насмешливые нотки и становится таким уставшим. — Разве не к тебе он пошел, когда мы с ним поссорились сегодня вечером, Дончжу? Неужели я неправильно его расслышал? Дончжу сглатывает чувствуя, как между лопаток выступает пот. Он отстраняется от старшего, так резко склонившегося к нему, чтобы посмотреть Дончжу в глаза, поднимается на затекшие ноги и говорит: — Он был у меня, — Дончжу врет, — он ушел полчаса назад. Он должен быть уже дома. Хванун ничего не говорил о вашей ссоре, он просто пришел ненадолго… Ёнджо цокает языком, размеренно качая головой, очевидно давая понять, что не верит ни единому его слову. — Зачем мне тебе врать? — огрызается Дончжу, отчаянно краснея от собственных противоречивых слов. — Хванун был у меня не долго, он уехал на такси… — Он ушел к тебе в девять вечера, Дончжу, — говорит тихо Ёнджо. Они оба смотрят на часы. Маленькая стрелка на них замерла на двенадцати. — Я приехал к тебе на такси из дома. Хватит его выгораживать. Дончжу опускает голову чувствуя, как от стыда горят уши, проклиная про себя Хвануна на чем свет стоит, ведь если тому нужно было куда-то уехать, он мог бы предупредить Дончжу, но он этого не сделал, просто соврал и все, а Дончжу теперь выглядит как идиот пытаясь защитить лучшего друга перед его парнем. Хвануну стоило бы просто позвонить Дончжу и попросить прикрыть его, и Дончжу бы это сделал, если бы в этом действительно была острая необходимость (он бы обязательно вытряс из Хвануна все обстоятельства обмана, потому что не хотел участвовать в чем-то плохом, он бы помог, если бы это был сюрприз для Ёнджо или вроде того, но не что-то плохое, что могло бы навредить кому-либо), но Хванун, отчего-то, поступил совершенно иначе, загнав всех троих в крайне неудобное положение друг перед другом. Ёнджо тяжело вздыхает, окинув Дончжу непонятным младшему взглядом, взглядом в котором смешалась ласка и отторжение, делает несколько глотков соджу, с отвращением отставляет бутылку и запускает пальцы во взъерошенные темные волосы, спутанные и влажные от зимнего снежного ветра, бушующего за окном. — Ты виделся сегодня с Гонхаком? — спрашивает он вдруг глухо, не поднимая на Дончжу головы, затем, все же, смотрит так и не дождавшись ответа. Дончжу растерянно качает головой не понимая, почему Ёнджо спрашивает о Гонхаке у него, ведь это они двое были лучшими друзьями, а Дончжу был просто лучшим другом Хвануна, который вечно путался у Гонхака под ногами со своей безответной любовью, о которой знали все вокруг и даже сам Гонхак, потому что слишком уж очевидно Дончжу краснел и заикался каждый раз при виде старшего, но Гонхаку было на это или совершенно наплевать или он просто не показывал, что его это хоть как-то трогает. Он воспринимал Дончжу просто как младшенького, как друга Хвануна, как какого-то надоедливого ребенка, с которым ему приходилось возиться и непонятно, раздражало его это или нет, но Дончжу явно не интересовал его в романтическом плане, потому что единственный человек, на которого смотрел Гонхак — это Хванун. Дончжу об этом знал, Хванун, определенно, тоже понимал отношение лучшего друга своего парня к себе, но делал вид, что не понимает и они с Дончжу никогда не обсуждали это. Дончжу не винил Хвануна ни в чем — Хванун был не виноват, что Дончжу влюбился в Гонхака, который любил Хвануна, который встречался с Ёнджо. Такие вот острые углы со всех сторон, о которые Дончжу то и дело спотыкается. Дончжу растерянно качает головой и Ёнджо очень горько улыбается ему своими гладкими покрасневшими губами. Он и сам красный от выпитого, кроме того, он сидит посреди его спальни все еще в пальто, накинутым на плечи и шарфе и, должно быть, ему немного жарко, но он не спешит раздеться. Он очень горько улыбается ему, запрокидывает голову, уставившись в укрытый ночным полумраком кажущимся серым потолок и просит: — Можешь ему позвонить? — Уже ведь поздно, — вяло сопротивляется Дончжу. — Он не спит, — говорит мягко Ёнджо. — Можешь позвонить ему с моего телефона, если стесняешься. Скажешь, что я напился и прошу меня забрать, м? Дончжу устало садится рядом со старшим и ковыряет царапину на коленке не зная, как ему следует поступить, потому что у них с Гонхаком не такие отношения, чтобы Дончжу мог бы позвонить ему в такой поздний час просто так, без особого повода, с другой стороны Ким Ёнджо сидящий на полу его спальни пьяный и несчастный — вполне себе повод, чтобы связаться хоть с кем-то более близким ему, чем сам Дончжу, кто мог бы хоть немного привести его в чувство, к тому же Ёнджо сам попросил его об этом. Он нерешительно качает коленями, кусает губы, но потом, все же, послушно берет из рук Ёнджо его мобильник с открытым списком вызовов. Последние семь в нем — на номер Хвануна, вызовы оставленные без ответа — они и правда сильно повздорили. Дрожащим пальцем он нажимает на имя Гонхака на белом экране. Гонхак долго не берет трубку, потом, наконец, отвечает, хотя голос у него не сонный, а наоборот, немного сбивчивый. — Хён? — зовет от в трубку не поздоровавшись. — Что-то случилось? Почему ты звонишь в такой час? Дончжу чувствует, как его горло перехватывает спазм от волнения. Ёнджо смотрит на него с жалостью, забирает телефон из его рук и говорит: — Я набрался, — говорит он рассеянно, блуждая заторможенным взглядом по комнате, — мы с Хвануном поссорились и не могу до него дозвониться. Ты не знаешь, где он? Может быть он тебе звонил? Гонхак тяжело вздыхает, его вздох разносится по комнате и у Дончжу бегут мурашки по телу от этого звука. — Наверное, он у Дончжу? — спрашивает он в ответ, его голос искажен динамиком громкой связи. — Они ведь лучшие друзья, где ему еще быть… Хён, ты дома? Где ты? Я… Я передам ему. Я позвоню Хвануну и скажу, чтобы он тебе перезвонил. Ёнджо тянется к бутылке, делает несколько ленивых глотков. — Было бы здорово, Гонхак-а, — улыбается он. — Мы и правда сильно поссорились и он ушел, так что я просто хочу убедиться, что он в безопасности… Я тебе доверяю, Гонхак. Ты ведь о нем позаботишься, если что? Гонхак молчит. Дончжу слышит, как на заднем фоне у него работает телевизор: репортаж полуночных новостей, двенадцатый канал. — Мы поговорим завтра, — говорит ему Гонхак сухо, — прости, хён… Я скажу Хвануну, чтобы он позвонил тебе. Ложись спать, хорошо? Не пей больше. И он отсоединяется не дождавшись ответа. Ёнджо набирает еще один номер, ждет почти целую минуту, пока на его телефоне не включается автоответчик и с досадой бормочет: — Черт возьми, Хванун весь вечер не берет трубку с моего номера. Дончжу, не мог бы ты ему позвонить? — Зачем ты все это делаешь? — хмурится Дончжу недовольно, не очень понимая зачем вообще Ёнджо совершает все эти непонятные манипуляции. — Ун успокоится и придет домой, ты же знаешь, что он бывает вспыльчивым… Тебе лучше пойти домой и ждать его там, а не напиваться у меня дома. — Ун сказал мне, что он у тебя, — напоминает ему Ёнджо и горько усмехается видя, как лицо Дончжу искажает гримаса непонимания и недоумения, — Чжу-я, ты такой наивный… Хванун сейчас с Гонхаком. Сердце Дончжу пропускает удар. — Они друзья, — говорит он дрогнувшим от ревности голосом, — Ун-и тебя очень любит, он бы не стал делать ничего такого. Ёнджо смеется. Тянется к Дончжу и ласково касается его щеки большим пальцем. — Они спят вместе, — голос Ёнджо звучит безжалостно, в то время как слезы срываются с уголков его глаз, оставляя мокрые дорожки на его покрасневшем лице, — уже несколько месяцев, Дончжу… Хванун бы не признался тебе в таком зная, как ты относишься к Гонхаку, он ведь столько раз тебя утешал… — Замолчи! — злится Дончжу не желая верить в слова старшего, с трудом поднимается на затекшие ноги, делает несколько беспорядочных шагов из стороны в сторону. Внутри у него яростно мечется боль и неверие. — Они бы не стали такого делать, вы с Хвануном встречаетесь, а Гонхак — твой лучший друг и Гонхак-хён не такой! Ты напился и несешь чушь потому что Хванун тебе соврал! — Позвони ему и проверь, — устало улыбается ему Ёнджо, не сдвинувшись с места, — он расскажет тебе правду если ты спросишь его где он? Позвони своему лучшему другу, Дончжу. Дончжу сердится. Сердце его изнывает от боли и ревности от того, что слова Ёнджо могут оказаться правдой, ведь Дончжу знает, как Гонхак относится к Хвануну, что он влюблен в него уже так долго и что Хванун всегда считал его хорошим другом, они всегда общались довольно близко для тех, кто был бы просто объединен между собой кем-то третьим, вроде Ёнджо. Гонхак был лучшим другом Ёнджо, но они с Хвануном были действительно близки… Дончжу злят бессмысленные (он убеждает себя в этом) догадки старшего о чем-то таком. Он выхватывает из протянутой руки Ёнджо свой телефон, желая опровергнуть все нелепые утверждения старшего, потягивающего соджу на полу его спальни и дрожащими от гнева руками набирает номер Хвануна. Хванун отвечает на звонок почти сразу. — В чем дело, Чжу-я? — бормочет он в трубку хрипло. — Что-то случилось, что ты звонишь так поздно? Ты в порядке? — Я в порядке, — единожды кивает Дончжу чувствуя, как от стыда у него горит лицо, — прости, пожалуйста, что побеспокоил, просто Ёнджо-хён, ох, — Дончжу сам не знает, почему вдруг врет Хвануну, — он ко мне только что заходил, сказал, что вы поссорились и ты сказал, что поедешь ко мне… Хванун растерянно сопит в трубку, очевидно смущенный тем, что его поймали на лжи и несколько мгновений они молчат, потому что Дончжу ждет, что ему ответит Хванун, а Хванун не знает, что сказать и поэтому молчит. Дончжу слышит, как на фоне того места, где сейчас находится Хванун идут полуночные новости. Двенадцатый канал. — Прости. — лепечет в трубку Хванун. Дончжу хмыкает чувствуя, как стремительно его глаза наполняются слезами и скорее задирает голову к потолку, в попытке удержать соленые капли на ресницах. — Прости меня, Дончжу, — просит торопливо Хванун и голос его дрожит от переполняющего его чувства вины, — мне нужно было тебя предупредить, но я… Прости, мне так жаль, что все так вышло… — Я понимаю, — горько улыбается Дончжу и в горле у него першит от вязких слез, стекающих по носоглотке, — все в порядке, Ун-и, тебе не нужно оправдываться. Ты ведь… Сейчас ты уже дома? Смотришь новости? Хванун молчит, а потом звук телевизора на заднем фоне пропадает. — Я уже дома, — говорит он сдержанно, — просто мне нужно было побыть одному, вот и все. Я вышел из дома ненадолго просто, чтобы пройтись, я не думал, что хён поедет меня искать, так что… Чжу-я… Я завтра тебе все объясню, хорошо? Нам… Нам действительно нужно поговорить обо всем этом, так что мы увидимся завтра и все обсудим, хорошо? Ты ведь не обижаешься на меня? — Я не обижаюсь на тебя, — хнычет в трубку Дончжу. Хванун испуганно охает: — Дончжу, малыш, если хочешь, я сейчас приеду, — обещает от поспешно, — мы поговорим, если нужно, у тебя ведь что-то случилось? Подожди, я сейчас вызову такси… — Не нужно, — строго говорит Дончжу, вытирая свободной рукой заполонившие глаза слезы, — я в порядке, Хванун, — он опускает это ласковое окончание и совершенно игнорирует хоть какое-то уважительное обращение, но Хванун ничего ему не говорит, — просто я немного расстроен… Ох, мне пора, Ун-и. Пока! И он торопливо отключается прежде чем рыдания, клокочущие в его горле вырываются наружу. Чертов двенадцатый канал. Дончжу рыдает, осев на пол на ослабевших, непослушных ногах и никак не может остановиться. Этого не может быть — все о чем он думает — только не Гонхак и Хванун, Боже, только не они, любой, кто угодно рядом с Гонхаком, но не Хванун, Хванун не мог так поступить с ним никогда, никогда, ведь он его лучший друг, ведь он знал, сколько слез пролил из-за Гонхака Дончжу на плечах у Хвануна, знал, как болело сердце Дончжу каждый раз, когда Гонхак скользил по нему таким равнодушным взглядом, знал и каждый раз утешал его, неужели все это было ложью. Он рыдает, дрожа всем телом, опьяненный слезами и опьяненный невыносимой болью, терзающей его грудную клетку, Хванун не мог предать его вот так. Сильные руки Ёнджо обхватывают его обмякшее, дрожащее тело и Дончжу жмется к старшему, отчаянно нуждаясь в чужом тепле, разорванный в клочья, растерзанный собственной болью, раздавленный и почти убитый чужими словами. — Тише, — ладони Ёнджо нежные необычайно, вот так нежно он, наверное, касался Хвануна, когда они делили ночами постель, но сейчас Ёнджо касается Дончжу, в этом жесте нет ничего интимного или пошлого — просто нежные касания, так необходимые сейчас им обоим, одурманенным болью предательства двух самых дорогих им людей, — тише, Дончжу, поплачь… Все пройдет, вот увидишь. Дончжу плачет, не в силах остановиться, плачет, пропуская круги минутной стрелки на циферблате, плачет и воет от слез до тех пор, пока его не начинает тошнить и лихорадить, пока рубашка старшего под лицом Дончжу не темнеет от его слез, и потом он, наконец, затихает, обессиленно прижавшись к чужому телу. — Вот и все, — шепчет ему ласково Ёнджо и его покрасневшие глаза предательски поблескивают в холодном свете электрических ламп, он совсем не такой сильный и сдержанный, каким всегда казался Дончжу, потому что старший и сам почти плачет, — перестань, голова заболит… Не стоит оно того, Дончжу. Дончжу хнычет ему в плечо, вчера еще такие чужие друг другу, сегодня они цепляются друг за друга заполненные до краев одной на двоих нестерпимой болью, связавшей их воедино отныне и навсегда, даже если им самим этого не хотелось, они оба сейчас в этой комнате — самые близкие на свете чужаки объединенные одной общей потерей. Дончжу хнычет ему в плечо, цепляется за Ёнджо, словно тот удержит его на поверхности от того, чтобы окончательно не упасть и не разбиться, хотя он и сам стоит на краю, но боль Дончжу помогает ему держаться из-за чувства ответственности за младшего, и боль Ёнджо помогает Дончжу держаться из-за чувства долга перед старшим. Ёнджо гладит Дончжу по плечам и шепчет ему на ухо успокаивающую чепуху, словно это должно помочь, они обнимают друг друга так крепко в жарком воздухе спальни, что эти объятия становятся интимными, настолько близко сплетаются их тела и их дыхание, пропитанное алкоголем, что их лбы, их щеки, носы тесно соприкасаются и в конце концов их губы находят друг друга, в болезненной попытке получить еще больше тепла, в котором они оба сейчас так нуждаются. Они целуются ощущая на языках горький вкус алкоголя и соленый привкус слез, два самых близких сейчас чужака, и эти поцелуи не больше, чем попытка выместить собственное отчаяние, не больше, чем потребность вытолкнуть скопившуюся изнутри боль и не более чем желание забыться друг в друге хотя бы ненадолго, прежде чем им вновь придется быть сильными, едва они выйдут за пределы этой комнаты. Они целуются и их тела сплетаются так близко, что Дончжу ощущает, как вибрирует от рваного дыхания тело старшего и как его руки захватывают Дончжу под бедра, чтобы потом так осторожно опустить на мягкую поверхность измятой постели. — Не бойся меня, — шепчет ему Ёнджо ласково, когда их губы разъединяются, чтобы впустить в опустошенные легкие немного воздуха и Дончжу размыкает объятия, глядя на старшего так испуганно, — я тебе ничего не сделаю, Дончжу… Он улыбается ему так болезненно и так нежно, и Дончжу тянется к нему, в попытке утешить и найти утешение, и их слезы смешиваются между собой, и их губы сливаются в новых отчаянных поцелуях, балансирующих на грани разума и желаний. Они целуются и жмутся друг к другу, пока болезненное отчаяние не угасает в их телах и не сменяется странным вожделением, разрастающемся в животе каждого их них, и тогда они ласкают друг друга, словно два невинных подростка, касаясь друг друга через одежду и трутся о бедра друг друга, одурманенные алкоголем, слезами, болью и неверием в случившееся, пока Дончжу не кончает с тонким стоном, больше похожим на болезненный вой, и обхватывает Ёнджо руками за шею чувствуя, как возбуждение старшего скользит вдоль его бедра через два слоя одежды. Когда Ёнджо замирает прижавшись к нему с полустоном-полувздохом, вздрогнув всем телом они осознают, наконец, что они сделали. Ёнджо отстраняется до того, как Дончжу отталкивает его, переворачивается на спину и бездумно пялится в потолок остекленевшими от алкоголя и слез глазами. Дончжу лежит рядом с ним чувствуя липкую влагу под тканью шортов, но вместо того, чтобы встать и переодеться он хнычет, обуреваемый жалостью, отвращением и презрением к самому себе за все, что случилось только что в этой комнате, устало заваливается на бок и почти утыкается лбом старшему в плечо. — Что нам теперь делать? — шепчет он жалобно прикрыв глаза испытывая невыносимый стыд за то, что не смотря на то, что они только что сделали, поддавшись болезненным эмоциям, он все еще хочет чувствовать теплую поддержку старшего, лишь поддержку и ничего больше, Дончжу сейчас нужен хоть кто-нибудь, кто смог бы просто быть рядом с ним. Как и Ёнджо. — Не знаю, — голос Ёнджо до мурашек пустой, — жить, Дончжу… Завтра будет новый день. Может быть, он будет лучше? Дончжу вытирает влажные от слёз глаза, когда теплые руки старшего захватывают его в нежные объятия. — Если хочешь, я останусь сегодня с тобой, — шепчет Ёнджо мягко, прижимая Дончжу к себе. Дончжу обессиленно кивает. Они обнимаются в полумраке холодной спальни, разгоняемым лишь приглушенным светом настольной лампы, совершенно разбитые и растерзанные пережитым предательством. Два самых близких чужака на свете. Сердце у Дончжу в груди болезненно ноет.