clair-obscur

Вторник. Яркий свет софита режет глаза. Душный кабинет полнится треском и шуршанием бумаги. Хлоя шевелит занывшим от неудобной позы плечом. Тут же раздаётся возмущённый крик: — Сколько можно дёргаться! — доносится из-за какого-то из многочисленных мольбертов. — Может, хочешь поменяться местами, раз такой умный? — фыркает она. Студент, имя которого доставать из подкорки сознания кажется занятием бессмысленным, бурчит что-то невнятное и возвращается к своему занятию. Хлоя старается не думать об онемевшей спине. Известие о том, что она назначена моделью в местную художественную школу, прельщало только первый день. Украшать своим лицом чужие холсты было приятно, но кто бы мог подумать, что это стоит затёкших конечностей. Или комментариев всяких непутёвых потрёпанных художников. Она до сих пор не может простить ему, как тот обозвал её блузку «дурацкой». И совсем не важно, что та, как выяснилось, скрывала плечевой сустав. Да на его месте она бы вообще рта не открывала! Хлоя не понимает, как люди могут находить что-то приятное в том, чтобы пачкать пальцы краской и стоять часами, пялясь в одну точку. Даже если эта точка — её неотразимое лицо… Когда голос вернувшегося преподавателя объявляет перерыв, Буржуа моментально подскакивает. Тот самый несносный парнишка обдаёт её взглядом самым терпким из аудитории. Но ей это, разумеется, только кажется. Люди смотрят совершенно одинаково, не так ли? Он задерживает на ней взгляд ровно столько, сколько того требует ситуация, но Хлоя не может отделаться от липкого ощущения нарушенного личного пространства. Вздор. Буржуа находит дорогу до уборной, холодная вода бодрит, но дурацкие мысли не смывает. Натаниэль. Она вспомнила его имя. Хлоя кривит губы: неужели все художники зовутся так вычурно? Отражение вторит жест, и она решает никогда так не делать прилюдно. Хотя, конечно, это решение очень скоро забудется, стоит например Жану принести не то платье… Или, может, ту самую чёртову блузку, которая теперь по какой-то причине не надевается никогда. Возвращаться назад не хочется. По крайней мере она трактует это тянущее чувство в животе именно так. Поэтому идёт Хлоя медленно. Натаниэль заметен среди остального сброда: всё из-за его волос. Или из-за тонких жилистых пальцев, пауками обхватывающих мольберт? И вовсе Хлоя не пялится. Помнится, мать говорила — худоба не красит мужчин. Пытаясь найти словам подтверждение, снова скользит взглядом по тонким запястьям, заставляя себя счесть те уродливыми. Но выходит только глупо провожать глазами движение кисти, что отображает каждой венкой насколько это непросто — заострять карандаш. Лезвие упреждающе сверкает, Хлоя вовремя перестаёт пялиться, как раз, когда возвращается преподаватель. Тео Барбо кидает на неё быстрый взгляд и принимается поправлять свет. — Подбородок чуть выше, барышня, — вскользь кидает он и тут же грубым жестом расправляет ей плечи. Хлоя снисходительно терпит эти манипуляции, позволяя себе лишь шумный вздох. Вновь кривится, но ощущая знакомое касание чужого внимания, одёргивает себя. Неудивительно, если вскоре у неё разовьётся паранойя. — Можно вас на минуточку? — пищит одна из учащихся, вскинув руку. Тео резво соскакивает с платформы и спешит на помощь. — Мне кажется, я никак не могу поймать глаза… Хлоя удерживается от усмешки, представляя как эта упитанная девчонка пытается угнаться за кем-бы то ни было. Тео острым взглядом окидывает рисунок, и тут же лопочет: — Нет-нет-нет, — торопливо сгоняет он девушку с места, тут же свойски восседает на стул. Его сухая рука скрывается за доской. — Если провести невидимую линию, слезной проток должен совпасть с уголком рта. Посмотри на тень — острый крючок аккуратно заходит под веко… Внутри Хлою всю аж перебрасывает от подобных эпитетов в свой адрес. Голова так и наполняется всевозможными ассоциациями с Джеком Потрошителем и его жертвами. Мнение о том, что все они здесь слегка — пожалуй слишком мягко — поехавшие, окончательно укрепляется. Отходя от раздумий, она фокусируется на тонких губах, складывающихся в понимающую улыбку. Хлоя чуть дёргается, понимая, что добрые несколько минут пялилась на злосчастного художника, что так удачно сидел ровно напротив. Возмутительно! Но вместо того, чтобы выплеснуть недовольство, она приосанивается, робко пряча взгляд. Сердце шумит, разбавляя тишину в голове. Происходящее Хлое совсем не нравится. Барбо обходит последних учащихся и, задерживаясь у мольберта Натаниэля, цокает языком. — Куда ты ей такие большие глаза нарисовал…? — Ну я же не виноват, что они постоянно на меня смотрят, — бурчит он, смазывая недовольным тоном свой смущённый вид. Хлое стоит огромного труда сделать вид, что она ничего не слышит. К счастью, Тео устало машет рукой — то означает, что на сегодня занятие закончено. Вмиг ожившие студенты рассыпаются по кабинету. Просьба преподавателя напоследок расставить всё по местам тонет в гуле разрозненных голосов. Хлоя спешит убраться подальше от душного кабинета, его софитов и крючков заходящих под веко, а заодно и под рёбра. У выхода она цепляет с вешалки плащ, и случайно взгляд падает на тот самый рисунок. Натаниэль, в отличие от других не торопится покинуть класс, что-то упорно переделывая. И вправду очень выразительные глаза… Неужели он так её и видит? Художник так не вовремя оборачивается, и Хлоя торопливо накинув плащ, покидает класс. * Она валится на табуретку и не сдерживает плаксивого хныканья. — Жан! Хлоя снимает туфлю и шипит от боли, ошпарившей кожу. Мозоль на щиколотке выглядит плохо и вызывает лёгкий приступ дурноты. Рядом материализуется менеджер. — У тебя есть что-нибудь? — она злобно указывает на обувь. — Это не туфли, а пыточные орудия! Тот лишь испуганно мотает головой и, не дожидаясь, пока его присутствие начнёт ей докучать, уходит. Буржуа обречённо прикрывает глаза и совсем некрасиво (мама была бы в ужасе) подбирает ноги. Она опускает подбородок на колени и задумывается над тем, сколько ещё выдержит подобной несправедливости. Всерьёз задумывается, было ли правильным решением пойти в модельное дело. После утомительной репетиции тело гудит, а в уши назойливо продолжает стучать уродский ритм песни с подиума. — Снова тут шумишь? — заходит светловолосый юноша в свободной льняной рубашке. Он одаривает Хлою улыбкой, от которой напряжение в плечах тут же сменяется ломким расслаблением. Она невпопад хмыкает, принимая из его ладони пластырь. Наверно она смотрит чуть дольше нужного — Адриан вскидывает бровь в немом вопросе, и Хлое приходится мотнуть головой чтобы переключить внимание. — Так устала… — тянет она нарочито мягко, непонятно для чего. Словно это уже вошло в привычку — пытаться вызвать у него сопричастность. Агрест удостаивает её снисходительным взглядом и выдаёт: — Не хочешь развеяться? Хлоя тут же оживает, боль натёртой ноги тускнеет. — Спрашиваешь! Район Тампль встречает ещё из окон автомобиля освещёнными кружевами старинных зданий. — Обязательно познакомься с хозяином дома, Матье Гроссо, — бросает Адриан, когда они окунаются в шум чужого дома. Хлое почти с ходу кто-то предлагает косяк, но она лишь фыркает. От травки пробуждается неконтролируемый аппетит. Этого она себе позволить не может. Адриан теряется почти сразу, и когда она осознаёт, что осталась предоставлена сама себе, устало вздыхает. Надежда переброситься с Агрестом хотя бы парой фраз, не связанных с работой, тает в духоте комнаты. Когда она находит стол с выпивкой, к ней тут же подваливает какой-то здоровяк с туповатой улыбкой и вышедшим из моды, уже как год назад, глупым начёсом на голове. — Не видел тебя здесь раньше… — тоном, который он наверняка считает соблазнительным, проговаривает он. Хлоя окатывает его взглядом, таким же холодным, как лёд, до которого она пытается дотянуться. — Ты тот самый Гроссо? — Нет, но для тебя могу стать кем захочешь, — он пододвигается ближе. Она криво улыбается, словно гримасничество поможет отпугнуть этого типа и уводит стакан подальше. — Стань от меня подальше, — приторным тоном выдаёт она и не желая больше тратить драгоценное внимание на этого недоумка, обходит его стороной. Настроение сползает ещё ниже. Хлоя даже не чувствует вкуса того что пьёт. «Гадость», — делает заранее она вывод. На всякий случай. Потому что находить что-нибудь приятное больше не хочется. Люди вокруг безобразные и тупые, все до одного, кроме затерявшегося среди них Адриана. Музыка безвкусная, а ярко-красные обои вызывают головную боль. — Ха, а ты с характером, — не отстаёт парень. — мне нравится. — Какая именно часть слова «отвали» тебе не ясна? Недовольство сгрудилось в кучу, и сконцентрировалось в образе этого болвана. — Да хватит строить из себя мисс неприступность, — он делает очередной шаг в её сторону, обдавая резким запахом одеколона. Хлоя поднимает руку с зажатым стаканом, собираясь поставить зазнавшегося придурка на место, но ощущает мягкое касание чужих пальцев на запястье. — Поверь, она ещё даже не начинала, — тихо подмечает смутно знакомый голос. Брови почему-то сами ползут к переносице. Рефлекторно. Она оборачивается, но Натаниэль не сводит взгляда с чужого лица. Смотрит с ярко выраженным презрением. — Ладно-ладно, — тут же теряет весь пыл парень и, прихватывая со стола бутылку, удаляется прочь. Художник бросает на Хлою мимолётный взгляд, и непонятно чему кивнув, отпускает наконец её руку. — Я бы сама справилась, — холодно резюмирует Хлоя, потирая запястье. — Не сомневаюсь, — он небрежно откидывает чёлку. — Просто эти ковры очень дороги хозяину дома. Буржуа позволяет рваному смешку сбежать с губ. — Как по мне, хуже они бы уже точно не стали, — она смотрит себе под ноги. — Не вздумай ляпнуть этого при Матье, — предупреждает Натаниэль. — Ты его знаешь? — приподнимает бровь Хлоя. — Он мой сосед, — спокойным тоном поясняет тот. — иногда по совместительству мой натурщик. Хлоя делает вид, что ничуть не удивлена. Да ведь в этом действительно ничего такого нет. — Дай угадаю, ты рисуешь его голым на фоне ковров? Натаниэль усмехается, опуская голову. — Не только на фоне ковров. Пробежавшие перед глазами образы, вполне, достойны украсить очередное полотно авангардного живописца. — Куртцберг! — к ним деловито приближается рассыпающийся в улыбках мужчина. Он вежливо кивает Хлое, одарив озорным блеском тёмных глаз. — Рад, что ты пришёл. И Хлоя старается побыстрее выбросить из головы нелепые ассоциации. — Я ненадолго, — выдавливает Натаниэль, прикрывая былую усталость в тоне. Он окидывает взглядом помещение, явно не разделяя восторга Матье. — Понимаю, долг зовёт, — учтиво кивает тот, складывая руки в замок. — И что же, даже не представишь мне свою обворожительную спутницу? Хлоя ощущает прыгающую неловкость, бегущую по спине, и старается не смотреть на художника. Наверняка, тот даже и не знает её имени. Она вспоминает совет Адриана, и набирает в грудь воздуха, чтобы представиться… — Хлоя Буржуа, — будничным тоном выдаёт Натаниэль, поверх её прерывистого вздоха. И это вынуждает вскинуть на него взгляд. Она возвращается вниманием к Гроссо, только когда ощущает оставленный им на руке поцелуй. — Очарован, — бросает он. Его слова тонут в натянувшемся напряжении. Хлоя не осознаёт, когда вновь обращается к лицу Натаниэля. Тот спешно уводит глаза в сторону, будто пойманный на чём-то незаконном. — Ах, кажется, я не ко времени и не к месту, — понимающим тоном протягивает Матье, оценивающе их оглядывая. — Мне кажется, я где-то видел проныру Джаггеда… Он тут же ныряет в толпу. В коме непонятных, суетливых эмоций как-то забывается недовольство подобранной музыкой, уродливые красные стены и привкус досады из-за Агреста. Кожей чувствуется беглое внимание, возвращая ненароком к заставленному мольбертами и кувшинами кабинету. — То есть уже уходишь? — буднично осведомляется Хлоя, разглядывая ногти. Тут же чувствуя при этом неимоверный стыд. Но Куртцберг не улавливает неладное. И она рассеянно даёт волю ухмылке — фамилия у художника оказалась ещё вычурнее имени. — Я пробыл здесь уже достаточно, чтобы вспомнить, как не люблю подобные сборища. Будто в подтверждение сказанного раздаётся витиеватая брань, и гогочущий смех. Они словно по команде вскидывают туда недовольные взгляды. — И оставишь свою обворожительную спутницу? — складывает Хлоя руки на груди, оценивающе прищуриваясь. Лёгкое смущение, пробежавшее по лицу Натаниэля придаёт уверенности и она даже позволяет себе своевольную улыбку. — Думаю, бескультурнее будет разве что пригласить её к себе. Хлоя с интересом смотрит на него, чуть клоня голову в бок и кивая. — Для этого нужно обладать изрядной долей наглости, — вторит она его тону. — И определённой гривуазностью, чтобы принять приглашение. — Или хотя бы знать, что такое гривуазность… Они смеются одновременно, будто старые школьные друзья над очередной несуразной шуткой. И Хлоя совсем не ощущает себя странно, переступая порог мелкой мастерской. Помещение сразу же обдаёт резким запахом масла — она не удивится, если одежда насквозь им пропитается. Но её это от чего-то мало волнует. Она зачарованно проводит по пыльной деревянной раме одной особенно большой картины. Мама бы пришла в ужас, завидев это место. Натаниэль застывает в стороне, наблюдая за её неторопливым обходом с ломким выжиданием. — Какой кошмар, — беззлобно выдаёт она. — Согласен, — тут же отзывается он из другого конца комнаты и как-то странно усмехается. — Ты про картину или в целом? Хлоя пытается представить, каково это — ютиться в подобной конуре, изводить ночи напролёт штрихами и пятнами. Натаниэль, уже напялив какой-то вымазанный в краске фартук, подходит ближе, вскидывая на картину взгляд. Он берёт в руки кисть, хмурится и находит другую. Наблюдать за его пальцами — в который раз — сплошное мучение. Которому Буржуа таки поддаётся. — Здесь чего-то не хватает, как думаешь? — вдруг обращается он к ней и не касаясь обводит кончиком кисти какую-то область на заднем фоне картины. Хлоя зачем-то подходит ближе. Так, что ощущает не только горьковатый запах краски, но и нечто ещё, простое и обволакивающее. Аромат цветущего хмеля после июльского дождя. — Людей, — вскидывает она брови собственной догадке. Ляпнула наобум. Но Куртцберг крепко призадумывается, почёсывая подбородок, и случайно при этом задевает кистью щёку. На коже остаётся тонкая светло-синяя полоска. Он этого, разумеется, не замечает — слишком поглощён какой-то идеей. Натаниэль бегло ведёт по ней взглядом, но затем внимательно смотрит, даже от картины отрываясь. — Чего? Она дёргано тычет себе на щёку и кивает в его сторону. Запоздало мысленно себя ругает: неужели разговаривать разучилась? — Краска, — бросает она, уводя в смущении взгляд куда-то к стеллажу с реквизитом. И говорит уже с маленьким серебряным чайником: — Ты измазался. Натаниэль фыркает и широкими шагами подходит к полке, спешно выхватывая какое-то тряпьё. Он смачивает лоскут ткани в непонятной жидкости и протягивает то Хлое. Она презрительно морщится, медленно переводя взгляд с резко пахнущей тряпки на художника. — Не сочтёшь за труд? — выдаёт он будничным тоном, и тянет ткань ближе. Хлоя пятится дальше. — Извини? — Тут нет зеркала, — терпеливо поясняет Натаниэль. В его глазах мелькает неуловимое выражение, которое от чего-то злит. — Нелепо, — возмущается Буржуа, не веря, что действительно собирается сделать это. Она брезгливо выхватывает тряпку и подходит к Куртцбергу почти вплотную. Старается вышвырнуть из головы тот факт, что он наблюдает за ней пристально. — Как грубо, — обиженно комментирует он её размашистые движения. Но Хлоя с злым удовлетворением подмечает хрипые нотки в его голосе. — Ну всё там? Я не просил стирать мне слой кожи. — Почти, — уклончиво говорит она. И разрешает себе небольшое баловство. Она ловит его глаза, чтобы не упустить ни детали. Облизывает кончик пальца свободной руки нарочито медленно, и проводит тем ему по щеке. — Так лучше? Ей нравится наблюдать за ошеломлением преобразившим его всегда чуточку задумчивый, нездешний взгляд. Обозначившийся румянец на скулах приводит в упоение, которое хочется долго-долго смаковать. — Да, — голос его звучит непривычно низко, и Хлою пробирают отчего-то мурашки. — Спасибо. Он не отрываясь смотрит и холёная уверенность тихо растворяется в изумрудной дымке его глаз. Натаниэль невесомо ступает ближе, хотя кажется, куда ещё, но Хлоя буквально лишается возможности пошевелиться. Тело прошибает ниточками тёплых молний, когда его рука крадётся по её предплечью. Он замирает в веской близости от её губ, словно спрашивая молчаливого разрешения. Хлоя обхватывает его за шею и подаётся вперёд. Столкновение губ не вписывается в понятия о поцелуе. А их в жизни Буржуа накопилось не мало всяких. И неловких, смазанных, и выдержанных долгой разлукой, в которой растекается страсть опаляющая. Она валится в пропасть новых ощущений, позволяя себе прижаться ближе, не боясь испачкать одежду. Натаниэль будто рисует — в каждом движении неуловимая, но острая чувственность. Припадает к Хлое, словно та — то самое вдохновение, которое так боязно упустить. А она — простая натура. Или же пустой холст? Сравнения путаются и смешиваются точно краски на палитре, и она даже может слышать шорох щетинистых кистей. В реальности удерживают только тонкие пальцы, путающие волосы, да ненароком касающиеся её лица. Она блуждает прикосновениями — голодно, восторженно. Всё утаскивает в невнятный дым, но Хлоя почти видит его цвет: светло-зеленый. И только щелчок дверной ручки возвращает окружению прежние очертания. Они отпрыгивают друг от друга, одинаково с опозданием изумлённые, когда Адриан торопливо ступает вглубь комнаты. — Вот ты где! — встревоженная нотка срывает его голос, что Хлоя находит скорее нелепым, нежели умилительным. Агрест смотрит на Куртцберга, словно только что его заметил, и тут же неуклюже отступает назад. — Я… не вовремя? — робко уточняет он. — Нет-нет, — чересчур быстро спохватывается она, подскакивая к Адриану. Хочется посмотреть в сторону Натаниэля, но она себе зачем-то запрещает. * Она только через десять минут понимает, что от позы ломит буквально всё. Мысли настолько плотно сгрудились, смещая акценты с таких незначительных деталей, как собственное тело. Хлоя упрямо игнорирует рыжее пятно, маячащее на периферии зрения. Успевшая обрасти терновником тоска отзывается колючками, но Буржуа давит её. Напоминает себе, что ей вообще-то плевать: какой-то жалкий рисовака, и не важно что он целуется в принципе неплохо… Она откровенно удивлена, почему до сих пор помнит эту рассеянную вольность. И совершенно не понимает, отчего так приторно-горячо внутри. Пролетает жалкий осколок размышления: не вспоминал ли он тот вечер? Тут же словно в поиске ответа она как бы ненароком бросает взгляд. И весь ворох разрозненных догадок разбивается о равнодушную гладь его лица. Натаниэль и бровью не ведёт, хотя разумеется замечает. Только жилистая ладонь скользит по бумаге будто специально спокойно. И сухой шелест угля подрезает блуждающее ожидание непонятно чего. Хлою ничего из этого злить не должно. И это вовсе не злоба. Просто у неё ужасно неудобный стул, и от неподвижности устало сводит даже скулы. А ещё бьющие по глазам софиты раздражают нервы. — Долго ещё? — бросает она куда-то в глубину кабинета, особенно ни к кому не обращаясь. У неё в планах напиться в каком-нибудь захудалом месте, где всем наплевать кто ты. А потом проваляться до полудня следующего дня. — Те, кто считает свою работу законченной, могут уходить, — Барбо высовывается из подсобки и бегло оглядывает мольберты что-то прикидывая. — Мисс Буржуа, буквально ещё половина часа. Хочется заныть в голос, демонстративно закатывая глаза, но Хлоя лишь цедит сквозь зубы: — Ладно. Её знобит внутри и режет вновь распустившимися лепестками чёртового волнения. Каждая минута волочится изувеченным зверем с переломанными лапами. Хлоя следит, как тихо меж собой переговариваясь, по парочкам разбредаются студенты. Гремят мольбертами. Вот остаётся лишь четверо, наверное, самых упорных… Буржуа тихонько вздыхает, находя среди них полную девочку и стараясь не смотреть на оставшихся. В конце концов её хмурое лицо становится скучным, и взгляд находит забавную вазу на дальнем стеллаже. Натаниэль как на зло остаётся до последнего, и Хлое больших трудов стоит не искать подспудных причин этого факта. Тео оставляет ключи на столе и убегает, ссылаясь на какие-то курсы. Дверь остаётся открытой, и Хлоя сверлит взглядом стену коридора, мечтая оказаться где-нибудь подальше. — Верни подбородок, будь добра, — деловито бросает Куртцберг. — Ты столько времени пялишься на моё лицо и до сих пор его не запомнил? — гундит она, окончательно скидывая оковы позирования. — Я устала. — Интересное положение света, но я никак не могу поймать… губы. Эту маленькую запинку Хлоя ловит собственным пульсом. — У тебя уже один раз получилось. Звук выпавшего мелка вторит тихому ругательству. Ей смешно. Непонятно от чего: то ли от мысли, что подобное замечание его смутило, то ли от того, что она снова сочиняет подобную несуразицу. — Не так хорошо, как хотелось бы, — бросает Куртцберг. — Нас тогда отвлекли… К лицу приливает кровь, и Хлоя порывисто встаёт со словами: — Мне надоело сидеть! — она решительно подходит к мольберту и заглядывает художнику за плечо. — что тут у тебя? Натаниэль вскидывает на неё смеющийся взгляд. — Как думаете, не перебор ли с тенями вот здесь? Она невзначай оставляет руку на его плече и наклоняется к рисунку. Ей надоело прятаться от этих дурацких ощущений. — У меня не такой задранный нос, — находит к чему прицепиться. — и шея странно повёрнута… — Раз такая умная, может поменяемся местами? Помнится, ты предлагала. Он, конечно, просто хочет её поддеть, но… Ха! — Давай, — легко соглашается она. Натаниэль уступает ей место, отходя в сторону. Он расслабленно садится на табурет и вскидывает брови в ожидании. Но Хлоя только издаёт гортанный смешок, цепляет крайне надменный вид. — Что за выражение лица, дорогуша? — выдыхает она артистично, вскинув кисть. — И плечи выпрями, — командует она следом. Под руку удачно подворачивается оставленный кем-то чистый лист. Натаниэль опускает брови, но взгляд всё равно остаётся таким снисходительным. Это и забавляет и подзадоривает одновременно. Хлоя понятия не имеет, как правильно держать уголь, чтобы не замараться ещё сильнее. И ещё… Какому садомазохисту показалась удачной мысль рисовать стоя? Впрочем, после часового сидения в одной позе, ей грешно жаловаться. Хлоя хмурится, пытаясь изобразить голову похожей на голову, а не на сдутый мяч. Зачем-то сразу рисует волосы, нарочито несуразно. Но, конечно, с причёской самого Куртцберга в потрёпанности состязаться сложно. Нос, кажется, выходит просто замечательным. Но с глазами беда… Хлоя досадует. Потому что, неизвестно в какой момент, но втягивается в это странное занятие: ей становится жаль, что она не может передать всё, что видит. Например, то как выступающие ключицы образуют ямку, или какую-то совершенно запредельную форму глаз. От того, что они направлены аккурат в её сторону просторный кабинет становится душным. Она вздыхает шумно и подминает плечи, запрокидывая голову. — Что, не так просто, как ты думала? Хлоя лениво переводит на него многозначительный взгляд. — Ага. Потому что ты вечно ворочаешься. Куртцберг стремительно подходит к ней, тут же выдавая насколько быстро он утомился разыгрывать роль натурщика. Хлоя даже не успевает спрятать набросок. Он осматривает его, пряча внутрь рта улыбку. — Глаза великоваты, не находишь? Хлоя ощущает знакомую ноту в этом замечании. — О, а разве не за тем ты на меня так непрестанно пялился? Натаниэль медленно моргает, а потом выдаёт: — У тебя было такое сосредоточенное лицо, — он дёргает плечом. — очень… Приятное. Уголь, что так и остался в её ладонях забытый, всё же выпачкал пальцы. Но хотя бы есть на что переключить внимание. Она не может сдержать мягкий смешок, и, откинув робость, поднимает на него глаза. — Ты так плох в комплиментах, — обрёченно роняет она, делая шаг ближе. Стойкий запах растворителя становится почти неразличим. Ознобливо вздыхает тишина, подчёркивающая сбитую песню сердечного пульса. — Ну а ты в рисовании, — вторит Натаниэль её скверному актёрскому выпаду. И она берёт с него обещание, что когда-нибудь он непременно её научит всем деталям академического рисунка.