Попробуй!

— Ну же… Пробуй… — мягкий голос струится по комнате, стекает по стенам и оседает лужами рядом с лежащим телом. Нортон изо всех сил пытался дышать. Он смотрел в потолок и хрипел, иногда выхаркивая кровавые капли на руку рядом с его лицом. — Пробуй! Сожри эту чёртову таблетку! Мягкий шёпот срывается на крик, и Нортон никак не реагирует. Таблетка упиралась в искусанные губы, больно жгла ранки на них, впитывала в себя кровь. Дышать. Дышать, ему нужно дышать… Побои саднили, кожу щекотала стекающая на кафель кровь. Она была везде, пропитала всю одежду, волосы от неё слиплись, а руки скользили по коже. Её было так много, она смешалась с грязью. Орфеус хватает свободной рукой щёки лежащего под ним тела, поворачивает его лицо на себя. Впервые за весь вечер Кэмпбелл посмотрел ему в глаза. — Если ты не проглотишь её, я клянусь, я вырву тебе печень, — он грубо заталкивает между зубов окраваленную таблетку, она крошится. Горькие кусочки жгут язык, шипят на нём в скопившейся слюне. Нортон смотрит в глаза, но не видит их цвет. Он не видит ничего, кажется, смотрит вдаль и находится абсолютно не тут. Де Росс приближается и касается изшрамованных, избитых губ своими, удивительно контрастно мягкими и целыми. Язык пропихивает в горло крошки таблетки и слюну. — Мой хороший мальчик. Мягко, с нежным и радостным взглядом, словно мать смотрит на достижения ребёнка, сладко Орфей напевает что-то под нос. Он целует щеки, оставляя отпечатки губ на красной коже, виски и лоб, с трепетом перебирает локоны меж пальцев. Иногда раздражённо дёргает рукой из-за слипшихся в запёкшейся крови прядей и вырывает клоки волос, впрочем, не сильно заботясь об этом. — Мой хороший-хороший мальчик… — Орфеус двигается к бёдрам, садится ниже на теле, медленно растёгивает чужую рубашку. — Сегодня такой долгий день. Знаешь, я привык к тому, что завтракаю плотно, но сегодня у меня не получилось приготовить себе даже яичницу. Вот кошмар, правда? Он смеётся, поглаживая живот, размазывая вонючую смесь подушечками пальцев по рёбрам. Так ласково наклоняет голову на бок, словно кот, получающий ласки, словно кот, который хочет ещё больше внимания. Жаль, что Нортон так неразговорчив. Его губы открываются, показывая зубы, в некоторых местах выбитые. Обожжённый язык быстро скрывается за чем-то подозрительно быстро вытекающим изо рта. Орфеус присматривается. Прищуривает глаза. — Нет-нет, нет! Ты не можешь.! — он хватается за лицо Кэмпбелла, трясёт так отчаянно, словно это правда поможет. Его ноздри раздувались в панике, а зрачки, казалось, дрожали, не в силах удержать картинку. — Ну конечно! Ну конечно доза для тебя большая! Как я мог так оплошать? Мужчина грустно кривит рот, выпрямляясь. Утирает нос старателя от соплей и морщится, тут же чистя руку об рубашку. Помогло это скверно. Холодный кафельный пол покрыт пылью, и писатель брезгливо кривится, когда ложится рядом с телом, бьющимся в конвульсиях. Спина наверняка вся красная и мокрая, но он лишь поворачивает голову и смотрит на пену, обильно текущую на плитку. Молчит. Молчит так долго, глядя на уже остывающий труп. — Знаешь, впрочем, забудь всё что я сегодня говорил. Это не имеет значения в конечном счёте. Я не хотел так затягивать, просто развлечься и, ты знаешь, — взмах рукой, якобы незначитальный жест, словно он говорит с подружкой, — дать тебе немного отдохнуть. Ночь окутывает тяжёлыми путами двоих, смотрящих пустым взглядом вникуда.