Мистер Генри Андерсон: палата 298

Мистер Андерсон проводит под наркозом почти три дня, прежде чем проронить первое слово. Настоящее чудо, что Коннор в этот момент находится в палате. Он как раз поменял пакет с физраствором и проверяет инфузионный насос, когда слышит безошибочные свистящие хрипы и чмоканье сухих губ очнувшегося человека, у которого всего несколько часов назад сняли эндотрахеальную трубку. Мистер Андерсон сипло кашляет и ёрзает на постели, ещё вялый, пока остатки наркоза выветриваются непрерывным притоком дурманящего морфина. Он открывает светлые глаза, смотрит прямо на Коннора, сидящего на подкатном табурете рядом с кроватью, и роняет одно-единственное скрипучее слово, твёрдо и решительно: — Бля. Коннор встаёт за приготовленным заранее стаканом воды, однако, повернувшись обратно, обнаруживает, что мистер Андерсон уже откинулся на подушки и задремал. Его жизненно важные показатели чуточку выше нормы, да и спит он неспокойно, словно борется с воздействием седативов. Если Коннор что и знает об этом человеке, так это то, что тот сильный; он доказал это уже тем, что выжил после трёх огнестрельных в упор: две пули в торс и одна в правую ногу. Он потерял столько крови до и после прибытия скорой, что выглядел почти мёртвым — первые пару часов его состояние было критическим.  — Вы и вправду выкарабкались, — бормочет Коннор, подтыкая тонкое покрывало под бок мистера Андерсона, не уверенный, слышат его или нет. — Знаете, я держал за вас кулаки. — Он и сам не знает, почему это говорит — или почему произнёс тихую, короткую молитву у этой самой постели трое суток назад.  Как ни странно, это казалось правильным поступком, даже при том что мистер Андерсон для Коннора — абсолютно незнакомый человек. Коннор уже семь лет не посещал мессу вместе с матерью, а молиться бросил ещё раньше, однако просьба к всевышнему слетела с его уст сама собой. «Спаси этого человека». Поправив постель, Коннор отступает, чтобы оценить свою работу, а затем, поддавшись порыву, вновь подходит ближе и убирает волосы с лица мистера Андерсона. Те гладкие и уже начинают засаливаться — нужно будет помыть их, когда пациент окончательно проснётся. Мистер Андерсон тихо, тяжело вздыхает, когда Коннор отнимает руку, — но не открывает глаз. Коннор стоит и смотрит на него ещё мгновение, прежде чем развернуться и выскользнуть за дверь в больничный коридор.  При этом он пропускает мимо ушей следующие слова мистера Андерсона: хриплое, полу-бессознательное «Спасибо». * * * Когда Коннор входит в палату за час до окончания своей смены, то с удивлением обнаруживает на себе взгляд голубых глаз с нависшими веками. — Не нужно меня жалеть, — сипит первым делом мистер Андерсон, будто мысленно репетировал эту реплику с тех пор, как очнулся. — Меня вообще не должно здесь быть.  — Я вас не жалел, — чопорно отвечает ни капли не задетый Коннор, невозмутимо направляясь к оставленному на прикроватном столике стакану с водой. Сунув в него соломинку, он подносит стакан к губам своего пациента. — Я всего-навсего сохранял вам жизнь последние 72 часа при помощи нескольких аппаратов стоимостью десятки тысяч долларов, только и всего.  — Какая досада, — откликается мистер Андерсон, однако всё же делает осторожный глоток воды. Должно быть, жажда замучила. Он пытается забрать у Коннора стакан, но Коннор отводит руку.  — Не спешите, — журит он, игнорируя недовольный взгляд, и не уступает, пока пациент не делает ещё пару медленных глотков. — Я не хочу, чтобы вас стошнило на свежую сорочку, которую я на вас только этим утром надел. На этих словах мистер Андерсон слегка розовеет лицом, в глазах читается недоумение.  — Ты видел меня голым? — стонет он, откидываясь глубже на подушки. — Чёрт. — Я видел куда больше, чем вы думаете, — жизнерадостно заявляет Коннор, надевая нитриловые перчатки. — Каков ваш уровень боли по шкале от одного до десяти? — Не знаю, — язвит мистер Андерсон; из-под его хронического изнурения прорываются нотки сарказма. — Сколько во мне пулевых ранений?  — На три больше, чем рекомендуют хирурги. — Коннор тянется к тумбочке за свежими бинтами и стерильными инструментами. — А рекомендуют они ровно ноль.  — А ты дерзкий малый, — вздыхает мистер Андерсон, глядя из-под ресниц на стоящего у его койки Коннора, пока тот оттягивает верх его больничной сорочки. — Даже в ресторан меня не сводил, а уже руки распускаешь.  Не удостоив его ответом, Коннор обнажает его грудь и живот, подставляя их холодному воздуху палаты. Осторожными движениями он медленно отклеивает от кожи медицинскую ленту, удерживающую марлевую повязку поверх заживающего пулевого отверстия, сам при этом разглядывая выцветшую татуировку на груди пациента.  Дренаж в груди мистера Андерсона выглядит практически чистым, но Коннор всё равно спускает по трубке кровянистую жидкость и на всякий случай ощупывает вокруг.  — Вы так и не назвали мне свой уровень боли, — бормочет он, отработанными движениями меняя перевязки на свежие.  — Ты так и не назвал мне своего имени, — отвечает мистер Андерсон, стиснув челюсти, пока Коннор его трогает. Он предпочёл отвернуться к окну и смотреть на закат вместо своего обнажённого тела: наверное, ему неловко или неприятно. Стандартная реакция большинства мужчин.  — Меня зовут Коннор, — с лёгкостью отвечает тот, хотя имя написано у него на бейдже всем на обозрение. Коннор аккуратно прижимает края медицинской ленты на груди и, спустившись ниже, ощупывает рану над пахом, заставляя мистера Андерсона зашипеть.  — Больно? — уточняет Коннор, отклеивая ленту и заглядывая под марлевую перевязь. — Не удивлён, эта пуля стоила вам части печени.  — Нет, просто руки у тебя холодные, — ворчит мистер Андерсон, наконец-то отрывая взгляд от окна. Он смотрит на своё тело с каким-то мучительно-нечитаемым выражением: не в отвращении, а будто бы в поражении, что собственное тело посмело его предать. — Думаю, моя сраная печень иного не заслуживает.  — Она отрастёт, — утешает Коннор, не сдержав улыбки. Не прекращая работать, он размышляет о причине своего хорошего настроения: всё дело в окончании его смены или в чём-то совершенно ином? — Я оставлю подробности на вашего хирурга, он зайдёт сегодня вечером обсудить прошедшую операцию.  — Что, даже грубой-и-грязной версией меня не угостишь? — кряхтит мистер Андерсон. Голос у него по-прежнему сиплый после интубации, и Коннор ощущает эту низкую хрипотцу мурашками вдоль позвоночника. Несмотря на размеры его пациента, Коннор не ожидал, что у него будет… такой голос.  — Здесь вы не получите ничего грубого-и-грязного, мистер Андерсон, — отвечает Коннор, а у самого шея краснеет. Закончив с перевязками, он аккуратно затягивает полы больничной сорочки, вновь пряча от глаз торс мистера Андерсона.  Он решает сохранить пациенту последние крохи достоинства и оставить катетер и мочеприёмник на ночную медсестру, благослови господь её душу. — Не зови меня так, — фыркает мистер Андерсон. — В смысле… ты не обязан. Угх, блин, — вздыхает он, вновь прикрывая глаза. — Обычно ко мне обращаются «лейтенант» или «Хэнк», но мы не работаем вместе, так что… Просто Хэнк сойдёт. Коннор стягивает перчатки и поправляет очки на носу. — Ладно, Просто Хэнк. — Подойдя к компьютерному терминалу, он шлёпается на подкатной табурет, чтобы внести данные о пациенте. — «Генри» всё равно звучало слишком напыщенно. — Никто не называл меня «Генри» со смерти моей матери, — откликается Хэнк будто бы с изумлением. Он затихает и молчит несколько долгих минут. Коннор уже решает было, что тот уснул, как вдруг Хэнк спрашивает, непривычно тихо: — Моя жена не приходила? Коннора словно холодной водой окатывает. — Насколько мне известно, нет, — осторожно отвечает он, отрывая взгляд от больничной карты на экране. Он смотрит на одинокий букет на прикроватном столике и облизывает нижнюю губу, стараясь не придавать этому большого значения, хотя по какой-то непонятной причине теперь чувствует себя глупо. — Если только ваша жена — не высокий, симпатичный капитан полиции, принёсший вчера эти цветы.  — Чёрт… я имел в виду бывшую жену, — вздыхает Хэнк. Он подносит подсоединённую к капельнице руку к глазам и с силой трёт их, после чего смотрит на Коннора мутным взглядом. — И нет, цветы наверняка от Джеффа. Хотя мы с ним всё равно что супруги, — заканчивает он со слабой улыбкой.  — Он славный малый. — Коннор всё ещё чувствует себя немного подавленно из-за краткой уверенности в том, что Хэнк женат. Он ни слова не говорит о том, как капитан просидел у постели Хэнка почти час, угрюмый и измотанный, и вложил пачку купюр в ладонь Коннора перед уходом.  «Извините, — пробормотал он тогда. — Знаю, это слабая компенсация, но пообедайте за мой счёт, выпейте чего-нибудь после работы или типа того. Хорошее дело вы делаете. И отлично справляетесь. Я вернусь, когда он очнётся».  Так что за цветы действительно заплатил капитан, это правда — но именно Коннор спустился на первый этаж в сувенирную лавку и выбрал букет. Он подходит к прикроватному столику, поправляет жёлтые маргаритки и фиолетово-голубые незабудки, подчёркнутые каплей белого и розового. Букет показался ему ярким и подбадривающим. Коннору не хотелось видеть напоминающие о смерти розы и лилии всякий раз при входе в палату. Хэнк наблюдает за перебирающими цветы руками Коннора, когда его лицо вдруг прошивает гримаса боли. Он сереет — лицо осунувшееся, исказившееся, — и крепко зажмуривается, справляясь с дискомфортом. — Уровень боли где-то на отметке 8,5, пацан, — шипит он сквозь зубы. — Зараза.  Коннор вскидывает бровь на обращение «пацан», но никак не комментирует: за годы службы пациенты называли его и похуже. Подойдя к инфузионному насосу, он проверяет показатели, прежде чем нажать несколько кнопок. — Раз уж вы очнулись, мы слегка увеличим вам дозу. Следующие две медсестры и ваш врач замерят реакцию в течение ночи и решат, стоит ли менять.  Руки Хэнка слабо сжимают края одеяла, пока он делает медленные, ровные вдохи.  — Ты уходишь? Я же только что заявился на вечеринку. — А я веселился без вас с половины седьмого утра, — улыбается Коннор. — В четверг у меня выходной, но я вернусь в пятницу. Хэнк нечленораздельно ворчит, взгляд его плавает по палате, пока не устремляется куда-то в дальнюю стену. Он выглядит расфокусированным — значит, обезболивающее подействовало.  — А если меня к тому времени не станет? Что если без тебя я помру от скуки? — Я искренне верю, что вы по-прежнему будете тут, — отвечает Коннор, хотя душа его без предупреждения ухает в пятки. Он похлопывает Хэнка по здоровой ноге напоследок. — Если будете послушно себя вести с медсестрой Хлоей, может быть, я принесу вам сюрприз. Но точно ничего не обещаю.  — Сюр… приз?.. — шепчет Хэнк; веки его медленно смыкаются по мере того, как он отключается. Он кажется вроде как симпатичным, несмотря на всё. Коннор смотрит на него такого — даже потрёпанного, раненного, отчаянно нуждающегося в ду́ше и бритье, — и может это признать. Жаль, что Коннор больше не увидит его после выписки.  — Спокойной ночи, мистер Андерсон, — мягко говорит он. Он приглушает верхний свет, тяжко вздыхает и направляется по кафельному полу в сестринскую. Очередной рабочий день, очередная жизнь, висящая на волоске. Вот только Коннор не может избавиться от ощущения, что с этим Хэнком всё как-то по-другому.  * * * Утром четверга Коннор встаёт на час позже обычного. Кормит кота и рыбку, пока варится кофе, потом раскатывает свой коврик для йоги на веранде и делает растяжку. Он планировал провести расслабляющий и в то же время продуктивный выходной — если бы не навязчивые мысли об одном ворчливом пациенте. Коннор почти звонит в больницу, чтобы справиться о его состоянии. Почти. Он набирает пять цифр на телефоне, прежде чем выругаться и уронить телефон на диван. Работать трое суток подряд было непривычно: возможно, на нём сказываются три смены по двенадцать часов. Говоря откровенно, Коннор рад, что работал в ту последнюю смену. Присутствовать в момент пробуждения мистера Андерсона стоило того. Коннор всеми силами фокусируется на предстоящем выходном; ест лёгкий завтрак, закидывает партию белья в стиральную машину. Натянув беговые кроссовки, выходит в прохладное детройтское утро на пробежку, а по возвращении принимает долгий душ. После обеда он садится за компьютер, чтобы прочесть накопившуюся почту, но у его трёхлапого кота Трио другие идеи. Он аккуратно запрыгивает Коннору на колени и заслоняет клавиатуру, урча как трактор; подняв единственную переднюю лапу, он трогает своего человека по руке. Коннор со вздохом откладывает почту на потом и зарывается пальцами в тёмный мех. Поглаживания действуют терапевтически на них обоих. Такое ощущение, что Трио всегда знает, когда Коннора что-то гложет. — Он сказал, у него есть бывшая жена, но она не приходила навестить его, — говорит Коннор слушающему его Трио, сузившему золотистые глаза. — Капитан — Джефф — заглядывал на часок, а больше никто. Не знаю, может, они слишком заняты, а может, у него просто… никого больше нет. Трио деликатно мяукает и бодает лбом его ладонь. — Мне небезразлично только потому, что он мог умереть, — настаивает Коннор, после чего снимает очки и, отложив их на стол, трёт глаза. — Заставляет задуматься, вот и всё. Как люди оказываются в одиночестве.  Пушистый хвост Трио приземляется рядом с мышкой, и Коннор смотрит на него несколько долгих секунд, прежде чем его глаза загораются идеей. Открыв гугл, он вбивает полное имя Хэнка в поисковую строку, прежде чем виновато выдохнуть и шмякнуть по клавише энтер. Поначалу результаты скупые. Никаких профилей в соцсетях, помимо заброшенного фейсбук-аккаунта с фотографией, по меньшей мере, десятилетней давности, на которой Хэнк моложе (и блондинистее). Никакой публичной информации, кроме участия в нескольких давнишних благотворительных мероприятиях. Но чего Коннор ожидал? Затем он начинает шерстить новостные статьи: крупные спецоперации по изъятию наркотиков в пределах Детройта, освещение в СМИ, полицейские мероприятия, свежая история о лейтенанте из Департамента Полиции Детройта, которого подстрелили во время сорвавшейся засады на преступников. Коннор продолжает читать и через пять минут уже умывается слезами. Мальчик тоже был блондином: кудрявым милашкой с двумя выпавшими молочными зубами. Из Коннора всё выплёскивается, извергается потоком, как нечто, проскальзывающее между пальцев, когда ты пытаешься это остановить. Дорога была заледеневшей, и машину повело. Коулу едва исполнилось шесть. Это было три года назад, но почему-то не имеет значения, сколько времени прошло. Коннор провёл максимум полчаса со своим пациентом, пока тот бодрствовал, и всё же три дня до этого были больше, чем просто работой. Он не знает, что думать, размазывая слёзы по щекам.  Внезапно он вспоминает слова Хэнка, едва вынырнувшего из забытья: «Меня вообще не должно здесь быть». Трио возмущённо спрыгивает на пол, когда Коннор вскакивает на ноги и спешно надевает пальто с ботинками. Даже одеваясь, он сам до конца не понимает, что делает: он закидывает несколько книг и журнал с кроссвордами в холщовую сумку, добавляет к ним плитку дорого шоколада, полученную на день рождения в августе. Торопливо причёсывается и хватает с тумбочки свой планшет с зарядкой. Не абы что, конечно, но лучше, чем больничное ТВ и ничего кроме. Не дав себе времени передумать, Коннор сбегает по лестнице, хватает ключ от машины и вываливается из таунхауса с поставленной перед собой новой миссией. * * * Коннор деловито шагает к комнате отдыха медсестёр, невозмутимо принимая вопросительные взгляды и приветствия. У Хлои только что начался обеденный перерыв, и она ярко улыбается Коннору, хоть и удивлена видеть его на работе в выходной. — Сюрприз, — говорит он, протягивая ей завёрнутую в бумагу булочку с яблоком, купленную в продуктовом магазине по дороге. Хлоя принимает угощение, втягивает тёплый запах сахара и корицы, прежде чем поднять нахмуренный взгляд.  — Ты снова пытаешься меня подкупить? — Неа, просто пришёл подменить тебя, пока ты обедаешь. Как там мистер Андерсон, доставил тебе хлопот? Отодвинув салат, Хлоя отрывает кусок булочки. — Он довольно тихий, — пожимает она плечами. — Хлопот не доставил… относится уважительно, хоть и немного замкнутый. Ты в курсе, что несколько лет назад он проходил у нас этажом выше обязательную психиатрическую оценку? Провёл в больнице неделю. В сестринской они одни, за исключением кого-то в уборной за закрытой дверью, но Коннор понижает голос до шёпота: — Нет, я… не знал. А ты откуда узнала? В его медкарте ничего подобного не было, я прочёл её от корки до корки раз двадцать. — Мне Элайджа рассказал, — простодушно отвечает Хлоя. — Он тогда ещё проходил обучение, но запомнил его. Сказал, у него маленький сын в аварии погиб.  Коннор мгновенно меняется в лице и отступает на шаг, не желая слушать ничего, что слетело с уст доктора Камски.  — Ну, я за всем пригляжу, — многозначительно говорит Коннор, подхватывая свою сумку и направляясь к двери. — Увидимся, Хло. Когда Коннор входит в палату, Хэнку приходится проморгаться, словно он не сразу узнал его без синей униформы. Сегодня его лицо не такое бледное, как вчера, но он всё ещё дышит поверхностно и полулежит в постели.  — Это что такое? — бормочет он, вскидывая брови. Коннор сияет улыбкой, едва поймав его взгляд. — Как тут мой звёздный пациент?  — Ещё жив, к несчастью дня всех причастных, — сипит Хэнк, игнорируя проницательный взгляд Коннора. Он наблюдает, как тот распаковывает вещи, вытаскивая их одну за другой из сумки, словно Мэри Поппинс — из волшебного саквояжа.  — Ты прекрасно помнишь, что я сказал, медбрат Коннор, — бурчит Хэнк, перебегая глазами с предмета на предмет, — насчёт твоей жалости. — Я знаю, на что это похоже, — отвечает тот, закусив губу. Они оба знают, на что это похоже, однако ложь во благо ещё никому не вредила. — …Но я заносил кое-что подруге в комнату отдыха, и у меня оставались остатки с обеда, так что я решил, вам не помешает согреть желудок чем-нибудь горячим. Это полезно для организма. — А ты сам уже поел? — интересуется Хэнк, рассматривая картонную тару с супом в руке Коннора. Его больничный поднос с жидким яблочным пюре и холодной бужениной стоит нетронутым на тележке в изголовье. Он не открыл даже пачку крекеров и упаковку желе.  — Да, сэр, — снова врёт Коннор. — Но если мы откроем эту шоколадку, я не откажусь от кусочка. Коннор разламывает Томблерон и передаёт кусочек Хэнку, когда в палату входит высокая женщина в сером пальто. С нечитаемым лицом переведя взгляд с Хэнка на Коннора, она замирает на полушаге. — Извините. — Она отступает обратно к двери. — Я зайду попозже.  Хэнк при виде неё распахивает глаза. — Джен? — хрипло произносит он. — Нет-нет, — Коннор так резко вскакивает с табурета, что тот откатывается. — Я… это не то, что вы подумали. Я уже уходил. Я его… ох, знаю, это выглядит странно. Я медбрат мистера Андерсона. Джен переводит взгляд со спутанных кудряшек Коннора на его джинсы и свитер. — Я сегодня не на дежурстве, — смущённо произносит Коннор в воцарившейся неловкой тишине, и Джен вновь поднимает взгляд к его лицу. В Конноре ровно шесть футов, и тем не менее, они с женщиной практически одного роста. Её ореховые глаза пристально смотрят в его карие, не отпуская его долгое мгновение. — О. Как великодушно с вашей стороны. — Джен, — голос Хэнка звучит ещё более устало, чем прежде, — я… рад тебя видеть.  — Спасибо, что оставляете нас наедине на пару минут, — говорит Джен, на этот раз искренне, легонько касаясь предплечья Коннора. — Я прилетела из Вирджинии повидаться с ним. — Разумеется. — Выскользнув за дверь, Коннор направляется вдоль по коридору, где голоса из палаты становятся приглушёнными и неразличимыми. Он виновато размышляет о маленьком мальчике с медовыми кудрями. И усердно думает о том, как бывшая Хэнка не прилетала навестить его, пока не удостоверилась наверняка, что Хэнк выживет. Выставленный из палаты Коннор бредёт обратно в сестринскую и падает на стул перед мониторами. Сейчас только середина дня, и ему предстоит вернуться сюда менее чем через сутки, но отчего-то он не готов отправиться домой. Может, если позвонить Ричарду, у того будет время поговорить. Утренний отчёт Хлои гласит, что они по-прежнему ожидают вердикта врача, можно ли переводить Хэнка из отделения реанимации на этаж выше, в стационар. Его состояние остаётся стабильным с того момента, как он очнулся от наркоза, и он поправляется быстрее, чем ожидалось.  Коннор перебрасывается словечком с другими медсёстрами и медбратьями, расспрашивает их про статус других пациентов. Мистер Брансон из палаты 292 скончался минувшей ночью в преклонном возрасте девяноста трёх лет. Его семья при этом не присутствовала, однако дежурившая ночью медсестра вошла к нему в два часа, во время ночного обхода, и обнаружила его улыбающимся. — Нечасто увидишь, как те, кто сюда попадают, уходят на тот свет с улыбкой, — говорит Саймон, высыпая себе в рот горсть эмэмдемса. — Когда я занимался паллиативной терапией в хосписе, пациенты обычно просто… угасали. А здесь, в ОРИТ , они склонны бороться до конца. Ну, знаешь, держаться до последнего.  Для Коннора смерть — это часть работы. Естественная вещь, вселенский уравнитель. Он встречает её каждый день, в каждом углу каждой комнаты. Он даже не может сосчитать количество оборвавшихся жизней, которым стал свидетелем с тех пор, как начал свою карьеру почти десятилетие назад. В какой-то момент это стало обыденностью, и Коннор ненавидит этот факт. Все его пациенты были людьми, жизни которых — неважно, насколько проблемные; неважно, насколько незначительные — следует ценить.  — Нужно будет послать семье Брансонов открытку, — говорит он, потянувшись через стол за стикером, чтобы прилепить его себе на оборот телефона в качестве напоминания. — Они часто его навещали и всегда казались милыми людьми. Его дочь преподаёт в начальной католической школе, где я учился в детстве.  На подвесных мониторах выскакивает оповещение из палаты 298: Генри Андерсон. Сердцебиение выше нормы. Коннор рассматривает дисплей, прищурившись. Хлоя ещё не вернулась с перерыва; может, это из-за Джен? — Я проверю, — говорит он Саймону. — Передай Хлое, чтобы приходила в 298-ю, когда закончит обедать. В нескольких ярдах от двери Коннор видит, как Джен выходит из палаты, перебросив через локоть пальто.  — Привет, есть минутка? — останавливает она его в коридоре, и Коннор уступает, несмотря на то что ему не терпится войти в палату и проверить своего пациента. — Он дышит как-то странно, — продолжает Джен. — Надеюсь, он не взялся снова за сигареты, он ведь бросил курить много лет назад. У вас же тут есть программы по борьбе с зависимостью, верно? Может, вам стоит… не знаю, упомянуть о них при нём? — смеётся она. — Видит бог, меня он больше не послушает. Коннор мгновенно навостряет уши. — Что вы имеете в виду? Странно дышит — это как? Джен пожимает плечом. — Просто непривычно. Он был в отличной форме, знаете, когда только стал лейтенантом. Коллеги шутливо называли его «Капитан Америка». — Она нежно улыбается, глядя в пространство, мимо Коннора. — Как же он это ненавидел. Внутри палаты вновь срабатывает тревожный сигнал монитора сердечного ритма. Дальше по коридору Хлоя выходит из-за угла, из комнаты отдыха, дожёвывая остатки булочки. — Прошу меня извинить, — бормочет Коннор, обходит Джен и жестами велит Хлое поторопиться. — Быстрее, быстрее. Даже с расстояния он видит на её лице нахлынувшее осознание. Сделав ещё шаг, она переходит на трусцу, её светлый хвостик раскачивается на затылке маятником. — Что происходит? — встревоженно спрашивает Джен, округлив глаза. — Отчего вы всполошились? — Ещё не знаю, — твёрдо отвечает Коннор, исчезая в палате и доставая чистую пару перчаток из ящичка на стене. — Пожалуйста, оставайтесь снаружи, пока мы вас не позовём. На лице Хэнка читалось бы облегчение при виде Коннора, не будь оно искривлённым от боли. Когда он размыкает губы, то тяжело дышит, и каждое слово вылетает с присвистом.  — Слушай, я не уверен, что… происходит, — выдавливает он из себя. — Но мне… нехорошо. Никак не могу… перевести чёртово дыхание. — У него сердечный приступ, — тут же говорит Хлоя. — Нужен нитроглицерин. — Нет, у него губы посинели, — возражает Коннор и опускает взгляд на оксиметр, в то время как Хлоя наседает, настаивая на своём. — Чёрт… Бьюсь об заклад, у него пневмоторакс правого лёгкого. Нужно вызвать дежурного врача. Хлоя белеет лицом. — Дежурный врач всё утро на операции, на связи только фельдшер. Коннор чувствует, как привычная собранность трещит по швам, и отчаянно берёт себя в руки. — Тогда я вызову фельдшера. Если нам не пришлют кого-нибудь в ближайшие пять минут, я обработаю руки и сам введу ему дренажную трубку прямо в чёртовых левайсах.  — Введёшь трубку?! — срывается на крик Хлоя. — Ты даже не знаешь наверняка, что у него коллапс лёгкого! Хэнк кашляет, распахнув глаза. Его дыхание стало ещё тяжелее, но даже попытайся он встать с кровати — тут же рухнет на пол. Заживающая нога не выдержит его веса.  — Вызывай их, — говорит он, глядя на Коннора в упор слезящимися глазами. В их глубине что-то мелькает, и на мгновение он кажется почти напуганным. — У меня такое чувство, будто я тону.  С этой секунды всё движется в каком-то размытом тумане гипер-реалистичного ритма, словно кто-то выкрутил на максимум яркость и чёткость происходящего. Коннор моргает — и в следующий миг он уже не в палате 298, а на телефоне с фельдшером, и пытается не кричать. Фельдшер отказывается вводить Хэнку дренаж без рентгена и велит Хлое и ещё одной медсестре катить его в кабинет лучевой диагностики. Коннор сдерживает вопли о бессмысленной потере времени, за которое пациент рискует впасть в шок, но в глубине души понимает, что фельдшер права. Он шагает рядом с койкой всю дорогу до рентгеновского кабинета, безуспешно пытаясь не волноваться.  — Я знаю, что вам больно, Хэнк, но постарайтесь сохранять спокойствие. Как только мы получим снимок, мы поймём, как вам помочь. Хлоя всегда относилась к Коннору дружелюбно, однако награждает его испепеляющим взглядом, когда они закатывают пациента в лифт.  — Есть какая-то причина, по которой ты проявляешь к этому особый интерес? Я прекрасно могу справиться со всем сама, Коннор. Тебя вообще сегодня не должно здесь быть. Слова обжигают не меньше пощёчины. Коннор моргает, застывая перед лифтом с отвисшей челюстью — поскольку искренне не знает ответа на этот вопрос. Не дав ему времени сообразить, двери захлопываются, и он остаётся стоять в вестибюле.  Он вздрагивает, когда рядом встаёт подошедшая Джен. Она выглядит подозрительно спокойной, хотя по лицу видно, что всего минуту назад она плакала. Сжав в руке салфетку, она качает головой. — Мне нужно вернуться в гостиницу. — С этими словами она протягивает Коннору бумажку. Опустив взгляд, Коннор видит нацарапанный там телефонный номер. — Вы не могли бы мне позвонить, когда выясните, что к чему? — просит Джен. — Знаю, будь я хорошим человеком, я бы осталась, но… мне слишком тяжело находиться в подобном месте. Оно навевает одни только неприятные воспоминания. Коннор зажимает бумажку в ладони и тупо кивает. — Пожалуй, мне тоже пора домой. — Хриплый смешок выходит слишком натянутым. — Я дам вам знать, как только что-нибудь выясню. Джен благодарит на прощание, накидывает пальто и удаляется по коридору к лифту для посетителей.  — Я рада, что вы приглядываете за Хэнком, — небрежно добавляет она, оглянувшись через плечо напоследок. — Ему нужен вновь подобный человек в его жизни.  Когда она уходит, Коннор возвращается в палату 298 за оставленными вещами. Он откладывает шоколадку и суп, убедив себя, что Хэнк может захотеть их позже. Но теперь ему ничего не остаётся, кроме как вернуться домой и ждать. Остаться тут и путаться под ногами у Хлои будет не лучшей идеей. — Напиши мне, когда что-нибудь узнаешь, — просит Коннор Саймона по пути к выходу. Ему тошно, живот едва ли не скручивает от вины и тревоги. — Я вернусь завтра. Коннор едет домой. Возможно, он совершает ошибку — учитывая одолеваемое его ощущение, что он вот-вот вылезет из собственной кожи. Но с этим ничего не поделать: ему не хочется выходить наружу, а в помещении он словно медленно задыхается.  В конце концов Коннор перетаскивает тяжёлое одеяло и подушку на веранду и разваливается на софе, с запрыгнувшим на колени Трио. Прохладный свежий воздух приводит мысли в порядок, однако Коннор почти полчаса перечитывает одни и те же абзацы в книге, пока веки его не тяжелеют и не смыкаются. Коннор дремлет, наконец-то убаюканный полузабытьём и урчанием Трио. Постепенно вечереет, и воздух всё холоднеет, однако Коннору тепло под одеялом, и в компании он не нуждается. Только через три долгих часа телефон будит его трелью звонка, вынудив резко подскочить.  На том конце раздаётся голос Саймона, и звучит он как обычно. — Что ж, — заявляет он вместо приветствия, — в итоге ему вставили дренаж. — Он в норме? — Сердце Коннора подскакивает к самому горлу. — Это всё-таки был клапанный пневмоторакс? У него нашли кровь в лёгких? Господи боже, Саймон, я опасался чего-то подобного всю неделю, а Хлоя решила, что у него сердечный приступ…  — С ним всё хорошо, — мягко перебивает Саймон. — Ну, «хорошо» — это, конечно, преувеличение для пациента в ОРИТ с резиновой трубкой промеж рёбер, но ты меня понял. Он в сознании и раздражён, по словам Хлои. Воцаряется долгое молчание. Коннор втягивает воздух, намереваясь спросить: — Как ты думаешь… — На твоём месте я бы здесь не показывался до семи часов, пока у Хлои не окончится смена, — прямолинейно опережает его Саймон. — Она была, кхм, не слишком рада тому, как ты сегодня правил балом, будучи не на дежурстве. — И что? — Коннор явственно слышит оборонительный тон своего голоса. — Я понял, в чём проблема, разве нет? Мы обеспечили ему необходимое лечение, и это единственное, что имеет значение. То, что я не на дежурстве, не означает, что я перестаю быть медработником.  Саймон задумчиво мычит. — И всё же, — многозначительно говорит он, — не вздумай навещать его раньше семи, ладно? Хотя я понятия не имею, отчего ты так упорно прилип к этому мужчине. Его следующие слова более осторожные: — Если отдел кадров что-то заподозрит, Коннор, ты в курсе, что нам запрещается…  — Нечего тут подозревать, — рявкает Коннор резче, чем намеревался. — Я всего лишь пытаюсь сделать его пребывание у нас более комфортным и менее одиноким, ясно? Я провёл с этим мужчиной четыре дня, и за всё это время у него было всего двое посетителей. Его бывшая, судя по всему, не планирует задерживаться в городе, даже чтобы подвезти его до дома после выписки.  — Ладно, как скажешь, — язвит Саймон в ответ. — Твоя задница на кону, не моя. Когда Саймон вешает трубку, Коннор садится обратно на софу и собирается с мыслями. Ему не хочется, чтобы кто-то заподозрил конфликт интересов в их с Хэнком зарождающейся… дружбе? Товариществе? Коннор и сам не знает, как это назвать. Откровенно говоря, он и сам до конца не понимает, отчего он так озабочен здоровьем, счастьем и благополучием Генри Андерсона — за исключением того факта, что это кажется правильным.  Коннор знает, что должен остаться дома и позаботиться о себе и своих собственных нуждах. Возможно, посетить автомойку или закупиться продуктами, ей-богу. Однако он эгоистично знает, что если отложит визит к Хэнку до завтрашнего дня, когда сам выйдет на работу, то у него уже не будет свободной минутки навестить Хэнка. Он будет метаться между всеми своими пациентами, пока смена не окончится и Коннор не уйдёт домой. Это странно — проводить с кем-то так много времени и вместе с тем едва знать его. Когда Коннор впервые встретил Хэнка, тот был под наркозом: помят, перебинтован и интубирован. Теперь, взглянув в эти ярко-голубые глаза, Коннору хочется знать больше. Хочется говорить. И слушать. Он пытается определить свои чувства, но вскоре отмахивается от этой мысли, встаёт с дивана и уносит Трио в дом в преддверии ужина. Здесь нет места ничему иному, кроме профессионализма: Коннор просто медбрат, а Хэнк — его пациент.  Взяв в руки телефон, он добавляет в список контактов номер Джен, но пока ничего ей не пишет. Будет легче отправить ей всю имеющуюся информацию, когда Коннор доберётся до больницы и сам прояснит ситуацию. Это тоже кажется отчасти эгоистичным, но Коннор уже принял решение. Следующие два часа протекают со скоростью тающего ледника. Трио, усевшись но свою котобашню у стеклянной раздвижной двери, скептично зыркает на Коннора с высоты семи футов. Он по-совиному моргает, очевидно, чувствуя нервозную энергию, от которой у Коннора всё внутри сжимается. — Не смотри на меня так, — глядит на него Коннор поверх очков. — Вам есть что сказать о синдроме Флоренс Найтингейл, Господин Трёхлапый? Так я и думал.  К тому времени, как часы бьют семь вечера, Коннор уже одет и обут. Иногда, по обстоятельствам, сотрудники задерживаются на смене, поэтому Коннор не торопится и едет в больницу кружным путём. Солнце давно уже зашло, и очертания Детройта мерцают под покровом темноты. Когда Коннор входит по гостевому пропуску в приёмный покой, Хлою и Саймона, как он и ожидал, уже сменили ночные дежурные. Люси улыбается, несмотря на озадаченно вздёрнутую бровь, однако не произносит ничего, кроме приветствия, провожая глазами направляющегося к 298 палате Коннора. Свет внутри приглушён, а телевизор выключен. Хэнк лежит в постели, тихий и неподвижный. Приоткрытые жалюзи позволяют мутному жёлтому свету уличного фонаря изрезать его ноги полосами грязного золота. Он шевелится и прочищает горло, когда Коннор входит, — единственный знак того, что он не спит. — Вернулся, значит? — бормочет он, хрипло, но всё же с теплотой. — Ещё раз спасибо за суп. Коннору хочется взбить ему подушки и проверить все его жизненные показатели, но он сдерживает себя — большей частью. Сев на пустой стул у постели, он снимает с больничного одеяла распустившуюся нитку. Дренажная трубка по-прежнему торчит из бока Хэнка, выглядывая из-под расстёгнутой сорочки и спускаясь к контейнеру на полу. — Как вы сейчас себя чувствуете? — спрашивает Коннор, гулко сглотнув. Ему внезапно становится трудно думать о чём-либо ещё в этой тусклой комнате, пустой, за исключением тихо пикающих аппаратов.  — Лучше, благодаря тебе. Но теперь, по всей видимости, мне придётся просидеть тут ещё дольше, чем планировалось. Вот как выходит, когда твоё лёгкое превращается в пресловутую подушку-пердушку.  — Джен оставила мне свой номер, — говорит Коннор. — Просила сообщить, как у вас дела. Хэнк вздыхает, его адамово яблоко движется вверх-вниз.  — Она ведь в курсе, что я могу позвонить ей сам? Мне бы только зарядку для телефона раздобыть. — И вы бы правда ей позвонили? — проницательно смотрит на него Коннор. — В самом деле?  Хэнк пытается засмеяться, но в то же мгновение морщится и охает от боли.  — Ты что, мысли читаешь? — хрипит он. — Ладно… Господи Иисусе. Ты меня раскусил. Несколько секунд они сидят в тишине. В тот же миг, когда Коннор встаёт и произносит: «Позвольте мне помочь вам вымыть волосы, где-то тут должна быть шапочка с шампунем…», Хэнк делает сдавленный вдох и говорит: — Я не хочу быть здесь. Это последнее место на всей грёбаной земле, где я хотел бы сидеть на жопе ровно и медленно чахнуть.  Коннор застывает столбом в изножье кровати.  — Вы не чахнете. Мы помогаем вам поправиться, но это требует времени. Иногда случаются осложнения.  — Ты не понимаешь. — Хэнк отворачивается к окну, и Коннор замечает, что глаза у него влажные. Подняв руку, Хэнк грубо проводит ею по лицу, стирая влагу, словно пытается взять эмоции под контроль. — Забудь, что я сказал, — вздыхает он. — Это меня от препаратов штормит. Коннор достаёт шапочку с шампунем из аптечки и вскрывает упаковку. На этот раз он обходится без перчаток, но моет руки, прежде чем вернуться к кровати. Хэнк настороженно смотрит на него из полумрака. — Что это? — спрашивает было он, но тут же сжимает зубы, разглядев. — Коннор… слушай, я… и так не в лучшей форме, лежу тут инвалидом. Ты не обязан этого делать.  — А я ни капли не возражаю, — упрямо отвечает Коннор, но Хэнка это не убеждает. — Это поможет вам почувствовать себя лучше. И если я не сделаю этого сейчас, я просто приду завтра и сделаю это в рабочее время, когда вам от меня не избавиться. Хэнк хмыкает. — Побрил бы меня налысо, и делу конец. Хлопот меньше в будущем. — А это идея, — соглашается Коннор, просто чтобы поддержать шутливую пикировку. Он думает было включить верхний свет, но так и не утруждается этого сделать: флуоресцентные лампы нарушат хрупкое волшебство момента, воцарившееся в стерильной пластиковой палате. Без света всё ощущается… мягче. Интимнее. Ещё несколько секунд Хэнк упрямится, но в итоге уступает. — Давай уже, пацан, быстрее начнём — быстрее закончим, — говорит он, закрывая глаза. Протянув руки, Коннор убирает гладкие пряди с его висков, легонько задевая ногтями кожу головы. Хэнк вздыхает — тихо, почти беззвучно.  — Обычно я предпочитаю ими не пользоваться, — извиняющимся тоном говорит Коннор, заправляя волосы Хэнка в шапочку с шампунем. — Но сейчас это самый лёгкий способ помыть голову, поскольку вас нельзя перемещать. — Он нежно массирует пальцами поверх шапки, спереди — к макушке Хэнка и продвигаясь ниже, к ушам и затылку.  Медленно но верно, Хэнк расслабляется настолько, что напряжение покидает его плечи и сжатую челюсть. Они оба молчат, и может, это к лучшему. Коннор моет как можно тщательнее, после чего снимает шапочку, обнажая мокрые, но куда более чистые волосы Хэнка.  — Я нахожу серебристый цвет очень красивым, если хотите знать моё мнение, — цокает языком Коннор, намачивая полотенце тёплой водой и вновь принимаясь массировать Хэнку голову. — Он подчёркивает ваши глаза. Вас бы ещё слегка побрить — и станете местным сердцеедом всего приёмного отделения.  — Я что, в шоу «Глазами гея» оказался? — фыркает Хэнк. — Умеешь ты польстить старику.  Коннор качает головой, аккуратно массируя Хэнку за ушами. — Вы не старый, вы зрелый. Большая разница. — Закончив, он берёт в руки маленький гребень, который заранее подготовил, и начинает мягко распутывать пряди от кончиков к корням.  Когда зубцы расчёски задевают кожу головы, Хэнк издаёт низкий грудной звук — удовлетворённый вздох старого пса. Коннор чувствует, как к лицу приливает краска, но не прекращает расчёсывать; однако Хэнк, похоже, понимает, что застонал вслух, и принимается ёрзать и перебирать пальцами одеяло. — Так, скажи честно, — говорит он грубым, но настойчивым тоном. — Кто-то из твоих друзей не в ладах с окружным прокурором, или у тебя какие-то корыстные мотивы? С какой целью ты ко мне подлизываешься?  Коннор замирает и опускает руки, быстро-быстро моргая за стёклами очков. — О ч-чём вы? — Ненавижу разочаровывать, но у меня не так уж много влиятельных знакомых, как многие считают, — продолжает Хэнк. — Я по-прежнему зарабатываю меньше восьмидесяти тысяч в год и плачу с них все грёбаные налоги. Так что, если ты ищешь, кого бы умаслить, чтобы добраться до высших чинов, то ты не по адресу. Коннор с клацаньем откладывает гребень на прикроватный столик. — Хэнк, — говорит он. — Я помогаю вам, потому что это моя работа — обеспечивать ваш комфорт в процессе выздоровления. Я забочусь обо всех своих пациентах с максимальной эмпатией и добротой. Хэнк молча двигает челюстью, избегая встречаться с ним взглядом. — Но навещаешь ли ты остальных пациентов в свой выходной — вот я о чём.  Смутившись, Коннор пытается подобрать нужные слова.  — Ну… нет, — мямлит он, поскольку это правда. — Но я… я просто… чувствую, что тут другая ситуация, поскольку…  — Поскольку никто, кроме измотанного капитана полиции и моей бывшей, не озаботился заглянуть в больницу и убедиться, что я ещё дышу? — заканчивает за него Хэнк. — Значит, это акт благотворительности с твоей стороны. Просто пиздец как замечательно. Сразу чувствую себя на все сто. Стиснув зубы, Коннор отступает на шаг.  — Вы несправедливы, как к себе, так и ко мне. Меня бы здесь не было, не желай я здесь находиться. С каждой минутой Хэнк выглядит всё более утомлённым, речь его постепенно становится вялой. Должно быть, насос капельницы возобновил подачу болеутоляющего.  — Почему ты хочешь здесь быть, Коннор? Почему я? Коннор чувствует себя между молотом и наковальней, хотя сам не до конца понимает почему — по крайне мере, пока не понимает. Но та правда, которую он знает, слетает с уст прямо в прохладный воздух палаты и камнем падает на покрывало на коленях Хэнка.  — Вы не заслуживаете одиночества, — выпаливает Коннор, проклиная себя за жжение в уголках глаз. — Вы можете считать иначе, но это чушь собачья, Хэнк. И вы сами это понимаете. И может, я действительно не знаю ни вас, ни через что вы прошли, но мне хочется вас узнать. Если вы позволите. Хэнк бегает глазами по сторонам, а затем вскидывает их к лицу Коннора. Пожёвывает квадратной челюстью, сжимает губы в тонкую нитку, подёргивающуюся с краю. Может, ему хочется размахнуться и съездить Коннору по лицу. А может, он сдерживает слёзы.  — Ладно, — отвечает Хэнк еле слышно, почти шёпотом. — Хорошо. Колени Коннора готовы подкоситься от облегчения, но вместо этого он пробует робко улыбнуться. Хэнк не то чтобы возвращает улыбку, однако прочищает горло и грубовато говорит: — Ты смотришь матчи «Пистонс»? — Иногда, — отвечает Коннор. А потом добавляет: — Они играют сегодня вечером. Они включают телевизор и находят прямую трансляцию матча. Свет экрана отражается на тёмной стене позади них и придаёт голубым глазам Хэнка фиолетовый оттенок. Это даётся им легко, по крайней мере, пока что: они обсуждают баскетбол и ничего кроме, но уже одно это — оливковая ветвь, и Коннор хватается за неё обеими руками. Какое-никакое, но это начало. Когда Коннор возвращается домой поздно вечером, то посылает короткое сообщение Джен: «У Хэнка случился коллапс правого лёгкого. Ему вставили дренажную трубку на пару дней, для поддержания состояния, пока мы мониторим его раны. Несмотря на всё, он держится молодцом». Обратное сообщение приходит через десять минут. «Рада слышать, что ему лучше. Я вчера так напугалась… извиняюсь за это. Удивительно, как он умудрился до сих пор не вынудить вас спасаться бегством. Это хороший знак».  Коннор улыбается, глядя в телефон. «Меня не так просто отпугнуть». «Удачи, — отвечает Джен. — Я загляну к нему завтра перед отлётом. Думаю, он в надёжных руках». * * * Хэнк заблаговременно причёсывается и садится в постели перед приходом Коннора, который заступает на смену рано утром и начинает свой первый обход. Хэнк уже час как не спит, но оживает ещё больше, услышав знакомый голос, смеющийся в коридоре — голос, который он последний раз слышал меньше полусуток назад.  Было бы здорово встать, умыться и отлить самостоятельно, но пока он довольствуется тем, что трёт пальцем зубы и полоскает рот освежителем, сплёвывая его во вчерашний стакан с растаявшей ледяной стружкой. Самое печальное в том, что когда-то он наверняка выглядел и чувствовал себя гораздо хуже — даже не будучи в сраной больнице. Коннор вплывает в комнату не один: он приводит работника столовой с завтраком на подносе. Запах бекона с тостами бьёт по носу набатом, наполняет пустой желудок, и Хэнк понимает, что впервые за несколько дней предвкушает еду: сейчас он бы с удовольствием съел что-нибудь калорийное. — С добрым утром, мистер Солнце, — острит Коннор, когда больничный служитель уходит, и приступает к своим утренним делам: отключает подачу антибиотиков в насосе и проверяет капельную клизму. — Как ваш аппетит? Я решил, что пора переходить от супа с крекерами к чему-нибудь покрепче. Посмотрим, как ваш организм с этим справится. Коннор щебечет о всяких мелочах: напоминает Хэнку, что сегодня в течение дня к нему должен заглянуть физиотерапевт — осмотреть колено, в которое вонзилась орбитальная шрапнель от пули, — однако Хэнк его не слушает. Коннор буквально светится на фоне первых лучей зари, пробивающейся сквозь жалюзи; его обрамляет огненно-оранжевый ореол, пока он стоит спиной к окну, и рассветное солнце сияет над его головой. Это такой разительный контраст в сравнении с тёмной палатой, в которой они сидели прошлым вечером. Хэнк даже не замечает, что пялится, пока Коннор не снимает крышку с подноса и не начинает нарезать его сардельки. — Я сам могу намаслить себе тост, умник, — ворчит Хэнк без капли возражения, потянувшись за ножом и вилкой. — Ты и так уже из кожи вон лезешь, дай сюда. Коннор падает на свой подкатной табурет и медленно покручивается из стороны в сторону. Порой Хэнку даже смотреть на него утомительно — откуда у Коннора так безбожно много энергии по утрам? — Слава яйцам, что Бен предложил забрать к себе Сумо, пока я в больнице, — бормочет Хэнк, растирая глаза, пока Коннор меняет бинты вокруг трубки в его груди. — Мне бы не хотелось оставлять его в зоогостинице больше чем на пару дней, я себя после этого таким говнюком чувствую. Он стареет, пора с этим заканчивать.  Коннор прекращает кружиться на стуле и переводит всё внимание на Хэнка. — Кто такой Сумо? — Мой пёс, — отвечает Хэнк, кладя в рот кусочек яичницы. Чёрт, до чего же вкусно. Больничная еда не имеет никакого права быть такой аппетитной. — Сенбернар. Большой старый балбес. Через пару месяцев ему будет уже десять. Коннор сводит брови и принимает слишком жалостливый для взрослого мужчины вид. — Наверное, он недоумевает, где вы. Мой брат в курсе, что если я когда-нибудь окажусь в больнице, его задача — тайком пронести моего кота в сумке мимо охраны. Хэнк давится смешком. — Не признал в тебе кошатника.  — Большинство людей не признают. — Глаза Коннора благодушно мерцают. — Говорят, я чересчур энергичный и услужливый.  — Хах, никогда бы не подумал, — беспечно отвечает Хэнк. «Вот уж точно», — думает он про себя. Однако не может при этом сдержать идиотской улыбки. — Это Трио меня нашёл, а не наоборот, — пожимает плечами Коннор. В уголках его глаз собираются морщинки, когда он застенчиво улыбается, разводя руками. — Можно сказать, что я питаю слабость ко всем созданиям, большим и малым. Просто мы нужны были друг другу.  Хэнк надкусывает сардельку и тут же зеленеет лицом от её жирности. Отложив вилку, он вытирает рот и глубоко дышит носом, дожидаясь, пока схлынет тошнота. Коннор глядит на него встревоженно, но Хэнк качает головой, стиснув зубы. — Поспешил, — бурчит он из-под кулака. — Самонадеянность до добра не доводит. Можешь доесть, если голодный.  Осмотрев почти полную тарелку, Коннор вздыхает и берёт половинку не доеденного Хэнком тоста. Хэнк ожидает, что он аккуратно надкусит, однако Коннор складывает хлеб вдвое и целиком запихивает в рот, после чего споласкивает руки и надевает свежие перчатки. — Извините, если поторопился с тяжёлой пищей: я рассчитывал, что ваш желудок с ней справится. — Вернувшись, Коннор отгибает больничную сорочку Хэнка и рассматривает дренаж в груди. — Но все люди разные… я благодарен уже тому, что вы вообще едите самостоятельно. Никому не охота иметь дело с питательным зондом, будучи в сознании.  — Я в норме, — уверяет Хэнк и тихонько шипит, когда прохладные пальцы Коннора мягко надавливают на чувствительную кожу ниже подмышки. — Скажи, ты уже родился Матерью Терезой, или тебя таким вырастили? Коннор смеётся, звонко и не таясь. Хэнк на мгновение забывает о своей тошноте: волоски на его руках встают дыбом от этого звука — редкого и драгоценного, подобно звону церковного колокола в свадебный день — как сказала бы его мать. — Я был из тех детей, кто поджигал муравьёв лупой, — виновато признаёт Коннор, метнув взгляд к лицу Хэнка и тут же опустив обратно на меняемую им перевязку. — Думаю, мой гуманизм был в глубокой спячке где-то до последнего класса старшей школы. Мой брат считал, что я стану каким-нибудь безжалостным корпоративным магнатом, сливающим токсичные отходы в реку.  Недоуменно моргнув, Хэнк смеётся, ошеломлённый таким поворотом.  — Кхм, что ж, это было неожиданно. Я рад, что в итоге ты выбрал медицину. Ты… ты очень хорош в своей работе. — Спасибо, — отвечает Коннор откровенно смущённо. Потупив взор за стёклами очков, он не отрывает глаз от своего занятия: проверяет места ранения на груди и животе Хэнка, ощупывает заштопанный участок, где пуля прорезала татуированную кожу. — Вы планируете обновить татуировку, когда шрам затянется?  Прочистив горло, Хэнк поднимает взгляд к потолку. — Не-а. Она такая древняя, что я едва её замечаю. Пулевое ранение добавит оригинальности. — Оно действительно придаёт вам… суровости, — произносит Коннор, и тут же принимает такой вид, словно проглотил жабу. Хэнк переводит на него прищуренный взгляд и видит, как розовеют кончики ушей Коннора. — Не… не в плохом смысле, разумеется. Кхм. «А, так вот в чём дело, — думает про себя Хэнк. — Просто мне было так херово, что я даже не замечал». Он понижает голос и произносит — не рычанием, но глубоким рокотом: — А суровые — это твой типаж, значит? Они оба резко вскидывают головы, когда кто-то барабанит костяшками по приоткрытой двери. — Хэнк? — раздаётся голос Джен из коридора. — Ты в приличном виде? Тот шёпотом чертыхается и отвечает уже громче: — Почти. Секунду. Коннор убирает руки, и Хэнк торопливо запахивает сорочку. От него не ускользает ирония того, что он пытается прикрыться перед женщиной, с которой завёл ребёнка, но позволяет своему молоденькому медбрату разглядывать себя в полном неглиже — но у Хэнка нет времени это анализировать. — Коннор, — подчёркнуто говорит он, дожидаясь, пока тот медленно поднимет на него карие глаза. — Я… послушай. Всё нормально. Просто… всё хорошо. — Собственные слова звучат для него бессмысленно, полной околесицей, и Коннор таращится на него как олень в свете фар несколько долгих мгновений. Наконец он кивает. — Жмите на кнопку вызова, если что-нибудь понадобится, — мягко говорит он, накрывая крышкой поднос из-под еды и унося его с собой. — Я буду дальше по коридору. — Он открывает дверь, улыбается Джен, хотя улыбка не достигает глаз, — и выходит. Хэнк смотрит, как бывшая жена входит в палату, на этот раз одетая в треники и кроссовки под пальто. Джен всегда была привлекательной женщиной — не столько миловидной, сколько симпатичной. Волнистые каштановые волосы острижены под каре и заправлены за уши, черты лица подчёркнуты даже без макияжа.  — Когда вылетаешь? — интересуется он, разглядывая её наряд, явно предназначенный для путешествия.  — Через два часа, так что отсюда я направлюсь прямиком в аэропорт, — вздыхает Джен, опускаясь на стул, где минуту назад сидел Коннор. — Дэвид передаёт тебе пожелание скорейшего выздоровления. — А, Дэвид, — Хэнк не знает, что ещё на это сказать. — Хороший мужик, насколько я помню. Джен улыбается, но в следующее мгновение потирает пальцами виски. — Слушай, Хэнк…  — Ты не обязана ничего говорить, — перебивает тот, стараясь не ершиться, хотя уже чувствует резкость в собственном тоне. — Я по-прежнему здесь. Жизнь, мать её, продолжается. Ты ничем мне не обязана больше того, что уже сделала, приехав сюда.  — Врачи сказали мне, что ты можешь не пережить первые дни после операции, — выпаливает Джен. — Могло возникнуть слишком много осложнений, а потом… когда я наконец прилетела сюда аж из Вирджинии, просто чтобы увидеть тебя ещё раз, то думала, что мне придётся остаться на твои похороны. Она начинает плакать. Негромко, без всхлипов — и всё же слёзы текут по её лицу, прозрачные и молчаливые. Хэнк не понимает, как у неё осталась ещё хоть капля невыплаканных слёз после того, что они с ней пережили. — Не нужно, — умоляет он. — Ты ведь знаешь, что я этого не переношу. Джен мотает головой, достаёт салфетку из сумочки, промокает глаза и нос.  — Знаю, тебе кажется, что ты можешь о себе позаботиться, а потом ты ловишь пулю и едва не погибаешь, — произносит она дрожащим голосом. — Именно это терзало меня, когда мы были женаты: постоянно гадать, вернёшься ли ты домой после того, как ушёл на смену. Пытаться принять неизбежность того, что рано или поздно это произойдёт. Так жить невозможно. Хэнк долго смотрит на неё стальным взглядом. — Чего ты от меня хотела? Это моя работа, Джен. Это то, что мне приходилось делать, чтобы расплачиваться за дом и еду. Я не мог просто плюнуть на всё и съебаться, и заниматься бог знает чем, когда у нас был новорожденный ребё…  — Перестань, — твёрдо обрывает Джен, вынуждая Хэнка замолчать. — Прости, я… я пришла сюда не ругаться. Я просто хотела убедиться, что тебе лучше. Хэнк хрипло смеётся. — Не считая лошадиные дозы транквилизаторов, которые в меня вкачивают, и трубки, накачивающей лёгкое, словно чёртов воздушный шарик, я, как видишь, всё ещё трепыхаюсь.  Прозвучало бесчувственно, но это оттого, что Хэнк слишком долго сидит взаперти. А ещё ему завидно, что Джен может сесть на самолёт и улететь. — Коннор хорошо обо мне заботится, — выпаливает он внезапно, сам не замечая, что говорит, пока не слышит себя. — Он… угх. У него отлично получается. Джен кивает. Она уже не плачет, однако глаза её подозрительно мерцают, заставляя Хэнка нервничать — будто она знает то, чего не знает он. — Я могу вернуться в Вирджинию со спокойной душой, зная, что он за тобой присмотрит, — говорит она, глядя Хэнку в глаза.  Хэнку вдруг хочется отвернуться, но он себя перебарывает. Вся правда, которая у них ещё осталась, давно уже вскрыта и лежит между ними обнажённой и кровоточащей. Джен всегда читала Хэнка как открытую книгу. — Цепляйся за то хорошее, что нашёл, Хэнк, — произносит она наконец, поднимая сумочку. — Не налажай и не упусти его. Джен сжимает его ладонь, и Хэнк сжимает в ответ — всё равно что негласное обещание.  — Ещё увидимся, ДжейДжей, — называет он её старым прозвищем. — Спасибо, что заглянула удостовериться, что я ещё не сыграл в ящик. В этот раз едва пронесло. Джен глядит на него устало, но всё же улыбается. — Ты слишком упрям, чтобы так легко сдаться. — Она делает шаг к двери. — Напиши мне, когда тебя выпишут, чтобы я не надоедала Коннору.  Хэнк разевает рот, удивлённо моргая. — У тебя есть его номер? — А как же, — подмигивает Джен, уже одной ногой в проёме. — Напиши мне сам, иначе я сделаю что-нибудь безрассудное. Пока, Хэнк. Когда она уходит и Хэнк вновь остаётся один, он делает такой глубокий вдох, какой может себе позволить с больным боком. Пустота стерильной белой комнаты слишком громкая, четыре стены выглядят ещё теснее прежнего. Хэнк размышляет, сколько придётся заплатить, чтобы попросить кого-нибудь пронести сюда ящик пива. Последствия такого резкого прекращения употребления алкоголя выдались… непростыми. По правде говоря, даже к лучшему, что Хэнк пролежал под наркозом трое суток, прежде чем очнулся — ломка началась без него. Теперь ему лучше — насколько это возможно после трёх приёмов обезболивающих, — но желание выпить не пропало насовсем. Он включает телевизор, но не смотрит его, отвлечённо теребя отросшие волоски на щеках и шее. На столике у постели, на расстоянии вытянутой руки, стоят набор туалетных принадлежностей и чашка остывшей воды, и к моменту возвращения Коннора Хэнк уже намылил лицо и начал бриться одноразовым пластиковым станком. Коннор ахает от ужаса, будто старым ветеранам войны не доводилось бриться из походной кружки, смотрясь в осколок зеркала, пока над головами разрывались снаряды. Хэнк ещё легко отделался — хотя трудновато отыскать все волоски на горле без нормального света и зеркала.  — Вы же порежетесь, — произносит Коннор, торопливо надевая всего одну перчатку и размашисто приближаясь, чтобы оценить работу Хэнка.  Недовольно цокнув, он уходит в ванную, где включает кран. Когда Коннор возвращается, в руках у него чашка горячей, исходящей паром воды. — Что ты собираешься с этим делать? — ворчит Хэнк, застыв с занесённой в воздухе бритвой.  — Помочь вам всё исправить, разумеется. — Коннор терпеливо ждёт, пока Хэнк обработает левую щёку, и протягивает руку за розовым станком. — Вы слишком сильно накачаны анальгетиком, чтобы управлять тяжёлой техникой, — улыбается он в ответ на чертыханье Хэнка. Тот откидывается на взбитую под головой подушку и гулко сглатывает. — Надеюсь, в тебе не проснётся Суинни Тодд? — неловко шутит он. Ну прямо умора.  Закатив глаза, Коннор, ни капли не тронутый, споласкивает лезвие в тёплой воде, прежде чем снова обильно намылить.  — Не беспокойтесь, я в этом спец. — Он неожиданно наклоняется ближе, низко нависает над Хэнком, повернув лицо под углом. — Всё будет гладко, как попка младенца.  Его глаза округляются, когда Хэнк неожиданно поднимает ладонь и проводит пальцами по скуле Коннора. — И не говори, — бормочет Хэнк и застывает, когда их взгляды встречаются. — Э-э, — Коннор быстро выпрямляется. — Да. Что ж, вы тогда… запрокиньте голову, чтобы мне было удобней, вот так, а я… буду очень осторожен, разумеется. Ничего сложного в этом нет. Хэнк насчитывает тринадцать с половиной потолочных плиток и позволяет Коннору сделать два мазка бритвой, прежде чем выпаливает: — Мы что, не собираемся обсуждать целое стадо слонов в этой сраной комнате? Коннор отворачивается, закусив губу, и Хэнк чувствует себя полной мразью. — О… чёрт. Извини, это было… угх. Это было неуместно. — Он складывает руки на коленях, полыхая лицом. — Я держу руки при себе. Чёрт, прости… в голове помутилось.  На пару мгновений воцаряется неловкое молчание, затем Коннор возобновляет бритьё, опасно близко к кадыку Хэнка.  — Ваш лечащий врач сказал, что если завтра мы вынем трубку из вашей груди, то вас переведут в стационар на верхнем этаже, — мягко произносит он. — Вы больше не будете под моим надзором.  Хэнк моргает, пытаясь расшифровать, угроза это или сожаление. Тридцать лет службы в полиции — и отчего-то сейчас он не может считать тон голоса Коннора. — Что это значит? — спрашивает он, чувствуя себя идиотом. — Ты, наверное, будешь рад наконец-то от меня избавиться. — Вовсе нет. — Изящным пальцем Коннор поддевает подбородок Хэнка, побуждая его вновь запрокинуть голову. — Но стоит признать, будет лучше, если над нашими головами не будет висеть дамокловым мечом личная заинтересованность.  У Хэнка в мгновение ока пересыхает во рту. — Ты ко мне подкатываешь? — сипло вопрошает он. Ему не хочется признавать, что его мир сошёл с оси, хотя перед глазами уже кружится.  — Разумеется нет, мистер Андерсон, — отвечает Коннор, лукаво мерцая глазами даже в тусклом свете флуоресцентных ламп. — Это было бы неподобающе.  Хэнк издаёт фыркающий смешок и выгибает бровь. Он лежит неподвижно, пока Коннор вновь намачивает станок и продолжает брить его шею.  — С чего ты вообще взял, что у меня никого нет? — спрашивает Хэнк. — А если моя избранница… мой избранник… мой партнёр прямо сейчас зайдёт в палату? Что ты тогда будешь делать. — Перво-наперво, попрошу их подождать в коридоре, пока я закончу ухаживать за своим пациентом, — чопорно отвечает Коннор. — А потом порву с ними от вашего имени, раз им не пришло в голову ни разу навестить вас с тех пор, как вас доставили сюда с опасными для жизни травмами.  — Блин. Мне нравится такой властный настрой. — Это мягкий способ сказать «невыносимые командирские замашки?» — Сладко улыбаясь, Коннор отступает на шаг, оценивая свою работу поверх оправы очков. — Ну вот, готово. Ухожены как никогда. Прямая дорога на обложку GQ.  Коннор подаёт ему влажное полотенце, чтобы Хэнк обтёр челюсть и горло. Пока Хэнк вытирается, он размышляет, нахмурив брови.  — Что насчёт тебя? — нерешительно спрашивает он. — Откуда мне знать, что ты… свободен?  — Что я вам говорил о неподобающих разговорах? — мягко журит Коннор. Хэнк ошарашенно пялится на него, разинув рот, пока Коннор не сдаётся и не начинает смеяться. — Можете поверить мне на слово. Но больше никому не говорите, что вакансия открыта. А то мне последние три года приходится отбиваться от Элайджи Камски, скармливая ему самую изощрённую ложь. Я могу об этом целую книгу написать.  В комнате словно разом тускнеет. Хэнк моргает, мгновенно узнав это имя, и отворачивается, чтобы не выдать себя.  — О, — произносит он, пожёвывая челюстью. — Хах. Почему ты просто не велишь ему отъебаться?  — Легче сказать, чем сделать. — Коннор проверяет мониторы и трубки, передвигаясь по палате. Поменяв пакет с раствором в капельнице, он опускает взгляд на натянутое выражение лица Хэнка, и на весёлом лице Коннора вдруг проступает тревога.  Хэнк сжимает зубы; ему больше не хочется разговаривать. Коннор занимает руки делом; он словно бы тоже язык проглотил. Спустя несколько минут гнетущего молчания в палату входит физиотерапевт и представляется Джошем.  Пока Джош усаживается на табурет у постели Хэнка, рассказывает о себе и о намеченном плане по восстановлению, Хэнк краем глаза наблюдает, как Коннор тихонько выскальзывает из комнаты, не сказав ни слова и не обернувшись. * * * Только позже вечером, за час до окончания смены Коннора, ситуация достигает апогея. С окончания их сегодняшнего бритья Хэнк кажется… более отстранённым, чем обычно. Он определённо неразговорчив и тщательнее подбирает слова. Ладно, если говорить откровенно: он ведёт себя как мудак, и это ещё мягко выражаясь. Коннор намерен выяснить причину. — Я сказал что-то не то? — спрашивает он, стоя у подножья кровати, уперев руки в боки. Идёт уже двенадцатый час его смены, и Коннор чувствует себя ходячим трупом, но не собирается показывать этого Хэнку. — Что бы это ни было, я не считаю, что заслуживаю такого холодного обращения. Хэнк ворчит, гоняя жареный картофель по подносу, прежде чем сдаться и отложить вилку. — Послушай, Коннор, я… Я не могу общаться с тобой вот так, — он обводит рукой рабочую форму Коннора. — Это ощущается слишком беспристрастно, понимаешь? Словно всё сказанное окажется записанным в медкарту. Коннор чувствует, как дёргается глаз, и подавляет порыв прижать к нему палец.  — Вы ведёте себя как ребёнок, — сдержанно отвечает он. — Сколько я уже о вас забочусь? Завтра будет неделя. Я столько усилий прикладываю сверх нормы, чтобы обеспечить вам еду и комфорт. После этих слов на лицо Хэнка тенью наползает раскаяние.  — Сегодня, когда вошёл Джош, мне пришло в голову, что наши отношения со стороны могут показаться не совсем профессиональными. Я просто не хочу, чтобы ты подвергался критике, если другие люди обратят на это внимание. — Когда вошёл Джош, вы со мной даже не разговаривали, — сужает глаза Коннор. — Не надо вешать мне лапшу на уши, всё дело в том, что я сказал или сделал ещё до его прихода. — В глубине души Коннор знает, в чём причина. Доказательство тому собирается каплями пота между его лопатками, невыносимым жаром похлеще смачной пощёчины, но Коннор не может быть тем, кто первым скажет это вслух. Хэнк не должен знать, что он знает: о Камски, о психотерапевтическом отделении, о маленьком мальчике и обо всём остальном. Они меряются взглядами долгое мгновение, а затем Хэнк со вздохом сжимает переносицу. Дотянувшись до прикроватной тумбы, он достаёт свой бумажник, не обращая внимания на воткнутую в руку капельницу. Вытянув две мятые двадцатидолларовые купюры, Хэнк протягивает их Коннору. — Я бы предпочёл поговорить позже, вечером, у тебя как раз будет время вернуться домой, принять душ и купить себе что-нибудь на ужин. Ты не обязан возвращаться, но… ты знаешь, где меня найти. — Должно было прозвучать непринуждённо, но всё, что слышит Коннор — это усталого, одинокого мужчину.  — По-прежнему не понимаю, почему мы не можем поговорить сейчас, — бурчит Коннор, но, тем не менее, медленно подходит и забирает у Хэнка деньги. Он пялится на них пару мгновений, шмыгает носом и поднимает глаза. — Что предпочтёте на ужин?  — На твоё усмотрение, — отвечает Хэнк, склонив голову к плечу. Синий лёд в его глазах растаял, хотя взгляд всё ещё настороженный. — Удиви меня. * * * Солнце давно уже опустилось за горизонт Детройта к тому времени, как Коннор садится за руль своей машины. Он накинул пальто поверх униформы, прежде чем выйти на крытую парковку, и сорок долларов Хэнка буквально прожигают нагрудный карман, где прицеплен бейджик.  Коннор снимает петличный зажим и заводит автомобиль, прежде чем уставиться на своё отражение в пластиковом пропуске: на него смотрит улыбающийся, симпатичный, полный оптимизма и рвения мужчина. Ему пришлось перефотографироваться три года назад, когда больница поменяла страховую компанию. Он размышляет о Коуле Андерсоне, был ли тот всё ещё жив тем утром, когда Коннору печатали новый бейджик. Наверное, ел хлопья за кухонным столом, покачивая маленькими кроссовками над полом, в то время как Хэнк вошёл в кухню с чашкой кофе в руке и поцеловал сына в макушку. Коннор ненавидит тот факт, что представить это получается пугающе легко. Сорок баксов — слишком большая цена для жирной еды навынос, да даже для пиццы на двоих, поэтому Коннор едет в свою самую любимую во всём городе раменную и заказывает две порции с собой. Он сидит за прилавком с телефоном в руке, однако наблюдает за вздымающимся паром на кухне, пока повар готовит рамен, а помощник закидывает что-то в вок. Коннор думает, каково было бы Хэнку сидеть здесь рядом с ним, бок о бок, вместо того чтобы лежать в стерильной палате в реанимации.  К середине завтрашнего утра Хэнку уже снимут плевральный дренаж и переведут этажом выше. Хэнк перестанет быть пациентом Коннора, и после этого… Коннор не уверен, что случится. В стационаре Хэнку по-прежнему можно будет принимать неограниченное количество посетителей, но что будет дальше, когда Хэнка выпишут через несколько дней? Возможно, он исчезнет из жизни Коннора, и тот никогда больше не увидит и не услышит его. На этой мысли Коннор морщится от собственной глупости, в придачу к острому чувству потери, которой ещё даже не испытал — по крайней мере, пока. Но потом он вспоминает нежную голубизну глаз Хэнка; то, как его гладкие волосы переливались серебристыми волнами после долгожданного мытья. Коннору снова хочется их коснуться, хочется провести рукой по его голове, помассировать кожу, запустить пальцы в вихры. Он заливается краской, осознав, что позволил себе витать в облаках. Однако списывает всё на клубящийся в закусочной пар. Холодный ветер обжигает похлеще пощёчины, когда Коннор выходит на улицу с пакетом рамена и никумана. Он едет домой и, покормив Трио, принимает быстрый пятиминутный душ: просто чтобы смыть характерный запах больничного мыла и сказать, что помылся, если Хэнк спросит.  В гардеробной он надевает свой самый мягкий свитер и джинсы, после чего усмиряет расчёской свои мокрые кудри. Он раздумывает над тем, чтобы подушиться и надеть свои модные часы — подарок Ричарда с прошлого Рождества, — а потом смеётся в голос, осознав, что собирается словно на свидание. К тому времени как Коннор возвращается в больницу, часы посещения уже два часа как окончились. Он паркуется на этаже крытой парковки, предназначенном для посетителей, и, подхватив пакет с едой, направляется к служебной двери рядом с кафетерием. Не поднимая глаз на направленную на него камеру, Коннор пикает пропуском и заходит через служебный вход, избегая встречи с охранником на ресепшене.  Когда Коннор выходит из лифта, главный коридор ОРИТ благословенно пуст. На этот раз Коннор не задерживается: не тратя время, он заходит прямиком в палату Хэнка и закрывает за собой дверь. Пересменка была около полутора часов назад, так что у Коннора есть ещё примерно час до того, как ночная медсестра начнёт очередной обход.  Хэнк искренне удивлён его увидеть. Однако глаза его загораются и он по-дурацки присвистывает, и в этот момент Коннор рад тому, что купил что-то получше пиццы и немного привёл себя в порядок.  — Как так получается, что ты вечно выглядишь будто сошедшим с обложки дорогого журнала, даже когда на тебе униформа? — вслух изумляется Хэнк, наблюдая, как Коннор устанавливает подкатной столик, придвигает свой табурет и садится, после чего вскрывает пакет. — Блин, что бы там ни было, пахнет вкусно. Даже полуостывший рамен по-прежнему вкусный, а никуман слегка размяк, но, вне всякого сомнения, лучший в городе. Хэнк ест охотно, но осторожно, переводя взгляд с Коннора на приглушённый телевизор и обратно. Он решается отведать сваренного вкрутую яйца и умудряется съесть его целиком без приступа тошноты. Однако ещё на середине тарелки Хэнк понимает, что ему хватит. Коннор подцепляет палочками кусочек свинины из миски Хэнка, и тот великодушно подвигает её ближе к Коннору. Душистый бульон добавил цвета бледному лицу Хэнка, а щёки его прямо-таки разрумянились. Коннор, сытый и приятно согревшийся, не может этого не отметить.  — Вы лучше выглядите, — искренне говорит он.  — Я лучше себя чувствую, — тут же отвечает Хэнк и прочищает горло. — Спасибо за… кхм. За то что вернулся. Особенно после моего мудацкого поведения сегодня днём.  Коннор вздыхает, однако мотает головой. Глаза его мерцают. — Мне под силу выдержать ваш напор, мистер Андерсон. Лицо Хэнка краснеет ещё гуще. — Боже. Снова ты со своими фразочками. — Они надолго умолкают, потом Хэнк, покрутив в руках пульт от телевизора, наконец-то отыскивает клавишу отключения звука. Он встречается взглядом с Коннором, а затем нерешительно колеблется.  — Слушай… Не знаю, с какой стати я думал, что мы сможем просто сесть и всё обсудить, будто ты мой долбанный мозгоправ… Это некомфортно и… нечестно, Коннор, как ни крути. Несправедливо — вываливать на тебя тонну своего дерьма. Коннор придвигается самую капельку, на полдюйма ближе. — Я здесь, потому что хочу услышать, — возражает он. — Да будет вам известно, я мог бы с лёгкостью унести свой рамен с собой, в тёплую квартиру, и послать вас на три буквы. Оставил бы вас давиться лапшой в одиночестве, — улыбается он, легонько вращаясь на стуле. Пытаясь всем своим видом выразить готовность и открытость, которые ощущает. — Однако я здесь. Поэтому, если вам есть что сказать, я весь внимание. — В том-то и дело, пацан: слишком много придётся рассказывать, — вздыхает Хэнк. Судя по тону, он остался при своём мнении. — Даже не знаю, с чего начать. Я просто… не знаю. Он гулко сглатывает, мотает головой, будто пытаясь торопливо выпалить пришедшие на ум слова, пока те не ускользнули. — Наверное, начну с того, что мы с тем парнем, которого ты упоминал, Камски, не сошлись характерами. Заговорив о нём, ты задел за живое. Коннор напрасно пытается подавить саркастичную улыбку, несмотря на приливший к лицу жар, от которого в свитере становится слишком тепло.  — Это очень вежливый способ сказать, что он бывает напыщенным козлом. — Ага. — Хэнк недоумённо смеётся, его брови взлетают на лоб. — В смысле… точно. — Откуда вы знаете Элайджу? — спрашивает Коннор, несмотря на то, что вопрос приносит боль.  На удивление, Хэнк, похоже, сегодня настроен не ходить вокруг да около, хоть и запинается на некоторых фразах: — Я, эм-м, «отбывал небольшой срок» в психиатрическом отделении на верхних этажах, пару лет назад, — рассказывает он, неловко ёрзая ногами под одеялом. — Слишком рано вернулся на службу после… После кое-чего плохого. И это меня подкосило: я оказался не в состоянии выполнять свою работу.   Коннор слушает молча, и Хэнк тяжко выдыхает.  — В общем, так я познакомился с добрым доктором Камски. И возможно, на одном из сеансов я перемахнул через стол и попытался вбить зубы ему в глотку. Прогрессивная терапия, она такая. — О боже, — вырывается у Коннора. — Так это были вы?! Хэнк почёсывает бороду, склонив голову набок.  — Ты не знал? Интересно. Хах. — Поразмыслив, он пожимает противоположным от интубированного бока плечом. — Видимо, здесь всерьёз пекутся о врачебной тайне. А ещё вероятнее, это Фаулер надавил авторитетом, переговорил с нужными людьми, и дело замяли.  В голове Коннора разом плещется столько мыслей — словно он окунул голову в аквариум. Однако он уже чувствует зарождающийся на кончике языка Главный Вопрос и твёрдо решает держать себя в руках. — А что такого случилось, раз вы оказались под наблюдением Элайджи?  Хэнк отвечает не сразу. Его взгляд блуждает по комнате, осматривает предметы так, будто видит их впервые. Уставившись на поникшие цветы, которые несколько дней назад принёс Коннор, Хэнк тихо отвечает: — Мой сын погиб. В ДТП. Между ними воцаряется тишина; Хэнк ковыряет пальцем одеяло, Коннор пытается подобрать правильные слова. — Мне так жаль, Хэнк, — говорит он, и больше не может выдавить ни слова.  На лице Хэнка читается ужас, словно он ненавидит сам себя за озвученную вслух правду.  — Знаешь, я хотел сдаться, — сипит он хрупким, ломким голосом. — Когда я попал в ту перестрелку и понял, что серьёзно ранен… я хотел, чтобы мне настал конец. Всё, финал, тушите свет. Это было бы так легко. — Есть куда худшие способы умереть, чем истечь кровью на операционном столе. Потрёпанный, никому не нужный лейтенант полиции, — продолжает он, не дав Коннору рта раскрыть. — Я, по меньшей мере, мог бы заявить, что успел пожить. Что не… не отдал концы ещё до того, как моя жизнь толком началась. — По лицу его текут слёзы, когда он с горечью произносит: — Коулу не дали даже такой малости.  В жесте безмолвной поддержки Коннор протягивает руку, касается тыльной стороны ладони Хэнка, потом оборачивает её пальцами, накрывая своей. — Он бы не хотел, чтобы вы сдавались, — произносит Коннор. — Он бы хотел, чтобы вы продолжали жить, чтобы вы были счастливы, Хэнк. Я уверен, что он любил вас всем сердцем. Хэнк делает дрожащий, горестный вдох, не прекращая, однако, плакать.  — Он ушёл, и мне уже никогда не узнать, чего он хотел. — Он делает паузу, сглатывая ком в горле. — Для меня здесь действительно ничего не осталось. Я знаю, что о Сумо есть кому позаботиться, его заберёт Бен, или даже Крис.  Теперь Коннор тоже чувствует жжение в глазах: его охватывает головокружительная смесь тоски и гнева, накатывает растущей волной.  — Не говорите так, — спокойно говорит он, для пущей убедительности стискивая ладонь Хэнка изо всех сил. — Я рад, что вы здесь. Я рад этому каждый божий день с тех пор, как взял вас под крыло, Хэнк.  Его голос слегка дрожит, когда он добавляет: — Я знаю, что не верну вам сына, но я могу быть… вашим другом. Боже, я могу быть для вас кем угодно.  Хэнк вытирает лицо свободной ладонью, уже мотая головой. — Коннор… — Прямо сейчас я не ваша сиделка, — перебивает тот. — Не думайте обо мне как о медбрате. Когда Хэнк вновь более-менее берёт себя в руки, он мягко отнимает свою ладонь, растирает глаза обеими руками и устремляет мутный взгляд на Коннора.  — Тебе не кажется странным, что мы едва знаем друг друга за пределами этой палаты? Наши пути никогда бы не пересеклись вне больницы. Коннор снимает очки, и без них Хэнку лучше видно полукружья мешков под его глазами.  — Иногда в этом мире случается что-то хорошее, — отвечает он, смерив Хэнка взглядом. — Мне кажется, встреча с вами была одной из них.  Всё, о чём Хэнк может думать, это: Коннор видел его обнажённым и вынужден был опустошать его мочеприёмник, но при этом Коннор ни разу не видел его стоящим, идущим, поднявшимся с постели. Он мыл Хэнку волосы, но никогда не сидел с ним рядом и не смотрел отстойное кино бок о бок. Во всём этом ощущается дисбаланс, нереализованность, неравномерность отчасти.  Но одновременно с тем сердце Хэнка говорит за него. Коннор видел всё это — и не сбежал. — Нам лучше… не спешить, — отвечает Хэнк. — Нужно разобраться со всем, ладно? Я сейчас не в лучшей форме… боже правый, да я всё ещё ссу через катетер! К тому же, ты молод, и ты такой. С такой внешностью и темпераментом сраного ангела. Господи, меня это убивает.  Ухмылка Коннора способна затмить солнце; подмигнув, он произносит: — О, я точно не ангел.  — Ещё какой, — хрипит Хэнк, качая головой. — Подумать только, а я ведь в них даже не верил. Улыбка Коннора становится мягче, задумчивей. — Мне тридцать два года, Хэнк. Я тоже успел многое повидать. — Он вновь надевает очки и вдруг кажется более собранным, такой привлекательный и эффектный. — Можете мне поверить, я буду здесь не смотря ни на что. Так долго, как вы позволите мне околачиваться рядом. Близится привычное время отбоя для Коннора по будням, и он прикрывает рукой зевок, поднимаясь со стула. Но вместо того чтобы отступить, он подходит ближе, наклоняется и сжимает здоровое плечо Хэнка в импровизированном объятии.  — Спасибо, что поделились со мной всем этим. В ответ Хэнк кладёт ладонь ему между лопаток; ему довольно трудно дотягиваться из-за капельницы в руке, но Хэнк всё равно это делает — и понимает, что не хочет отпускать. Он слегка поворачивает лицо и упирается подбородком в плечо Коннора, там где шерстяной свитер тёплый и чудесно пахнет свежестью. Хэнк прикрывает глаза, поглаживает спину Коннора и испускает дрожащий выдох. — Нет, это тебе спасибо, — говорит он, когда Коннор мягко отстраняется. Ему трудно существовать в такие хрупкие, человеческие моменты — которых он уже очень долго себе не позволял. — Ты завтра работаешь? Коннор кивает, устало, но всё же улыбаясь.  — А потом у меня три выходных подряд. Мне придётся проявить смекалку, чтобы продолжить пробираться сюда. Может, обзаведусь несколькими комплектами маскировки, чтобы вы не расслаблялись.  — Хах. — Хэнк невольно усмехается, несмотря ни на что. Он толком не знает, что ответить, поэтому говорит первое, что приходит на ум: — Жду не дождусь. — И это истинная правда.  * * * Этой ночью Коннор спит крепко и долго. Он не помнит точно, что делал, до того как лечь в постель, но знает, что сумел раздеться до белья, почистить зубы и положить очки на прикроватную тумбочку. Трио свернулся у него на локте и урчит как трактор. Происходящее между ним и Хэнком по-прежнему кажется… хрупким, в некотором роде. Чем-то очень робким и новым, как крошечные бутоны на зацветающем розовом кусте. Отчасти Коннору хотелось позвонить Ричарду и проораться в трубку вчера по дороге домой, но он чувствует, что ещё слишком рано для подобного. Нужно просто сложить руки и позволить вещам идти своим чередом. Всему своё время.  Поутру, выключив будильник, Коннор собирается на очередной рабочий день. Три дня выходных призывно манят, не в последнюю очередь потому, что Коннор на этой неделе практически поселился в больнице — разве что не ночевал. Из хорошего: чем быстрее Хэнка переведут в стационар, тем быстрее он сам отправится домой.  Коннор заступает на смену вовремя, как обычно, и выходит на свой этаж, чтобы проверить информационную доску и освободить с дежурства ночную медсестру. Главным образом, он хочет посмотреть, поступили ли к ним новые пациенты за ночь — однако сердце его подпрыгивает к горлу, когда он видит имя Саймона рядом с текстом «Генри Андерсон: палата 298». — Саймон вчера взял на себя ночную смену? — спрашивает Коннор вслух, стоя посреди сестринской, и поворачивается к Люси и Хлое. — Почему информация на доске не обновлена со вчерашнего дня? — Она обновлена, Коннор, — отвечает Маркус, выходя из подсобки в своей униформе старшего медбрата. — Можно тебя на пару слов в мой кабинет? Много времени это не займёт. Сердце Коннора так стремительно ухает в пятки, что его мутит, но он сжимает зубы, сдерживая приступ тошноты, и кивает.  — Без проблем, — соглашается он. — Доброе утро, Маркус. Они даже не доходят до офиса; посреди коридора Маркус останавливается и смеряет Коннора взглядом своих разноцветных глаз, ясным и открытым.  — Мистер Андерсон отстранил тебя от должности своего медбрата, безотлагательно, — произносит он. — Я не знаю, что между вами произошло, но у меня есть подозрения, Коннор. И я не хочу быть тем, кому придётся подписывать соответствующий приказ из отдела кадров. Коннору кажется, что он не может вдохнуть. — Я… не понимаю, — лицо его немеет от шока. — Я… мы… мы с ним… мы же виделись прошлым вечером, когда я уходил с работы. Нет ни одной обоснованной причины…  — Ему не требуется причина, Коннор, — твёрдо говорит Маркус. — Ты прекрасно знаешь, что желание пациента — закон. Ни о чём не беспокойся, Саймон присмотрит за ним, пока его не переведут на верхний этаж, а там он уже не будет под нашей ответственностью. Насколько мне известно, ты прекрасно исполнял свои обязанности, но теперь он — не твоя забота.  Коннор стоит столбом, с остекленевшим взглядом, ощущая, что готов провалиться сквозь пол и умереть.  — Понимаю, — отрешённо говорит он. — Спасибо, что дал знать. — Для этого я здесь, Коннор. — Коротко сжав его плечо, Маркус разворачивается и направляется вдоль по коридору к своему кабинету. — Не позволь этому случаю есть тебя поедом, — добавляет он, оглянувшись через плечо. — Что поделать, случается дерьмо.  После того как Коннор деревянной походкой возвращается в сестринскую, чтобы ознакомиться с обновлённым графиком, он старается задвинуть подальше мысль о том, что его отстранили — что Хэнк отказался от его услуг, — чтобы иметь возможность сосредоточиться. Но ему так больно и обидно, в том плане, которого он даже сам не понимает. Чувствуя волну медленно поднимающейся паники, он заходит в комнату отдыха, запирается в туалете и смотрит на своё отражение в зеркале. Снимает очки со своего ошарашенного лица и по-прежнему не находит ответов. Случившееся не имеет смысла, и Коннор так шокирован, что не находит в себе сил ни ругаться, ни плакать. Проходит два с половиной мучительных часа проверки других пациентов, прежде чем Коннор находит свободную минутку, чтобы прошмыгнуть вдоль по коридору, к палате 298. Он не знает, что скажет Хэнку — вот что самое страшное. После всего, что они разделили за короткое время знакомства, к такому невозможно подготовиться.  Когда Коннор входит и прикрывает за собой дверь, Хэнк сидит в постели с книгой кроссвордов, которую Коннор оставил в его палате несколько дней назад. Он щурится на мелкий шрифт, очевидно, испытывая трудности с чтением текста без очков, но поднимает голову и смущённо улыбается при виде своего посетителя.  — А вот и ты, — говорит он добродушно. — Я всё гадал, сколько времени тебе понадобится, чтобы явиться сюда и устроить мне разнос. Коннор разводит руками, в растерянности стоя у двери.  — Я не понимаю, — хрипит он, мгновенно ощущая, как горло перехватили эмоции: предательство, гнев, тоска? — Что я такого сделал, что вы меня прогнали?  Хэнк просто смотрит на него, медленно опуская кроссворд на колени. — Коннор, — говорит он. — Иди сюда.  — Ответьте мне, Хэнк! — шипит тот. — Я уже понятия не имею, что между нами происходит. Вы выставили меня некомпетентным сотрудником и полным идиотом.  — Подойди, — повторяет Хэнк, на этот раз сипло. — Пожалуйста. Я хочу кое-что тебе дать.  С застывшими в глазах слезами, Коннор делает один-единственный шаг к кровати и останавливается.  — Мне не нужны от вас ни деньги, ни сраные благодарственные открытки. Я хочу знать, почему вы так со мной поступили, ничего не сказав. — Я пытался тебя защитить, — тихо отвечает Хэнк. Он нервно облизывает губы, ёрзая на месте. — Я… просто подойди сюда, будь добр? Это всё, чего я прошу. Коннор с очевидной неохотой подходит к постели; руки его трясутся от бурлящего в крови адреналина. — Что? — рявкает он. — Если вам что-то нужно, мне придётся позвать Саймона. — Саймон — не тот, кого я сейчас хочу видеть. — Хэнк обхватывает дрожащие пальцы Коннора своими. — Сядь, пока ты не заработал нам обоим сердечный приступ, ладно? — Лицо Хэнка страдальчески вытягивается. — Я всё испортил, да? Твою мать. Сощурившись, Коннор шлёпается на табурет, на котором так часто сидел у его постели. Он смотрит на огромную ладонь Хэнка, держащую его руку как нечто драгоценное, потом поднимает глаза и встречается взглядом с Хэнком. — Что испортил? — спрашивает он, а затем теряет дар речи. Хэнк тянется к нему, трогает за подбородок, чуток запрокидывает ему голову. Коннор ему позволяет. Помоги ему бог, он просто позволяет ему. Сердце бьётся в груди умирающей птицей, в последней судорожной попытке вырваться на волю. Когда Хэнк улыбается, то улыбка его глуповатая и робкая, словно он и сам себе не верит.  — Мне пришлось отстранить тебя, чтобы иметь возможность сделать это, — говорит он, сверкая щербинкой меж зубов, ублюдок эдакий, а потом наклоняется и прижимается к губам Коннора своими в сладком, тёплом, мягком поцелуе.  Он длится так долго, что они сталкиваются носами, легонько и всего чуточку неловко. Коннор чувствует вкус ополаскивателя для рта, но в данную минуту его мозг отказывается это воспринимать. Он лишь ахает — тихим звуком в губы Хэнку, — и закрывает глаза, позволяя этому случиться, прижимаясь в поисках большего, углубляя поцелуй. Свободная рука Хэнка обхватывает его лицо, удерживает Коннора на месте; его ладонь такая крупная, что накрывает лицо от челюсти до уха. Он не отпускает Коннора, даже когда они мягко отстраняются, оставаясь в личном пространстве друг друга. Коннор пытается отдышаться. Его очки покосились.  — Эй, — шепчет Хэнк, и Коннор ощущает это тёплое слово прямо своей кожей. — Всё хорошо?  Он кивает, чувствуя, как медленно расплывается в улыбке, обрисовывающей ямочки на его щеках. Хэнк нежно поглаживает одну из них, прослеживает подушечкой лёгкие морщинки и носогубные складки.  — «Не будем спешить», называется, — хрюкает от смеха Коннор и наклоняется за очередным поцелуем. * * * К обеду Хэнку снимают плевральный дренаж и заклеивают отверстия пластырными полосками для бесшовного заживления. На лице Хэнка читается явное облегчение и характерная усталость, присущая исключительно человеку, с плеч которого сняли тяжкое бремя. Коннор подмигивает ему с поста медсестры, пока Саймон катит его по коридору к лифту. Сердце Коннора трепещет от облегчения и сочувствия: целая неделя в ОРИТ — и вот Хэнка наконец переводят в стационар.  Что касается самого Коннора, остаток смены он практически на крыльях летает. Коннору не важно, что Хэнк больше не рядом, он всё равно глупо улыбается, пока обходит других пациентов и совершает все привычные рутинные процедуры, от смены простыней до опорожнения мочеприёмников. Только в обществе своих коллег он старается держать лицо, нацепляя более нейтральное, туманное выражение. Он должен быть обижен на отстранение, а не парить на седьмом небе от счастья из-за украденного поцелуя.  Через три минуты после окончания смены Коннор уже на верхнем этаже, мчится по коридору к палате, номер которой Хэнк скинул ему в смс. Капитан Фаулер уже навестил его днём, вместе с несколькими коллегами Хэнка, и свидетельства их визита расставлены по всей комнате: пакет с мексиканской едой, полный остывших тако, двухлитровая бутылка ананасовой газировки и надувная кукла в дешёвой футболке с надписью «Я пережила учебную стрельбу и получила всего три дырки».  — Три дырки, хм? — вскидывает бровь вошедший в палату Коннор. Хэнк смущённо лыбится, заливаясь краской до самой груди. Вместо больничной сорочки на нём боксеры и рубашка на пуговицах с вырвиглазным геометрическим принтом, расстёгнутая и обнажающая татуировку и живот. Коннор влюбляется в неё с первого взгляда. — Сам посчитай. — Хэнк касается двух заживающих ран на груди и постукивает по простреленному колену. — Мои сослуживцы — шуты гороховые. Я удивлён, что они не придумали что-то похуже.  Коннор качает головой и медленно подходит к постели, чувствуя, как губы покалывает в предвкушении.  — Я просто обязан был заглянуть к тебе за ещё одним поцелуем перед уходом. Просто чтобы удостовериться, что есть ещё порох в твоих пороховницах, теперь, когда нас разделяют многие мили.  Он склоняется навстречу губам Хэнка, когда тот запрокидывает лицо, и коротко чмокает, сладко и целомудренно.  — М-м, недурно, — тянет он, сморщив нос. Хэнк притягивает его обратно и прикусывает его нижнюю губу. — Я тебе ещё покажу, прохиндей, — рычит он, и Коннор издаёт горлом тонкий звук, когда широкая ладонь приземляется ему на бедро, обжигающе горячая поверх тонкой ткани униформы. — Ты у меня попляшешь, когда я смогу выбраться из постели и снова передвигаться на своих двоих. Одна лишь мысль об этом настолько незнакома и фантастична, что Коннор зависает, представляя, что именно Хэнк может сделать со всем этим весом и силой своего тела. 1,93 метра и 113 с лишним кило — это вам не хухры-мухры. Коннору не нравится добывать информацию через свои профессиональные полномочия, но факты остаются фактами: Хэнк крупный мужчина, с какой стороны ни взгляни.  Однако до поры до времени Коннору нужно задвинуть свои фантазии на дальнюю полку. Хэнк ещё не выздоровел, ему только сегодня вытащили трубку из лёгкого, и он ещё не может опираться на колено дольше нескольких секунд. Ему потребуется, по меньшей мере, несколько недель физиотерапии, чтобы восстановиться.  Хэнк вновь сжимает бедро Коннора и отклоняется на подушку, чтобы смерить его взглядом.  — Ты уже ужинал? У меня тут полно еды осталось, если найдёшь где разогреть. — Он притягивает к себе бумажный пакет и открывает, позволяя Коннору заглянуть внутрь. Холодная мексиканская еда звучит не очень аппетитно, но она халявная и уже тут, поэтому Коннор берёт два куриных тако и, выскользнув в коридор, направляется в комнату для посетителей. В ней только два ребёнка школьного возраста, смотрят телевизор, передавая друг другу солёные крекеры. Они глядят на Коннора с мимолётным любопытством, прежде чем возвращаются к просмотру фильма. Наверное, их родители лежат в одной из палат.  Когда Коннор возвращается с двумя разогретыми тако, Хэнк тоже включил свой телевизор. Он листает каналы, пока Коннор наливает себе в бумажный стакан тёплую ананасовую газировку и лениво цедит её. Коннор улыбается поверх стакана, видя, что Хэнк остановил свой выбор на Скуби-Ду. Они смотрят телевизор в компанейском молчании, пока Коннор ест. Этот мультик на обоих навевает ностальгию, что звучит странно, учитывая двадцатилетнюю разницу в возрасте. Хэнк уже закончил колледж и продвигался по карьерной лестнице, когда Коннор, вопящий и брыкающийся, появился на свет.  И да, им о многом нужно поговорить, и ещё больше — узнать друг о друге. Они едва коснулись поверхности, и всё же Коннор думал о том треклятом поцелуе весь день. Несмотря на бороду и усы, рот у Хэнка мягче, чем выглядит: нижняя губа такая пухлая, что её приятно посасывать. Коннору кажется, что он сумеет узнать всё о Хэнке через одни только поцелуи.   Должно быть, мысли последнего устремились в ту же степь, поскольку Хэнк сводит брови и откашливается. — Скажи, — протягивает он. — Ты когда-нибудь встречался с… кхм. Людьми старше себя? Коннор сминает обёртку из-под тако и без труда забрасывает её в мусорное ведро на противоположном конце комнаты.  — Я почти всегда выбираю мужчин постарше, — отвечает он. — Этим ты меня не отпугнёшь.  — Я ничего подобного не пытаюсь сделать, — тут же оправдывается Хэнк. — Это был искренний вопрос, только и всего. — Некоторые мужчины твоего возраста — манипулятивные хищники, которые никогда в жизни не пеклись о чьём-то благополучии. А некоторые мужчины твоего возраста просто ищут быстрый способ забыться после получения свидетельства о разводе, — пожимает плечами Коннор. — Плавали, знаем. Насколько я могу судить, ты к этим категориям не относишься. Ты просто… ну… — Коннор чуть краснеет и склоняет голову в попытке это скрыть, позволяя вихру волос упасть на лоб. — Ты другой, Хэнк. Тот добродушно хмыкает. — У меня полно моих собственных заморочек, солнце. На этот счёт можешь не переживать. — Я думаю, большинство из них, если не все, зависят от обстоятельств, — спокойно возражает Коннор. — Они не заложены в твоём характере и не делают тебя плохим человеком. Хэнк ненадолго замолкает, размышляя над этим; глубоко вздыхает, раздувая ноздри. — Может, так и есть, — он поднимает взгляд, встречаясь глазами с Коннором. — Но откуда тебе знать наверняка?  Это хороший вопрос, и возможно, у Коннора нет на него полного ответа. Как он может сказать, что просто почувствовал это, умом и сердцем, ещё в тот день, когда Хэнк впервые очнулся в палате? Признать это будет полным сумасшествием, однако Хэнк ждёт ответа. — Зови это интуицией, наверное, — мягко улыбается Коннор. — Мне нравится думать, что в таких вещах мне подсказывает шестое чувство.  Хэнк тяжко выдыхает, качая головой. — Даже в таких вещах, как старые, никчёмные лейтенанты полиции вроде меня? Я тебе в отцы гожусь.  Коннор издаёт скептический звук. — А что, ты планируешь читать мне сказку перед сном каждую ночь, прежде чем укладывать меня в постель? — щурится он. — Моему отцу был не двадцать один год, когда я родился.  — О, уложить тебя в постель — это запросто, — неожиданно говорит Хэнк, понизив голос до грудного рокота. Происходит это так быстро, что сердце Коннора ухает вниз, как на аттракционе. — Это можно устроить.  Ощущение головокружения мгновенно сменяется волной обжигающего жара. Коннор вспыхивает как маков цвет, и всё же наклоняется ближе и, опустив очи долу, легонько касается руки Хэнка двумя пальцами.  — Ловлю вас на слове, мистер Андерсон, — и встаёт, собираясь уходить. Хэнк наблюдает за тем, как Коннор подбирает свою сумку для ланча и пальто, с искорками веселья в уголках глаз — которое, однако, быстро сменяется нотками тоски. — Жаль, что ты не можешь положить меня в карман и забрать с собой, — вздыхает он, пожёвывая нижнюю губу. Это очаровательно, а ещё — чуточку шокирующе, слышать от него такие милые слова сразу после таких развратных.  — Рано или поздно заберу, — мягко отвечает Коннор, и когда он тянется погладить Хэнка по волосам, тот перехватывает его руку и прижимается тёплыми губами к ладони, между средним и безымянным пальцами. Ощущение поцелуя на такой тонкой коже, как там, вынуждает желудок Коннора совершить кульбит.  — Держи телефон под рукой сегодня вечером. — Слова вылетают сами собой, без ведома Коннора. Он гладит Хэнка по надбровной дуге, и жест выходит таким нежным, что внутри него поднимается головокружительная мешанина чувств. — Я… может, напишу тебе попозже. Перед сном. — Как скажешь, красавчик, — глухо рокочет Хэнк, в последний раз сжимает его ладонь и отпускает. — Иди домой и хорошенько отдохни, — добавляет он с улыбкой. — Я поправляюсь так быстро, как могу. — И правда, — отвечает Коннор. — Ты большой молодец, Хэнк. Ему не хочется уходить, но он знает, что должен поехать домой и расслабиться, вернуться в нейтральную зону и провести время с Трио. Ему пойдут на пользу несколько дней отгула: приведёт в порядок мысли и чувства.  И всё же сердце Коннора пропускает удар, когда Хэнк произносит: — Завтра обед вместо ужина? — Пожалуй, ты единственный человек на планете, ради кого я готов возвращаться сюда на выходных, — отвечает Коннор без капли раздражения. Уже стоя в проёме, он барабанит костяшками по косяку и кивает; теперь завтрашнее свидание кажется ему самым предвкушаемым в его жизни. — Я приду.  * * * Дома Коннор никак не может успокоиться, несмотря на все усилия. За окном неуклонно темнеет, но даже покормив Трио и перестирав всё бельё, Коннору тяжело привести мысли в порядок. Монотонный гул телевизора на заднем плане ни капли не помогает, и книгу почитать тоже нет возможности, поскольку Коннору не сидится на месте даже пять минут. Стрелка на часах уже подбирается к десяти вечера, когда он наконец выключает телевизор и обходит по кругу свой таунхаус, гася всюду свет. Оказавшись в ванной, он включает душ и оставляет только верхний свет; комната постепенно начинает наполняться паром. Давно уже избавившись от грязной униформы, Коннор всё же содрогается от прохлады, стягивая с себя брифы и майку.   В голове крутятся слова Хэнка. Да и как им не крутиться? Природа их отношений поменялась резко, но ожидаемо — хотя сейчас над ними прозрачной пеленой нависла досаждающая фрустрация: Коннор видит и слышит всё, чего желает, но не может коснуться. Пожалуй, к лучшему, что Хэнка ещё не выписали, иначе Коннор уже притащил был его к себе домой. Что это, слепая влюблённость? Или нечто большее? Знать бы самому. В этой мысли кроется в равной мере тревожное любопытство и нервный трепет.  Как бы там ни было, Коннор оставляет самоанализ на потом и заходит в душ. Он моет волосы и быстро намыливает тело, затем встаёт под горячую струю, ведёт мыльной ладонью вниз по животу и обхватывает рукой член. Это далеко не то, чего ему хочется, и всё же ему хватает дюжины неторопливых движений запястьем, чтобы кончить, опираясь одной рукой на стену душевой, пока вода хлещет его по спине.  Он хочет произнести имя Хэнка, но не осмеливается. Рано. Разомлевший и согретый, Коннор вылазит из душа и вытирается, но не спешит надевать боксеры и пижаму. Он смотрит на своё обнажённое тело в зеркале ванной, однако мало что способен разглядеть без очков, помимо общих очертаний и бледности своей кожи. Узкие бёдра, плоский живот с тонкой полоской волос, бегущих вниз от пупка. Его не назовёшь крупным мужчиной, однако в жилистых мышцах его рук кроется сила, и у него красивый абрис плеч.  Хэнк ничего этого не видел. От этой мысли покалывают волоски на руках и ногах Коннора: подумать только, он видел каждый дюйм Хэнка — а Хэнку знакомы только его губы и ладони. Одновременно с тем Коннор понимает, что его уход за Хэнком вёлся в строгих рамках профессиональных отношений. В том, что касается интима, ему и самому знакомы только губы и ладони Хэнка, не более.  С этими мыслями Коннор забирается в постель и включает настольную лампу. Он обводит взглядом своё тело, накрывает ладонью свой обмякший член, легонько сжимает, но после душа уже не чувствует немедленной вспышки возбуждения. Однако мышцы живота напрягаются и подёргиваются, и Коннор тянется за телефоном, поставленным на зарядку рядом с кроватью. Он делает одно фото, второе — потом ещё несколько вдогонку. Он прикрывает большую часть паха ладонью, оставив только намёк на полоску мягкой кожи и тёмные завитки волос у основания члена. В итоге удаляет все фотографии, кроме одной, и спрашивает себя, будет ли Хэнку вообще интересно что-то подобное. Когда Коннор отправляет фото Хэнку на телефон, его буквально колотит от нервов, а вместе с приливом адреналина накатывает паника — приходится закрыть глаза и сделать несколько глубоких вдохов. На фотографиях нет его лица, разумеется — и всё же. Одной мысли о том, что Хэнк это увидит, достаточно. Проходит несколько минут, и вскоре он получает ответное сообщение Хэнка.  «Прекрасен», — вот и всё, что там сказано. Коннор пялится на это слово, пока пару мгновений спустя под первым сообщением не всплывает второе: — «Жду не дождусь, когда смогу поцеловать все эти веснушки».  Коннор щурится, потом надевает лежащие на ночном столике очки и тщательно разглядывает тёмные родинки на своём животе: одна рядом с пупком, целая россыпь около тазовой косточки. Он улыбается. Ответ почти несуразный, в сравнении с тем, чего можно было ожидать от любого другого мужчины — а потом Коннор представляет рот Хэнка в этих местах, и дыхание его срывается.  «Хочу, чтобы ты был здесь», — пишет он в ответ. На полном серьёзе и во всех возможных смыслах. Почти целую минуту на экране виднеется идентификатор того, что собеседник печатает; так долго, что Коннору становится душно и неуютно. Но когда сообщение от Хэнка всё же приходит, там лишь четыре коротких слова — обещание, которому они оба могут верить.  «Я скоро буду рядом». * * * На следующий день Коннор приносит в больницу запечённые макароны и салат. В своём аккуратном синем свитере и с гостевым пропуском он похож на симпатичного, но строгого школьного учителя. Он немного робеет в свете того, что отправлял Хэнку прошлым вечером, но Хэнк лишь широко улыбается и многозначительно подмигивает в знак приветствия. И, что любопытно, даже не вспоминает о произошедшем. В обмен на домашнюю еду и поцелуй (или два, а может даже три) Хэнк протягивает Коннору ключи от своего дома, с которыми поступил в реанимацию неделю назад. Коннор помнит, как доставал их из пакета с личным имуществом и отмывал от крови, прежде чем положить в камеру хранения вещей пациента.  — Я знаю, что пожалею об этом, — вздыхает Хэнк, проводя рукой по волосам. — Но я… кхм. Подумал, что ты сможешь осмотреться на месте, пока ты там. Без меня будет легче, не буду стоять над душой, — натянуто смеётся он. — Только не слишком осуждай мой бардак, ладно? Я неспроста холостяк.  Вопреки смущению Хэнка, по прибытии Коннор обнаруживает прелестный односпальный дом на берегу канала, довольно просторный для одного мужчины с собакой. В одном углу кухонной раковины сложены чашка из-под кофе и столовое серебро, в другом — перевёрнутая бутылка виски. Полная упаковка корма для собак крупных пород, однако миски отсутствуют — пёс сейчас у Бена, вспоминает Коннор. Он смотрит на чашку из-под кофе и представляет, как Хэнк поставил её в раковину тем утром перед работой, не зная, что уже вечером окажется в реанимации.  И да, это место не назовёшь безупречно чистым. На книжном шкафу и полках скопился слой пыли. К каплям зубной пасты в раковине в ванной прилипли серебристые волоски, и не вся грязная одежда окончила свой путь в корзине для белья. Но тут и там виднеются трогательные признаки жизни: несколько фото в рамках, покрывало ручной работы на кресле в спальне, горшки с комнатными растениями в кабинете и кактус на одном из подоконников, которые, к счастью, не успели засохнуть без полива за время отсутствия Хэнка.  В спальне Коннор подходит к гардеробу и выбирает несколько рубашек, которые притягивают взгляд — что оказывается непростой задачей, поскольку они все по-своему бросаются в глаза. Очевидно, Хэнка не пугают яркие цвета и узоры. Коннор пакует в сумку шорты и нижнее бельё по просьбе Хэнка, а затем с любопытством присаживается на край матраса. Он долго, пристально смотрит на прикроватную тумбу, прежде чем открыть ящик.  Как ни странно, презервативов там нет — но есть смазка, салфетки, обёртки леденцов от кашля, запасная зарядка для телефона, четыре года как просроченная клубная карта фитнес-центра и элегантный пулевидный вибратор, довольно длинный и сужающийся на конце… Коннор таращится на игрушку, чувствуя прилив жара к лицу и груди; воображение тут же подкидывает соответствующие фантазии. Не прикоснувшись к вибратору, он аккуратно закрывает шкафчик и оттягивает воротник свитера.  Не в первый раз за прошедшие дни ему приходит на ум, что им с Хэнком предстоит ещё очень многое узнать друг о друге.  По возвращении Коннора в больницу в палату снова заглядывает Джош и начинает предварительную подготовку к физиотерапии Хэнка. Они работают над сгибанием коленного сустава и растяжкой одеревенелых сухожилий ноги; Хэнк так сильно потеет от боли, что у него вся футболка спереди мокрая, а лицо блестит в свете ламп. — Думаю, хватит с меня этих пыток на сегодня, — пыхтит он в итоге, откидываясь на спинку стула, пока Джош осторожно опускает его ногу на пол. Они вновь надевают на его колено фиксирующую шину и вместе с Коннором перетаскивают Хэнка обратно на постель. Стационарная медсестра постепенно уменьшала его дозу обезболивающего, и теперь за это приходится платить. Когда Джош уходит, Хэнк накрывает рукой глаза и сидит неподвижно, тяжело дышащий и ужасно бледный. Коннор обмахивает его свёрнутым журналом, стараясь охладить его не прикасаясь. — Я знаю, что будет тяжело, — говорит Коннор, пожёвывая губу и подыскивая подходящие слова. — Но это единственный способ снова встать на ноги. Джош первоклассный профессионал, он знает, когда надавить, а когда отступить.  — Меня не Джош беспокоит, — вздыхает Хэнк. — Этому парню я доверяю целиком и полностью. Меня беспокоит, что мне пятьдесят три, и я вынужден заново учиться ходить, с грёбаным простреленным коленом, которое и так уже было на последнем издыхании. Это унизительно, Коннор. Просто, мать его, смехотворно.  Коннор улыбается в ответ на его унылое, разочарованное фырканье. Хэнк явственно дуется, и не без причины, но Коннор решает об этом умолчать. Положив журнал на колени, он смеряет Хэнка взглядом поверх очков.  — Унизительно или нет, тебе всё же придётся это делать. — И добавляет тише, с блеском в глазах: — Ты хочешь, чтобы я с тобой нянчился, или не хочешь? Хэнк давится смешком, резко поворачивая к нему голову.  — Нянчиться со мной? Что это за вопрос такой…  — Ты меня услышал, мистер Пятидесятитрёхлетний-Старый-Матёрый-Лейтенант, — язвительно перебивает Коннор. — А теперь ответь, ты будешь выполнять все просьбы Джоша на ежедневной физиотерапии, чтобы быстрее поправиться?  — Чего? — давится возмущением Хэнк. — Разумеется, я… к чему ты ведёшь вообще? — Так значит «да»? — вскидывает бровь Коннор. — Да, — вздыхает Хэнк, шлёпая себя по бедру. — Доволен?  — На один вопрос «да», — уточняет Коннор, — или на оба? Хэнк сжимает губы, склонив подбородок к груди. Один голубой глаз поглядывает на Коннора исподлобья, и Хэнк глухо бурчит: — На оба… пожалуй. — Хорошо. — Поднявшись, Коннор целует Хэнка в висок и принимается колдовать над его волосами. — Давай стянем их в хвост, чтобы я видел твоё симпатичное лицо.  В конечном счёте, несмотря на ворчание и досаду, не нужно быть детективом, чтобы разглядеть довольный румянец на лице Хэнка или приподнятый в улыбке уголок губ, пока Коннор зачёсывает его волосы назад и завязывает в аккуратный хвост на затылке. Он никогда больше не жалуется на физиотерапию. * * * На своё десятое утро в больнице Хэнк открывает глаза, едва рассветные лучи только начинают проглядывать сквозь жалюзи — голубые и туманные, словно воздух над холодным побережьем. Он слышит чириканье пташек, порхающих с ветки на ветку и щебетом приветствующих тусклый свет, — беззаботных, несмотря на пасмурное небо. Ещё до того как приходит утренняя медсестра, Хэнк — с несомненной уверенностью — знает, что его сегодня выпишут. Поразительно, что его немолодое, потрёпанное тело меньше чем за две недели перенесло столь многое и начало медленный, но верный путь к восстановлению. Последние пару дней было почти легко, если бы не Джош со своими упражнениями на растяжку, придуманными специально для того, чтобы любому нормальному человеку захотелось выблевать от боли свои лёгкие. Вот в чём дело, однако: Хэнк знает, что о нём хорошо заботились. Так хорошо, на самом деле, что Хэнк позабыл, каким тихим, пустым и одиноким ощущается его собственный дом, когда там только они с Сумо да тихий гул телевизора. Если ему не нравилось в больнице, где у него был минимум посетителей, а персонал исполнял все его прихоти, то каково же будет вернуться домой? Хэнк чувствует скребущуюся панику при мысли о том, как будет сидеть в тёмном, пустом доме, со своим выздоравливающим, ни на что толком не способным телом. Бегать он не может, ходить — не дальше нескольких шатких шагов за раз. Принимать душ — нет. Он даже у плиты стоять не в состоянии, чтобы пожарить себе сраную яичницу. Осознание того, как он на самом деле одинок, накатывает на него девятым валом.  — Я так не могу, — шепчет Хэнк еле слышно и с силой прижимает основания ладоней к глазам, до ярких вспышек. Грудь сдавливает, и лёгкие почему-то не могут вдохнуть. — О чёрт. Блядь.  — Чего не можешь? — раздаётся у двери, и Хэнк вздрагивает от неожиданности. Часы посещения начнутся ещё не скоро, однако Коннор уже стоит на пороге с кофе и бумажным пакетом из булочной через дорогу. Склонив голову к плечу, он ждёт ответа Хэнка. — Ничего, — ворчит тот, прочищая горло. — Это… это я так. Драматизирую.  Коннор подтаскивает стул к его кровати и со вздохом садится, передавая Хэнку горячий кофе.  — Чёрный, два сахара, — отчитывается он, затем откидывается на спинку и смеряет Хэнка оценивающим взглядом поверх очков. — Неужто я вошёл в тот момент, когда вы жалели себя, мистер Андерсон? В тот самый день, когда свобода уже маячит на горизонте? Хэнк тихо фыркает в свой кофе, стараясь сохранить невозмутимый вид. — Я бы никогда, господин начальник, — бормочет он, хотя сердце его подпрыгивает к горлу и тут же ухает на дно желудка при мысли о возвращении домой. — А у тебя, я смотрю, есть какая-то закрытая информация, которой ты не желаешь делиться с классом? Порывшись в бумажном пакете, Коннор выуживает поджаренный бейгл с миксованной начинкой и сливочным сыром, разламывает его напополам и протягивает Хэнку половинку в вощёной бумаге.  — Ходят слухи, что тебя объявят свободным человеком, как только доктор даст разрешение — а сделает он это, когда закончит утреннюю операцию. Я здесь, чтобы забрать тебя домой, — мерцает глазами Коннор. Хэнк думает о том, как оказался в руках Коннора, лёжа одной ногой в могиле: он не имел представления обо всём, что этот сидящий перед ним мужчина совершил в те первые дни, чтобы сохранить Хэнку жизнь и обеспечить комфорт. Каким-то образом те самые руки сейчас здесь, добровольно предлагают вывести его наружу, на белый свет. Вот такой вот полный оборот, которого Хэнк не ожидал совершить и за миллион лет.  Он думал, что закроет глаза и никогда больше не очнётся. Даже предвкушал это. И тем не менее, вот он Хэнк. Ест самый вкусный бейгл во всём чёртовом Детройте, в компании самого привлекательного мужчины, которого когда-либо встречал… и когда-либо целовал. — Значит, ты мой водитель на сегодня, да? — тупо произносит Хэнк, поскольку не знает, что ещё сказать. Все его эмоции стянулись тугим узлом в груди, и чем сильнее он пытается их распутать, тем больше они запутываются. Он мог бы сказать Коннору Штерну миллион вещей, и каждая из них начиналась бы со слова «спасибо».  — Ну… — тянет Коннор, слегка краснея. Он опускает глаза в пол и пожёвывает губу, прежде чем встретиться взглядом с Хэнком. — Я ведь не обязан просто высадить тебя у дома и сбежать, так? Я подумал, что мог бы… ну, знаешь… Остаться на пару дней. Помочь тебе встать на ноги. Бедное старое сердце Хэнка пускается вскачь.  — Милый, — дрожащим голосом произносит он, — я ещё далеко не скоро встану на ноги. Губы Коннора подёргиваются. — Это приглашение остаться подольше? — Так долго, сколько тебе потребуется, чтобы смертельно от меня устать. — Хэнк ненавидит себя за эти слова, но не может сдержать их. — Так что примерно неделю, плюс-минус пару дней. Но Коннор не отступает и не отказывается от своих слов. Он не трус. Он с задумчивой улыбкой жуёт бейгл, подносит палец ко рту, чтобы стереть сливочный сыр. Хэнк завороженно наблюдает, пытаясь не раздумывать о том, чем он всё это заслужил. — У меня в машине сложена сумка со всем необходимым, и я попросил брата приглядеть за котом, — ухмыляется Коннор. — Я ведь уже говорил тебе, что от меня не так-то просто избавиться. Как и сказал Коннор, хирург Хэнка заявляется без четверти двенадцать — прямо из операционной, судя по форме, — просматривает его карту пациента, проводит парочку тестов на подвижность и в итоге пожимает Хэнку руку. Далее следует максимально ускоренный процесс выписки, и не успевает Хэнк оглянуться, как его уже выселяют из палаты, вручают пластиковый пакет с имуществом и по-прежнему надутую резиновую куклу, Коннор надевает ему на ногу коленный ортез-фиксатор и помогает усесться в скрипящее кресло-коляску. — Прописанные тебе лекарства купим по пути, — говорит Коннор, прежде чем выкатить его на полуденный свет из раздвижных дверей больницы. Все запахи и звуки резко бьют в лицо, и Хэнк сжимает челюсти, сдерживая внезапно нахлынувшие эмоции. Пропади он пропадом, если не скучал по этому городу.  — Прощальные слова будут? — сжимает Коннор его плечо, когда они подкатываются к машине. Они останавливаются лицом к зданию, и Хэнк задирает голову, смотрит на больницу несколько секунд, после чего медленно поднимает руку надувной куклы и торжественно машет ею на прощание.  — Спасибо за то, что подарили мне самого горячего медбрата во всём Детройте, — говорит он, вынудив Коннора издать один из его жизнерадостных, хриплых смешков, от которых всё его лицо испещряется счастливыми морщинками.  — Вот уж точно. — Коннор наклоняется поцеловать его в щёку. Стоит признать, Хэнк уже чувствует себя гораздо лучше. * * * Дом кажется таким тихим без Сумо. На арендованных Хэнком костылях на веранду не поднимешься, так что Коннор обхватывает его сильной рукой и помогает ему медленно взобраться по ступеням; Хэнк балансирует, опираясь на здоровую ногу, и уже промок от пота насквозь, несмотря на прохладный день.  Коннор устраивает Хэнка на диване и возвращается к машине за костылями и сумками. Должно быть, он отвлёкся на звонок: Хэнк неразборчиво слышит его голос с подъездной дорожки, тихий и непринуждённый. Телевизионный пульт лежит на дальнем краю кофейного столика, и Хэнк оглядывается в поисках чего-нибудь, чтобы его подтянуть, но в пределах досягаемости ничего не находит.  Многострадально вздохнув, он обводит глазами гостиную. После стольких дней в больнице здесь даже запах странный, незнакомый. Хэнк, будто впервые, подмечает пыль, бардак и пятна от сырости в углу у задней двери. Заживающая розовая кожа на груди Хэнка стянута и чешется. У него есть мазь для заживления шрамов, которая должна снять дискомфорт, но она в сумке, которую Коннор ещё не принёс. Хэнк расстёгивает три верхних пуговицы рубашки, суёт руку за шиворот и кончиками пальцев касается нежного места, где пуля прошила тело. Кожа здесь тёплая на ощупь, но не лихорадочно горячая. Просто очередной шрам в коллекцию.  Когда вернувшийся Коннор закрывает за собой дверь, он оставляет сумки в прихожей и наливает на кухне стакан воды, который подносит Хэнку вместе с двумя громадными таблетками ибупрофена, оставшимися с его утреннего приёма лекарств.  — Ты голоден? Я не знаю окрестностей, но могу что-нибудь купить, когда поеду за твоими лекарствами. Что-нибудь простенькое, что тебе не нужно будет готовить, пока я на работе. Хэнк, к ужасу Коннора, глотает таблетки на сухую и, неуклюже наклонившись, ставит стакан на ближайшую подставку.  — А мы можем… не беспокоиться обо мне хотя бы пару минут? — говорит он, морщась. — Я и так себя неуклюжим чурбаном чувствую, оттого что ты носишься со мной как с писаной торбой. Господи Иисусе, особенно сейчас.  Коннор на мгновение поджимает губы, но тут же размыкает. — Ты снова заводишь этот разговор, серьёзно? — спрашивает он, уперев руки в боки. — Хэнк.  — Мы можем немного побыть двумя обычными, блядь, мужиками? — произносит тот устало, и при этом с ноткой отчаяния. — Хотя бы на полчаса притворимся, что меня не нужно держать за руку даже на толчке, это всё, чего я прошу.  Коннор собирается было затеять спор, однако угрюмо сжимает губы и глубоко вдыхает через нос.  — И чем же «два обычных, блядь, мужика» обычно занимаются? Просвети меня. Потому что, насколько я могу судить, наши варианты на ближайшее время ограничены. Хэнк, слегка раздражённый, прижимает ко рту сжатый кулак. Он смотрит на торс Коннора, где к карману его толстовки прилипла пушинка, и сдерживает желание протянуть руку и снять её. Следующий вопрос причиняет почти физическую боль, но Хэнк задаёт его.  — Поможешь мне добраться до спальни? — вздыхает он. — Думаю, мне лучше прилечь. Коннор немало удивлён — настолько, чтобы вновь переключиться в режим медбрата, которому предстоит переноска пациента. Хэнку не хочется ни этого, ни всего, что этому сопутствует, но он хочет полежать в своей собственной чёртовой кровати, и он хочет Коннора как можно ближе.  Они ковыляют по коридору, прижавшись друг к другу вплотную. Хэнк выше Коннора на добрые несколько дюймов, но подозревает, что в физической силе торса они почти равны — чего на первый взгляд не скажешь. Долгие годы практики по поднятию и переворачиванию пациентов в ОРИТ дают о себе знать: Коннор способен без труда маневрировать телом Хэнка. Более того, Хэнк чувствует, как напрягаются и перекатываются его мышцы, когда он принимает на себя львиную долю веса Хэнковой туши. Завернув за угол, они совместными усилиями усаживают Хэнка на кровать. Когда напольный вентилятор включен на низкий режим, а Хэнк лежит в постели с одной подушкой под головой, а второй — под коленом, Коннор наклоняется, чтобы расшнуровать и снять его обувь, которую аккуратно ставит под ночной столик.  — Тебе ещё что-нибудь нужно? — тихо спрашивает он, лёгким прикосновением ко лбу проверяя температуру Хэнка. — Тебе не жарко? Не холодно?  Хэнк поднимает на него глаза — и будто смотрит прямо на чёртово солнце. Коннор замечает его взгляд и с неуклюжей улыбкой поправляет очки. Он покраснел, и Хэнк не понимает почему.  — Да, мне кое-что нужно, медбрат Коннор, — сипит Хэнк, чтобы не успеть себя отговорить. — Мне нужно, чтобы ты снял обувь, забрался сюда и расслабился. Коннор не шевелится, и Хэнк крепко зажмуривается, стараясь дышать ровно.  — Пожалуйста, — мягко добавляет он. — Я просто хочу… обнять тебя ненадолго. Господи, я так давно этого хочу.  Не открывая глаз, Хэнк размышляет, не выставил ли себя дураком. Может, всё, случившееся между ними в больнице, было его странным, лихорадочным сном? Может, он всё нафантазировал? Может, Коннор уйдёт, и Хэнк…  Матрац проседает с одной стороны: присевший на кровать Коннор разувается. Очки он тоже снимает и, перегнувшись через Хэнка, опирается локтем на постель и кладёт их на тумбочку. Без тёмной оправы он выглядит ещё милее, полуденный свет смягчает его привлекательные черты.  Хэнк вытягивает в сторону руку, и Коннор льнёт к нему сбоку, пару мгновений устраиваясь на одеяле и укладывая их ноги. Когда его голова наконец покоится в выемке между рукой и плечом Хэнка, он довольно вздыхает, и комната вдруг кажется обжитой. Правильной.  — Это всё, чего вам хотелось, мистер Андерсон? — бормочет Коннор, с улыбкой морща нос, когда Хэнк поворачивает к нему голову и целует в тёмные кудри. Он сжимает Коннора крепче, блаженно довольный тем, что имеет здесь и сейчас. Это в сто раз больше, чем, как ему казалось, он когда-либо будет иметь снова.  Хэнк понимает, что чертовски устал, но всё же кивает, издав низкое, довольное урчание. Он настойчиво думает о том, каково ему ощущать Коннора в своих объятиях, вот так. И каково будет ощущать его позже, когда между ними не будет мешковатых толстовок и прочей одежды. Он ждёт этого с нетерпением. — Мне большего не нужно, — говорит Хэнк. Одного этого ему достаточно.  * * * Уже вечереет, когда Коннор открывает глаза несколько часов спустя. Поначалу он дезориентирован: в горле сухо, в глазах туман, — и удивлён почувствовать тёплое тело рядом и смешок в макушку. Потом он вспоминает, где он, и улыбается.  — Долго же ты дрыхнешь, — хмыкает Хэнк, поглаживая Коннора по бедру через джинсы. — Думал, всю ночь пролежим.  Коннору не хочется шевелиться, и он не шевелится. Он разглядывает ткань рубашки Хэнка, подмечает катышки после долгих лет стирки. Он лежит так близко, что чувствует дезодорант Хэнка и слабый запах чего-то мускусного, естественного — но не сказать, что неприятного. Последний раз Хэнк принимал нормальный душ позавчера, а после этого обходился только тщательными обтираниями из тазика. Возможно, этим они и займутся сегодня вечером, раз уж Хэнк теперь дома. Вместе с костылями Коннор погрузил в багажник взятую напрокат душевую табуретку. Дружба с медработниками всё больше окупается.  — Есть хочешь? — спрашивает Коннор, пытаясь сдержать зевок и чувствуя, как слезятся глаза от усилий. Вопреки попыткам, челюсти его разжимаются сами собой, и Хэнк, дотянувшись до его очков на тумбочке, протягивает их Коннору. — Умираю от голода, если честно, — отвечает Хэнк. И смущённо добавляет: — Мне, эм-м, нужно будет отлить. Скоро. Когда ты встанешь.  — Ой, чёрт, — нехарактерно для себя ругается Коннор, торопливо вскакивая. — Прости, я даже не подумал. Проспал весь день, будто у нас других дел нет. Хэнк с улыбкой пожимает плечами в ответ и медленно приподымается на руках, чтобы встать с постели.  — Вообще-то дел у нас и правда нет, — говорит он, глядя, как Коннор подходит к кровати с костылём, который оставлял подпирать стену в коридоре. — Кроме зова природы я больше ни на что не жалуюсь.  Коннор протягивает Хэнку руку и упирается пятками в пол, исполняя роль противовеса, пока Хэнк подтягивает себя в стоячее положение. Тот пошатывается, выпрямившись, и Коннор просовывает костыли ему подмышки. Хэнк ковыляет в уборную — даже не сбавив скорость на кафельных плитках, к неудовольствию Коннора, — где неуклюже пытается вытащить член из шорт.  — Сядь на унитаз, так будет проще, — окликает Коннор за открытой дверью, со вздохом слушая Хэнковы чертыханья. — Помощь нужна?  — Нет, я… мать твою налево… я справлюсь, — отвечает Хэнк. — У меня всё под контролем. — Вскоре из ванной раздаётся звук бьющей по фаянсу струи, и Коннор облегчённо расслабляется. Как-нибудь, потихоньку-полегоньку, они переживут этот период выздоровления.  Он трёт глаза под очками, отчего оправа сползает на нос.  — Может, заодно помоешься, раз уж ты в ванной? Или сначала хочешь поесть? Хэнк долго молчит, а потом, нажав на слив, с ворчанием произносит: — Помыться не помешает, тем более шорты с меня уже сползли.  Больница снабдила Хэнка водонепроницаемыми полимерными бинтами, но они им ни к чему. Хэнк может снимать свой ортез для принятия ванны, и пулевое отверстие в его колене почти зажило. Это раздробленные внутренности мешают ему нормально двигаться: они всё ещё болят и не позволяют ему опираться на раненую ногу.  Коннор заходит в ванную и встаёт в дверях, переводя взгляд с затянутой в боксеры задницы Хэнка на ванну и на душ.  — Думаю, ванна будет оптимальным вариантом, в ней ты сможешь помыться самостоятельно. Если, конечно, не хочешь, чтобы я принёс табуретку для душа?  Хэнк покусывает губу и неловко почёсывает затылок.  — Как по мне, оба варианта заведомо проигрышные, парень, — вздыхает он и закрывает крышку унитаза, чтобы сесть. — Но, думаю, я уже максимально себя унизил, так что поступай как знаешь. Переместить сто тринадцать килограмм Генри Ли Андерсона — задача не из лёгких, но Коннор знает свои силы и знает, что справится. Он закупоривает слив ванной и включает тёплую воду, после чего опускается на колени прямо там, перед унитазом, и помогает Хэнку расстегнуть ортез.  Отступив, он отводит взгляд и позволяет Хэнку раздеться самостоятельно, старательно разглядывая разводы в раковине и тюбик зубной пасты. Порой это тяжело — переступать через присущее любому взрослому человеку достоинство, однако Хэнк позволяет Коннору помочь ему опуститься в ванну. Он стратегически кладёт мочалку поверх своего паха, и Коннор вновь отворачивается, гулко сглотнув. — Ну, я тогда оставлю тебя одного. Соображу пока что-нибудь на ужин, — говорит он, оставляя ванну набираться. На пороге он задерживается. — Зови, если что-нибудь понадобится, ладно? — Ничего не нужно, — бурчит Хэнк, уже споласкивая водой грудь и плечи и намыливая в ладонях мыло. Он добавляет, уставившись в кафельную стену: — Спасибо, Кон. На кухне Коннор, покопавшись в буфете и в холодильнике, ничего толкового не находит. Кто-то в отсутствие Хэнка любезно вынес мусор — наверное, Бен, забирая Сумо, — однако к дверце холодильника всё ещё приклеена кипа листовок с доставкой фастфуда, а на гриль-тостере опасно балансируют две жирные коробки из-под пиццы. Коннор выкидывает их в мусорку, моет руки и вперяет взгляд в окно — в никуда, на сгущающиеся сумерки. Он стоит так, у раковины, и с его пальцев капает вода. Не в первый раз Коннор думает о том, до чего же странно и внезапно всё случилось. О том, что Хэнк Андерсон вкатился в его жизнь на медицинской каталке, в отключке и интубированный, в прямом смысле слова цепляющийся за жизнь. А две недели спустя Коннор стоит на кухне этого человека, и его одежда пропитывается его тёплым запахом. Почему это ощущалось так естественно, почти легко — несмотря на все травмы и ограничения Хэнка? Может, Коннор и впрямь уже стал ветераном своей профессии, но это не объясняет… всё остальное. Поискав кухонное полотенце, Коннор насухо вытирает руки и тяжко вздыхает. Он не до конца уверен, к чему они с Хэнком придут, но, тем не менее, он благодарен за это. Судьба вверила этого человека его рукам, доверила ему заботу о нём, и Коннор намерен не выпускать его из рук так долго, как сможет. Ужин выходит скудным: консервированный суп и солёные крекеры, открытую и зачерствевшую упаковку которых Коннор бесцеремонно отправил в мусорку вместе с недоеденным ломтём заплесневелого хлеба и скисшей пачкой молока из холодильника. Никаких овощей, фруктов и свежего мяса в доме Хэнка не обнаружилось, помимо запечатанной упаковки сыровяленого бекона. Коннор решает пожарить его, включает плиту и отправляется на поиски лопатки.  Оказывается, у Хэнка всего одна сковорода и одна маленькая кастрюля. Печальное зрелище, но Коннор скорее язык себе откусит, чем прокомментирует это. Коннор не магистр психологии, но даже в качестве медбрата ему хватает здравого смысла и сопереживания, чтобы понять, что сейчас Хэнку нужен исключительно позитив. Пока сковорода нагревается, Коннор возвращается в коридор и заглядывает в ванную. Вместо того чтобы смотреть на Хэнка, он смотрит на своё отражение в зеркале, поправляет вечно падающую на лоб своенравную прядь волос.  — Ты ещё не закончил? Дать тебе ещё время? Хэнк некоторое время молчит. Он уже выключил воду, но она плещется вокруг его тела при малейшем движении.  — Эм-м, — нехотя тянет он, явно не желая просить. — Оказывается, смывать шампунь не так уж просто. Вот так Коннор снова оказывается в ванной комнате, вооружившись пластиковым пивным стаканом, найденным в одном из кухонных ящиков. Закатав рукава, он заново включает кран и наполняет ёмкость. Коснувшись двумя пальцами линии роста волос Хэнка, он нежно побуждает его запрокинуть голову и тем самым обнажить сильное горло.  — Не хочу, чтобы тебе в глаза шампунь попал, — бормочет он, осторожно поливая его волосы. Он массирует кожу головы, погружает пальцы до самых корней, мягко и ласково. Хэнк сидит молча, по-прежнему со стратегически расположенной на коленях мочалкой, однако, быстро опустив взгляд, Коннор видит, что теперь мочалка заметно натянулась. — Кон, — хрипло произносит Хэнк. — Думаю, этого… достаточно, пожалуй. Ты не обязан продолжать… чёрт, прости. — Одной рукой Хэнк накрывает лицо, другую опускает между ног, прикрывая свой пах. — Дай мне секунду, ладно? — Ладно, — отвечает Коннор не громче шёпота. Он толком не знает, что делать, поэтому разворачивается на выход со стаканчиком в руке, но застывает на пороге, спиной к Хэнку, напряжённый, как пружина. — Это нормально — чувствовать… себя хорошо, — произносит он в прохладную пустоту спальни, ощущая спиной влажный, целительный жар ванной комнаты. Ему вдруг становится душно в собственном свитере. — Со мной это тоже иногда происходит. Я мог бы… помочь с этим. Если хочешь.  В ванной стоит мёртвая тишина. Даже вода не колышется. Мгновение Коннору кажется, что он совершил роковую ошибку, и весь флирт, и добродушные шутки, и поддразнивания в больнице были лишь игрой. Наконец Хэнк делает дрожащий выдох. — Да, — говорит он. А потом: — Боже, Кон, иди сюда. Пожалуйста. Господи боже, да.  Коннору повторять не нужно. Он опускается на колени прямо там, у ванны, чувствуя, что, по сравнению с наготой Хэнка, на нём самом слишком много одежды. Это странно, а потом уже нет. Они с Хэнком обмениваются взглядом, и Коннор со смехом стягивает с себя свитер, оставшись в тонкой футболке. — Так-то лучше, — ворчит Хэнк, а затем мокрой рукой притягивает Коннора за затылок, через бортик ванны, для поцелуя. Сильная ладонь сжимает его голову, и Коннор стонет Хэнку в рот, словно девственник на выпускном вечере, чувствуя, как в животе разгорается жар. — Позволь мне, позволь, — шепчет он Хэнку в губы; слова обжигают, словно раскалённая сталь. Они сталкиваются зубами, носами. Коннор опускает трясущуюся руку в ванну и сжимает твёрдую плоть Хэнка через мокрую мочалку. Он видел этот член сотню раз за прошедшие две недели, но это не идёт ни в какое сравнение: сейчас перед ним не мистер Андерсон, о котором Коннор заботится по долгу профессии, — теперь это Хэнк, и член Хэнка, огромный и твёрдый, и, о боже, Коннор умрёт от разрыва сердца раньше, чем нормально обхватит его рукой. Нет времени на прелюдию и поиски смазки. Коннор смахивает в сторону мочалку, и его взгляду предстают семь дюймов налитой плоти, тяжелой, как полицейская дубинка в ладони. Он мягко сжимает пальцы, и Хэнк чертыхается где-то рядом с его виском — тихо, щекоча лицо тёплым дыханием.  — Давно я так не жаждал помощи с дрочкой, лет с тринадцати, — смеётся Хэнк, несмотря на то что его член сейчас в руке Коннора. Тот, не сдержав улыбку, снова его целует. Вся их поза довольно нескладная и затрудняющая движения, но Коннор справится.  Где-то на задворках сознания он жалеет, что ванна недостаточно велика для них обоих. Ещё больше он жалеет, что всё это происходит не в спальне, где между ними не будет одежды, но всему своё время. Коннор на пробу двигает кулаком, большим пальцем ведя вдоль по стволу, обводит подушечкой шелковистую головку.  Хэнк издаёт странный грудной звук и вновь обхватывает Коннора за загривок, подтягивая его ближе к себе над ванной. — Продолжай, — сипит он. — Ты отлично справляешься, малыш.  Если Коннора и заботили ноющие от кафельного пола колени, он мгновенно забывает о неудобстве. Собственный член натягивает джинсы, и Коннор так возбуждён, что ёрзает в поисках трения. Однако рука его не прерывает движений, добавляя приятный поворот запястьем — как Коннор предпочитает ласкать себя самого. И когда Хэнк сгибается над ванной и снова впечатывается в его лицо своим, Коннор не ожидает услышать шипящий, раненый звук, зарождающийся внутри Хэнка и вылетающий на волю подобно первобытному стону самой земли. Он ласкает быстрее, позволяя головке члена выглядывать наружу из скользкого плена, созданного его кулаком, и с головокружением думает о том, как эта самая головка будет задевать самую потаённую глубину его нутра… скоро, уже скоро, может, даже сегодня ночью, если ему улыбнётся удача. Когда Хэнк кончает, то кончает тугими, жемчужно-белыми струями, стекающими по кулаку Коннора в воду. Кажется, его плоть целую вечность пульсирует и подёргивается в руке Коннора — а когда прекращает, они оба, трясущиеся, тяжело дышат, и лица их блестят от остывшего пота. Коннор наверняка заработал себе синяк на боку, с такой силой прижимаясь рёбрами к бортику ванны.  — Чёрт побери, — задыхается Хэнк, нежно касаясь своими огромными пальцами запястья Коннора в безмолвной благодарности. — Такого опыта у меня ещё не было.  — У меня тоже, — отвечает Коннор, вытирая руку мочалкой, и лукаво улыбается, подмигивая Хэнку из-под запотевших очков. — Всё случается впервые, верно? — И не говори, — ворчит Хэнк. По всей видимости, теперь, когда его член опал, а сам он сидит в запачканной спермой воде, Хэнка вновь одолевает робость. Наклонившись вперёд, он выдёргивает затычку слива, и Коннор, распознав намёк, поднимается, чтобы достать свежее полотенце с полки. Его руки всё ещё трясутся от смеси напряжения и желания, но сейчас с этим ничего не поделать, пусть даже в штанах его по-прежнему стояк.  Когда они совместными усилиями натягивают на Хэнка боксеры и усаживают его на край кровати, чтобы надеть фиксатор на колено, он вдруг вспоминает, что Коннору ничего не перепало. Посмотрев на пах Коннора, он закусывает губу и ловит его взгляд.  — Ты, э-э. Хочешь, чтобы я оказал ответную услугу или?..  Коннор так многого хочет — но не говорит. По крайней мере, пока. — Позже, — отвечает он, заправляя влажный локон за ухо Хэнку. — Мне ещё нужно успеть съездить за твоими лекарствами. Но позже… — Он прерывисто выдыхает. — Позже — да. Хэнк выглядит одновременно виноватым и распутным: полуприкрытые глаза, чувственный взгляд.  — Я так многим тебе обязан, — говорит он вдруг, но не то чтобы поспешно или необдуманно. Из уст Хэнка это звучит правдой, которую тот давно сдерживал. Наклонившись вперёд, он целует Коннора в середину груди, прямо сквозь влажную ткань футболки, и это поразительно интимно и вместе с тем — мило. — Я хочу сделать тебе хорошо. — Ты уже делаешь, — хрипло отвечает Коннор, легонько касаясь его затылка. С желанием, надеждой, острой нуждой. — И сделаешь ещё.  — Я постараюсь. — Хэнк размеренно выдыхает. Подняв руки, он мнёт Коннора за бока, и его крупные ладони тёплые и нежные. — Ты заслуживаешь большего. Того, кто… о тебе позаботится, удовлетворит все твои нужды. А не грёбаного калеку.  — Никакой ты не калека, не надо так говорить, — журит Коннор, хотя упрёк ложится на макушку Хэнка мягкой вуалью. — Люди куда более ограниченные в мобильности занимаются потрясающим, крышесносным сексом. Это без сомнения возможно, так что не нужно этих заезженных оправданий.  Когда Хэнк не отвечает, пальцы Коннора перебегают вниз по его шее, к веснушчатым плечам.  — К тому же, — добавляет он, — ты мне нравишься таким, какой ты есть. Если бы я нуждался в том, кто обо мне позаботится, я бы уже давным-давно отправился на его поиски. — Ладно, Мистер Независимость, — фыркает Хэнк, шлёпая Коннора по заду. — Я понял. — Вот и хорошо. — Дотянувшись до рубашки на пуговицах, Коннор помогает Хэнку облачиться в неё, просто чтобы не замёрзнуть. Хэнк не застёгивает её спереди, позволяя Коннору лицезреть свои грудь и живот. Согласно предыдущим медицинским показателям, которые основной врач-терапевт Хэнка выслал Коннору, цифры подтверждают то, что Коннор видит невооружённым глазом: Хэнк значительно скинул вес за время своего пребывания в больнице. Но это легко можно поправить плотным рационом и регулярными приёмами пищи. «Ограничить виски, — размышляет Коннор, — и заменить его протеином и полезными углеводами».  Когда Коннор переодевается в свежую футболку и закидывает снятую в корзину для белья, они присаживаются на кухне и заканчивают готовить ужин. Жареный бекон, консервированный куриный бульон с лапшой и пакет крекеров — не самый лучший стол, но на сегодня сойдёт и это. Хэнк крошит крекеры в суп и выглядит на удивление довольным, сидя на диване перед телевизором, где крутят фильмы восьмидесятых. Однако, когда он откладывает пустую тарелку в сторону, то корчит мину и уныло говорит: — Я скучаю по Сумо. Коннор вспоминает Трио, оставленного дома в одиночестве, где ему компанию составляет только Ричард, и разделяет чувства Хэнка. Коннор, по крайней мере, имеет возможность курсировать между двумя домами и навещать своего питомца. А вот путающийся под ногами Хэнка сенбернар сейчас был бы совсем некстати, учитывая потребность Хэнка в костылях и в помощи с передвижением.  — Я хочу с ним познакомиться, — говорит Коннор, глядя, как Хэнк надувает губы. Боже, это одновременно жалобно и очаровательно. — Может, навестим Бена на выходных? Позвони ему, предложи.  — Хорошая идея. — Хэнк проводит рукой по лицу. — И всё-таки жалко, что Сумо не здесь. Лучше бы он был со мной, а не слюнявил дом бедняги Бена. Коннор встаёт, собирает грязную посуду и отвечает по пути на кухню: — Посмотрим, что скажет в понедельник твой хирург. Может, мы сумеем забрать Сумо домой уже на следующей неделе. Если, конечно, ты продолжить поправляться без осложнений. — Разве я кажусь тебе «сложным», солнце? — дразнит Хэнк, запрокинув голову и глядя на Коннора поверх своей массивной переносицы. Взгляд у него ленивый, сонный. Очевидно, оргазм и горячая пища входят в топ его личного списка Языка Любви. Коннор подхватывает ключи от машины и набрасывает куртку, качая головой. Аптека закрывает менее чем через час, а ему утром на работу.  — Ты себе даже не представляешь, — отвечает он. Тёплый смех Хэнка следует за ним через порог, в холодные сумерки детройтского вечера. * * * Оплатив все пять прописанных препаратов (и еще раз перепроверив названия), Коннор прогуливается между аптечными рядами, пока не находит секцию «планирование семьи». Вспомнив Хэнков «холостяцкий набор» в прикроватной тумбочке, он берёт с полки пачку презервативов и ещё одну бутылку любриканта, для надёжности. В продуктовом отделе он  добавляет в корзинку замороженную пиццу, молотый кофе, хлеб, молоко и набор для салата с тунцом на случай, если Хэнк завтра не захочет заказывать еду на дом. Нести к кассе одни только презервативы Коннору стыдно.  Боже, у него слишком давно не было секса. И до чего же странно думать об этом беспристрастно — словно это заметка в календаре, пункт, который ему предстоит вычеркнуть из списка. Коннор пытается успокоить себя мыслью, что у них с Хэнком всё будет естественно и искренне, потому что между ними установилась связь — пусть даже момент выбран не совсем спонтанно. Когда Коннор стал таким грёбаным романтиком? «"Подобрать момент", не смеши, — фыркает его внутренний голос, пока кассир упаковывает товар. — Возьми себя в руки, тебе просто нужно трахнуться».  По правде говоря, Коннора немного беспокоят кровяное давление и выносливость Хэнка так скоро после нескольких пулевых ранений и сложной операции. Но опять же, если нет возможности заняться сексом в реанимации, то секс с медбратом из ОРИТ — это второй наилучший вариант техники безопасности.  Он едет обратно к дому Хэнка с перекрученными тугим узлом нервами, скачущими внутри, как резиновый мяч. Еще даже восьми вечера нет, а Коннор уже содрогается при мысли о заведённом на пять тридцать утра будильнике и предстоящей двенадцатичасовой смене. Он забыл взять из дома шампунь и мыло и пытается вспомнить, достаточно ли их у Хэнка в ванной, чтобы Коннору хватило на утренний душ.  Припарковав машину, Коннор заглушает мотор и просто сидит в тишине. Смотрит на презервативы и смазку в аптечном пакете и чувствует острый укол вины и стыда — может, действительно слишком рано для подобного? Может, они чересчур торопят события для выздоравливающего организма Хэнка? Телефон в кармане куртки неожиданно вибрирует. Вытащив его, Коннор смотрит на экран и, подумать только, там сообщение от Хэнка. И звучит оно: если ты ещё в аптеке, нам нужно больше смазки ;-)  Хрюкнув от смеха, Коннор прислоняется лбом к рулю, в полном раздрае. Глядя на телефон между колен, он печатает ответ: Не переживай, я всё предусмотрел. Кажется, из них двоих Хэнка меньше всего заботит собственное здоровье, что одновременно весьма тревожно и обнадёживающе. Кто бы мог подумать. Приободрившись этим фактом, Коннор подхватывает пакеты, выбирается из машины и плечом толкает входную дверь. — Чёрт, быстро ты, — говорит оторвавшийся от телефона Хэнк. На нём очки для чтения, и Коннор едва в ногах не запутывается, когда видит взгляд голубых глаз поверх тонкой металлической оправы. — На крыльях, что ли, летел? — У меня свои способы, — загадочно отвечает Коннор, доставая препараты Хэнка и читая инструкции на каждом бутыльке, прежде чем высыпать себе на ладонь две пилюли. Их нужно принимать с пищей, но они поужинали не так давно. На этот раз Хэнк запивает таблетки водой. Он по-прежнему в этих сбивающих с мыслей очках — видимо, читал, пока Коннора не было. — Я воспользуюсь твоим душем, если ты не против. — Коннор закусывает губу, словно Хэнк скажет ему «нет, я запрещаю, несмотря на то что ты подрочил мне в этой самой ванне всего пару часов назад». — Мне завтра рано на работу. — Конечно, будь как дома, — кряхтит Хэнк, хотя сам при этом протягивает руку и берёт Коннора за ладонь, не давая уйти. — Только помоги мне сперва добраться до спальни? Я, пожалуй… посмотрю там телевизор, пока меня не срубит. Ты же знаешь, как действуют таблетки.  Давление пальцев Хэнка на середину ладони заставляет сердце Коннора сделать кульбит. Он гулко сглатывает пересохшим ртом и кивает.  — Да, там тебе будет удобнее, — соглашается Коннор, помогая Хэнку подняться с дивана. — Идём. Добравшись наконец до ванной, Коннор включает горячую воду и размышляет, стоит ли закрывать дверь. Будет ли это слишком фамильярно? Слишком беспристрастно? Он никак не может решить, а затем поднимает голову и видит в отражении зеркала глаза Хэнка, в самом углу.  Коннор небрежным толчком прикрывает дверь на пару дюймов, оставляя внутренний интерьер ванной открытым взору. Он раздевается перед тумбой, снимает джинсы, аккуратно складывает и кладёт на полку. Стягивает футболку через голову и складывает её тоже, пока комната наполняется паром. Развернувшись спиной к двери, Коннор оставляет на полу брифы и чувствует, как мурашки бегут вверх по икрам, по рукам, как твердеют соски. Он знает, что Хэнк наблюдает за ним, но не планирует оборачиваться. Всё это — потом. Коннор моется так тщательно, как может, во всех местах, натирает себя Хэнковым гелем для душа. Гель у него довольно дешёвый, наверное, куплен по скидке «два по цене одного», зато опьяняюще пахнет хвоей, и кожа от него приятно покалывает. Когда Коннор уже порозовел от горячей воды, он выключает душ, вытирается и неторопливо принимается за вечерние процедуры: чистит зубы щёткой и ниткой, увлажняет кожу вокруг глаз, там где она сохнет в зимнее время. Купленные в аптеке предметы пялятся на него из сумки с вещами, стоящей на закрытой крышке унитаза — они так выделяются посреди скромной пижамы и аккуратно сложенных носков.  Коннор выходит из ванной в шортах, старой футболке с принтом и в очках, остро ощущая, как мягкая ткань задевает его член на каждом шаге. Он выключает свет в ванной, и вдруг вся спальня оказывается во тьме, освещённая лишь мягким голубым светом телевизора. В этом свете глаза Хэнка выглядят ясными, как арктический лёд — хотя вовсе не такими холодными.  — Иди сюда, — бормочет он, похлопывая по местечку рядом. — По телеку ничего стоящего, но можем поискать. Коннор забирается на кровать и на краткий миг, несмотря на свои тридцать два года, снова чувствует себя маленьким мальчиком: кровать огромная, Хэнк большой, Коннор не совсем уверен, в каком направлении движется их вечер, и на нём дурацкая пижама. Но он отмахивается от этих мыслей, устраивается на прохладных простынях и впитывает жар, исходящий от Хэнка, как от пузатой печки.  Несколько дюймов пространства между ними кажутся целой милей. Коннор взбивает подушку под головой и пытается сосредоточиться на телевизоре, но в итоге просто смотрит на сменяющиеся кадры, не воспринимая их. Он повсюду чувствует запах Хэнка и душистой хвои, тот буквально окружает их. Только его собственная, привезённая из дома одежда ещё пахнет средством для стирки, но и этот запах постепенно выдворяется другим. Очевидно, Хэнк не менял постельное бельё с того дня, как попал в больницу, и от этой мысли по позвоночнику Коннора снова бегут мурашки. Стрелка прикроватных часов балансирует на цифре девять, готовая вот-вот перешагнуть. В комнате, да и во всём доме, несмотря на темноту, ощущается спокойствие; телевизор бросает на стены бесформенные тени. До Коннора не сразу доходит, что Хэнк снял рубашку и отбросил на кресло в углу. Его живот и грудь мерно вздымаются и опускаются с каждым вздохом, и когда Коннор без предупреждения поднимает руку и мягко кладёт ладонь ему на грудь, в районе сердца, Хэнк даже не вздрагивает, продолжая смотреть на экран. — У меня… давно никого не было, чтоб ты понимал, — говорит Хэнк, тяжко выдыхая через нос. Опустив взгляд на ладонь Коннора, он накрывает её своей, понижая голос: — И я никогда не думал, что у меня снова кто-то появится, Кон. Поэтому, если я облажаюсь…  Он умолкает, однако Коннор придвигается ближе, приподымается на локте и осторожно вытягивает свою ладонь из Хэнковой, чтобы потрогать розовую кожу на его груди, прижать палец к мягкому, заживающему рубцу.  — Я рядом не потому, что дожидаюсь, пока ты облажаешься, — отвечает Коннор, обводя подушечкой круглый шрам. Он ведёт ладонь ниже, туда, где вторая пуля прошила Хэнку низ живота, лишив его части печени. Этот шрам больше и страшнее, он неровный. Им пришлось быстро вскрывать Хэнка, чтобы остановить кровотечение и зашить рану. Коннор знает, что это место одновременно онемевшее и чувствительное: отчасти нежное, а отчасти омертвевшее, там где нервные окончания уже не восстановить.  Прильнув ближе, он крепче прижимается к Хэнку сбоку, легонько касается губами его плеча и размышляет о том, где бы он был сейчас, если бы Хэнк Андерсон не пережил свою первую ночь в реанимации. — Я молился за тебя, — хрипло признаётся он. Хэнк замирает настолько, что Коннор чувствует перемену в ритме его дыхания. Наконец он поворачивает голову, но смотрит скорее на рот Коннора, чем в глаза. — Зачем ты это делал? Коннор улыбается дрожащими губами.  — Кто-то должен был. Ты был совсем один, и я просто чувствовал, что обязан.  Хэнк поднимает на него взгляд, низко сведя брови.  — Ты же меня совсем не знал. Я был очередным безвольным телом в твоём дежурном расписании.  Сердце Коннора набирает обороты в приглушенном гневе, потому что он в это не верит. Он сопереживает всем своим пациентам, неважно, кто они и через что прошли, но, возможно, правда поразительнее выдумки. Хэнк, наверное, ему даже не поверит. — Я знал, что ты хороший человек, — подчёркнуто говорит Коннор. — Я это… чувствовал. — Он со смехом шагает двумя пальцами вверх по животу Хэнка, как по склону. — Может, я уже хотел тебя себе, просто пока не понимал этого. — Ну ты и фантазёр, — хмыкает Хэнк, однако перехватывает руку Коннора и целует костяшки его пальцев. А потом середину ладони, уже нежнее, и у основания большого пальца. Он прочищает горло, когда Коннор поглаживает пальцами его щеку, и еле слышно бормочет: — Спасибо тебе… за всё, Кон. Я серьёзно. — Я знаю, что серьёзно. — Коннор не добавляет, что просто выполнял свою работу, потому что к этому моменту они оба знают, что это не совсем так. Атмосфера вокруг них всё ещё кажется лёгкой и тёплой, а не холодной или напряжённой. И от этого Коннору легче изливать правду. — У меня тоже давно никого не было, — вздыхает он. — Я… эм-м, думаю, прошло уже больше года. Прищурившись, Хэнк вглядывается в его лицо. — Больше года с чего? — Моей близости с кем-то, — выпаливает Коннор, краснея с головы до пят. — Что ж, милый, — слегка задушенно усмехается Хэнк, — в этом плане я обставил тебя на два года, так что не парься. Когда кто-то посвящает всего себя работе, как ты, время летит незаметно.  Они смотрят друг на друга в потустороннем голубом свете телевизора. Коннор разглядывает лицо Хэнка, ощущая себя так комфортно, как уже очень, очень давно не ощущал. Словно это предрешённый результат, которого Коннору не терпелось достичь; плавный переход из одного пункта диаграммы в другой. Как оказалось, морщинки в уголках глаз и губ Хэнка привели Коннора к этой точке на огромной карте. Он не уверен, кто двигается первым, но они встречаются посередине: сталкиваются в робком поцелуе, который быстро становится глубоким. Убрав подпиравший его локоть, Коннор просто плюхается на Хэнка, словно марионетка с подрезанными нитками, и лежит в кольце его рук, цепляясь за его плечи и постанывая, когда пальцы Хэнка погружаются в пряди на его затылке и мягко тянут. Коннор пытается быть осторожным и не давить на торс Хэнка, и в то же время ему чертовски хочется, чтобы Хэнк окутал его собой и не отпускал. Должно быть, Хэнк читает его мысли, поскольку безмолвно обхватывает Коннора за талию одной сильной рукой и подтягивает выше, словно лёгкую как пёрышко куклу, а не шесть футов сухих мышц. — Хэнк, — едва слышно произносит Коннор, когда губы опухают от поцелуев. — Хм-м? — бормочет тот, водя носом по его горлу.  — Хэнк, — повторяет Коннор более отчаянно, вынуждая Хэнка оторваться и посмотреть ему в глаза. Завладев полным вниманием Хэнка, Коннор вдруг сам не знает, что хотел сделать или сказать. Презервативы всё ещё лежат в сумке в ванной комнате, до которой сейчас, по ощущениям, не три шага, а три мили. Нога у Хэнка по-прежнему болит и в фиксаторе. А Коннор ни с кем не спал с тех пор, как…  — Дай-ка, — говорит Хэнк, снимая с Коннора и так уже сползшие на кончик носа очки. Извернувшись, он аккуратно кладёт их на ночной столик. — Вот так. Теперь я тебя вижу.  Коннор со смехом зажмуривается, облизывает губы. Открывает глаза вновь, только чтобы увидеть, как Хэнк смотрит на него с лёгкой, нежной улыбкой. «Сейчас или никогда», — думает он. Он с ума сойдёт, если не скажет что-нибудь. — С тобой всё хорошо? — интересуется Хэнк. — Выглядишь так, будто вот-вот выпалишь правильный ответ в викторине.  — Да, — отвечает Коннор, выпуская воздух с шипением, словно сдувшаяся покрышка. — Мне просто нужно, чтобы ты меня трахнул. Хэнк в ответ откровенно ржёт — тёплым хохотом, и так близко, что Коннор чувствует его кожей.  — Боже, а я-то пытался подобраться к этой теме исподволь, — неловко поясняет он. А затем черты его лица преобразуются, и всё внимание заостряется на Конноре, как у дикой кошки на добыче. — Ты… захватил смазку и всё остальное? — Более чем достаточно. — Коннор уже садится в постели, порываясь сходить за всем необходимым. — Если бы не моя работа, мы бы не выходили из дома трое суток, Хэнк, но клянусь, если я в ближайшие двадцать минут не сяду на твой член, я за себя не ручаюсь. Хэнк округляет глаза, и к тому времени как он переворачивается на спину, Коннор уже возвращается с коробочкой, которую вскрывает на ходу, и с бутылкой, которую бросает на кровать. Не сходя с места, он стягивает с себя хлопковые шорты, позволяя им просто сползти на пол — хотя длинный подол футболки всё прикрывает, — и наконец забирается обратно в постель.  — Боже, ты меня живьём сожрёшь, — сипит Хэнк. — Я видел твоё мини-шоу в ванной перед этим. — Это ещё цветочки, — шутит Коннор, хотя сердце его стучит как у перепуганного кролика. Он перекидывает ногу через бёдра Хэнка и устраивается на нём верхом, словно жеребца седлает, и помоги им бог, Хэнк чувствует жар его члена через свои боксеры. — Покажись мне, — бормочет Хэнк, умилительно пытаясь приподнять футболку Коннора, но тот шлёпает его по руке. — Эй, нет, подожди. — Щёлкнув крышкой, он щедро выдавливает любрикант себе на ладонь. — Сейчас будет пятиминутное чудо. Не моргнув и глазом, Хэнк кладёт свои огромные ладони на голые ноги Коннора и нежно сжимает чуть выше колен. — Так меня прозвали в академии, — подмигивает он. А потом, глядя, как Коннор с решительным видом заводит руку назад, себе между ног, добавляет: — Это могу сделать я. Если хочешь. В смысле… руки-то у меня ещё рабочие. — Потом, — хрипит Коннор. — Позже у нас будет всё время мира, Хэнк, а сейчас я… я немного спешу.  Угол не самый удобный, и, пожалуй, стоило предварительно позаниматься йогой, но Коннору удаётся ввести первый палец и медленно насадиться на него, позволяя телу привыкнуть к странному ощущению вторжения после долгого воздержания. Он вспоминает игрушку Хэнка в тумбочке и закусывает губу, уже жалея, что не начал сразу с двух пальцев. Тишина, наполненная только звуками их разрозненного дыхания, становится чересчур давящей; Коннору нужно сфокусироваться на чём-то ином.   — Когда ты в последний раз спал с мужчиной? — спрашивает он. Даже с учётом Джен в анамнезе, Хэнк слишком спокойно целовал и касался Коннора, чтобы заподозрить в нём убеждённого натурала. Слишком уж естественно он всё это воспринял, что говорило об опыте.  — Давно уже, — признаётся Хэнк, всё ещё оглаживая бёдра Коннора вверх-вниз, медленно, словно успокаивает норовистую лошадь. — Лет, наверное, десять-двенадцать назад. Ещё до того, как встретил Джен.  Коннор кивает, делает глубокий вздох и вставляет второй палец, принимаясь растягивать себя. Стояк у него ещё не  полностью твёрдый, однако прямо под собой Коннор видит натягивающую трусы эрекцию Хэнка. Так близко, и одновременно с тем так далеко.  — Говори со мной, — выдыхает он, проворачивая пальцы и издавая низкий грудной звук. — Ск-кажи мне, что тебе нравится.  — Мне не сложно угодить, — чересчур проворно отвечает Хэнк. И тут же посмеивается — просто тихо выдыхает воздух в тишину между ними. — В данный момент я приму всё, что ты предложишь, и сочту себя счастливчиком, если честно. — Я не об этом спрашивал, — возражает Коннор своим строгим, врачебным тоном. На краткий миг поймав взгляд Хэнка, он опускает глаза. — Я… порылся у тебя в тумбочке, — говорит он с долей вины и ещё большей долей облегчения, от признания.  Хэнк вздыхает с улыбкой. — Я так и понял, — хмыкает он. — Я бы больше удивился, если бы ты этого не сделал. — И? — спрашивает Коннор, уже размышляя о третьем пальце. Даже два уже причиняют лёгкий дискомфорт, однако нужно преодолеть себя, сконцентрироваться. — Может, я воспользуюсь этим знанием в будущем.  Хэнк прочищает горло. Если он и краснеет, Коннору этого не видно в тусклом свете. — Может и воспользуешься, — низким тоном отвечает он, отведя взгляд. В тот же самый момент Коннор наконец вставляет три пальца по самые костяшки и начинает трястись от напряжения в ногах.  — Почти, — сипит он, безмолвно умоляя своё тело расслабиться, обещая себе, что всё пройдёт гладко. У него давно этого не было, но сам факт, что он так сильно этого хочет, многое значит. Он почти видит это, внутренним оком, как дурное предчувствие.  — Помоги мне сесть, малыш, когда будешь готов, — мягко говорит Хэнк после секундного молчания. Телевизор на заднем плане уже еле слышно, и Коннор понятия не имеет, когда Хэнк успел убавить громкость. — Не хочу смотреть на тебя издали. Спустя еще несколько секунд растягивания себя Коннор понимает, что больше некуда, по крайней мере сегодня. С гримасой вытащив пальцы и вытерев их о подол футболки, он ощущает холодок на своих хаотично растянутых мышцах.  Он тянется к Хэнку, подаётся ближе, и когда они сидят лицом друг к другу, Коннор наконец-то чётко видит выражение его лица. Коннор с облегчением выпускает вздох, который невольно сдерживал, чувствуя, как эти широкие ладони скользят вниз по его бокам, поглаживают тазовые косточки, медленно перемещаются назад и мнут его задницу. — Не заморачивайся, — говорит Хэнк, целуя Коннора в подбородок. Несмотря на нежность его губ, член Хэнка твёрд как камень, когда Коннор трогает его через ткань трусов. — У нас с тобой всё нормалью. Я просто хочу, чтобы тебе было хорошо, ладно? Что бы тебе ни понадобилось, говори. Слегка осоловевший Коннор кивает и отстраняется в попытке собраться с мыслями. — Подожди секунду, я возьму презерватив. Он нащупывает вскрытую коробочку у подножья кровати, достаёт презик в упаковке и срывает её зубами. Хэнк наблюдает — и зрачки его настолько расширены, что глаза потемнели, — как Коннор заползает обратно на своё нагретое место у Хэнка на коленях.  Без задней мысли Коннор тянется к резинке его боксеров, но тут же замирает и отстраняется; презерватив повисает в его руке унылым, сдутым шариком. Коннор поднимает глаза на Хэнка, только чтобы обнаружить, что тот уже смотрит на него в ответ, с нежностью и весёлой улыбкой.  — Он не кусается, — добродушно дразнит Хэнк, приподняв брови. И голос у него низкий и густой, как древесный дым. — Ничего такого, чего ты не видел раньше.  — Знаю, — хрипло отвечает покрасневший Коннор. — Просто… это не сравнить. — Закусив губу, он пытается подобрать слова, но на ум не приходит ничего, кроме: — Я хочу, чтобы это сделал ты.  Хэнк всматривается в его лицо несколько мгновений и кивает. Взяв в одну руку презерватив, другой он достаёт из боксеров свой твёрдый член, и на этот раз Коннор помогает ему спустить бельё. Хэнк долгим, ленивым движением ласкает себя пару раз — в этом нет необходимости, но Коннор вовсе не против, — глубоко вздыхая через нос, раздувая ноздри. Он натягивает резинку и раскатывает по стволу, удостоверившись, что всё прилегает плотно. Коннор наблюдает за ним как во сне; весь мир, кроме Хэнка напротив, потускнел и истончился. Коннор не помнит, как вновь взял бутылку любриканта, но вот она уже у него в руке, и он натирает ствол Хэнка прозрачной смазкой. Звук получается непристойным. Коннора трясёт от нетерпения, он удивлён, что у него ещё зубы не стучат. — Ладно, ковбой, — бормочет Хэнк, обхватив себя рукой у основания, над мошонкой, а второй шлёпнув по бедру, — взлетай в седло.  Коннор кривится от шутки, однако с решимостью подчиняется. Он приподымается на коленях, так и не сняв футболку — ему сейчас не до этого, — он просто собирает ткань в горсть на животе и медленно опускается на толстый член Хэнка.  Хэнк издаёт грубый звук, когда головка проскальзывает в тугие мышцы. Коннор слышит каждый свой вдох и выдох; лёгкие его работают как кузнечные мехи. Один из ремешков коленного фиксатора натирает внутреннюю сторону его лодыжки. Коннор об этом не задумывается. Сейчас для него есть только жжение и медленное-медленное соскальзывание вниз под силой тяжести. А потом Коннору надоедает ждать, и он с энтузиазмом насаживается до конца. Он знает, что никогда ещё не ощущал себя таким заполненным. Ни разу в жизни ещё не был так невероятно растянут. Он пытается отдышаться сквозь слёзы в глазах, дышит рваными, влажными всхлипами. Он не плачет, нет. А в следующую секунду он сидит вплотную на бёдрах Хэнка, с ощущением, что никогда в жизни больше не сможет встать, — и поднимает на него глаза, хрипло дыша. Вся предыдущая игривость испарилась, как дым. Они ловят взгляд друг друга и смотрят, не отрываясь. Коннор движется: всего на дюйм вверх и снова вниз, и издаёт при этом звук, о котором будет стыдно вспомнить. Его полуопавший член между их телами уже наливается снова и начинает сочиться смазкой, но Коннор не прикасается к нему.  — Эй, — у Хэнка и самого голос звучит надломленно. — Ты в порядке? Коннор. Ты как, малыш? — Он протягивает руку, касается груди Коннора, ведёт обеими ладонями вниз по его телу, на талию, на поясницу, пытаясь придержать его. — Видел бы ты себя. Господи Иисусе.  — Я в норме. — Опершись руками на плечи Хэнка, Коннор вновь поднимается, пока почти не опустеет, и медленно садится обратно. Это слишком, слишком много всего и сразу, но сейчас это нужно ему больше всего на свете. — Хэнк, — произносит он, а потом голос его надламывается. — О чёрт. Ладони Хэнка обхватывают его ягодицы и терпеливо мнут, словно тёплую глину. Наклонившись вперёд, он целует Коннора в ямку на горле, прижимается к ней губами и шепчет что-то — то же самое, что гудит в голосовых связках самого Коннора. — Ляг рядом со мной, — просит Хэнк, голосом столь мягким, что впору в него укутаться. Когда Коннор переводит на него вопросительный взгляд, Хэнк улыбается ему и утомлённо вздыхает. — К чёрту мою ногу. На этот раз я хочу позаботиться о тебе.  Коннор медленно соскальзывает с его члена и чертыхается себе под нос от внезапного ощущения пустоты. Он устраивается обок Хэнка и покорно высовывает руки из рукавов футболки, когда Хэнк безмолвно, осторожными движениями стаскивает её через голову Коннора. Опираясь на здоровую ногу, Хэнк меняет позу и привлекает Коннора к своей груди. Когда горячая ладонь Хэнка подхватывает Коннора под коленом и заводит его ногу назад, словно та ничего не весит, Коннор позволяет разложить себя как угодно. Мышцы его живота подрагивают. Он наблюдает за их сплетёнными тенями на стене.  Хэнк проталкивается обратно внутрь, одним долгим, неспешным толчком, пока его яйца не прижимаются к ягодицам Коннора. Глубина и заполненность едва не сбивают Коннору дыхание второй раз подряд; он пытается вскрикнуть, сказать что-нибудь, однако на губах его — только шёпот имени, и больше ничего. — Ш-ш-ш, ш-ш-ш, — бормочет Хэнк ему в загривок, вжимаясь носом в тонкие кудри Коннора. Бёдра его движутся в нежном, ровном ритме. — Я здесь, с тобой.  Коннор думал, что обращается к богу, а оказывается, он звал Хэнка. Пышущее жаром тело Хэнка плотно прижимается к нему сзади, однако спереди Коннор открыт прохладному воздуху спальни. Коннору хотелось бы заключить Хэнка в объятия, но приходится довольствоваться подушкой, которую он притискивает к груди, лишь бы за что-нибудь держаться, пока его неторопливо разбирают на молекулы. Край подушки задевает его чувствительный член, и Коннор хнычет, долго и приглушённо, прижавшись ртом к мускусному запаху Хэнка и изношенного хлопка.   Хватка Хэнка под его коленом усиливается; он задирает ногу Коннора ещё на дюйм и вбивается в него чуть сильнее, вышибая из него полувскрик, который вылетает из его лёгких вспугнутой пташкой. Пронзительная боль наконец отпускает; тело Коннора постепенно нагревается, румянец возбуждения расползается по груди и шее, вниз по бёдрам — ярко-розовый даже на белой коже под его коленями.  — Хэнк, — ахает Коннор, зажмурившись, когда Хэнк вставляет до упора, — сделай так снова.  — Вот так? — хрипло шепчет Хэнк ему на ухо, щекоча бородой плечо. Он подаётся бёдрами назад и резко двигает ими вперёд, с такой силой, что Коннор закусывает подушку, сдерживая вопль. — Да, — сдавленно всхлипывает он, пока Хэнк продолжает каждым толчком ввинчиваться всё глубже. Член Хэнка внутри проходится по тому месту, что заставляет Коннора всякий раз видеть звёзды, и Коннор знает, что разрядка близка.  — Да, Хэнк, о боже, пожалуйста, пожалуйста…  Коннор ни разу даже не коснулся своего члена и не дрочил себе. Жар разрастается со скоростью лесного пожара, выжигает его изнутри, а потом он мучительно-медленно перекатывается через осыпающийся край, сжимаясь в оргазме вокруг члена Хэнка, кончая тугими струями, которым, кажется, нет конца. Его тело конвульсивно дёргается, пока яркая вспышка наслаждения накрывает его волной, а неумолимые точки Хэнка продлевают удовольствие. Слёзы текут по щекам Коннора, мочат подушку; лёгкие его сжимаются от судорожных всхлипов. Между ног у него влажно, там, где он обкончал себя, и в целом он представляет собой жалкое зрелище, однако Хэнк по-прежнему пытается притянуть его ближе, уговаривает Коннора развернуться для жгучего поцелуя.  — Ты такой молодец, такой хороший для меня, детка, — сипит Хэнк ему в губы, загнанно дыша, пытаясь удержать ногу Коннора в воздухе. — Я уже почти, почти-почти-почти, Господи Иисусе, ты по-прежнему такой узкий…  Коннор впивается пальцами в мясистый бок Хэнка, чтобы удержаться на плаву. Приходится скрутиться и изогнуться, но он решительно настроен увидеть момент, когда Хэнк сорвётся с края. Несмотря на эмоции и на переполняющий тело эндорфин, он из-под полуприкрытых век наблюдает, как губы Хэнка размыкаются, а глаза зажмуриваются, как сведены его брови в этот финальный момент на пике. Толчки его жёсткие, глубокие и беспощадные, и когда он в последний раз входит до упора, лицо его застывает в полнейшем умиротворении, на краткий миг разглаживая все морщинки. Хэнк кончает так сильно, что Коннор чувствует это своими внутренностями. Прижатая к его ягодицам мошонка Хэнка сжимается, затем член внутри пульсирующе подёргивается, наполняя презерватив, пока Хэнк продолжает трахать Коннора короткими, отрывистыми движениями. Хэнк не пророняет ни слова, не вскрикивает, не издаёт унизительных звуков — всего лишь хрипло дышит, прижавшись лбом к загривку Коннора, а потом, наконец отдышавшись, медленно опускает ногу Коннора, обхватывает ладонью его подбородок и притягивает в очередной поцелуй. Коннора, втиснутого между грудью Хэнка и испорченной подушкой, трясёт от перенапряжения. Хэнк плавно выходит из него, пока их тела расслабляются, срывает с себя презерватив и бросает в мусорную корзину под тумбочкой, после чего принимается водить руками по телу Коннора — по рёбрам, по тазовым косточкам, — словно очерчивает места на новой карте. Когда он трогает обмякший член Коннора, то издаёт удивлённый звук, обнаружив подсыхающую липкую влагу.  — Ничего себе, — говорит он с ноткой тёплого смеха. — Ты кончил даже без рук? Коннор краснеет, однако лениво ухмыляется, медленно переворачиваясь на спину и глядя в серебристо-голубые глаза в свете телевизора. Когда Хэнк вскидывает бровь, Коннор закусывает губу и кивает. — Я, эм-м… да. Ага. Обычно у меня так не получается. Хэнк хмыкает с самодовольной улыбкой. — Ну ещё бы. — Он морщится, перемещая свою раненую ногу в более удобную позу, и торопливо скрывает свой дискомфорт, целуя Коннора в переносицу.  — Как вы оцениваете свою степень удовлетворения, мистер Андерсон? — низким тоном интересуется хорошо оттраханный и разрумянившийся Коннор, по-лисьи сощурившись.  Хэнк награждает его суровым взглядом, однако смеётся, перекатываясь на спину и вновь притягивая Коннора к себе под бок — и влажные простыни его нисколько не смущают.  — Мне следует позвонить твоему заведующему, — вздыхает он. — И потребовать для тебя повышения по службе и прибавки к окладу за лучший подход к пациентам во всём Детройте. Коннор лыбится, пока не начинает болеть лицо. Он чувствует себя одновременно безнравственным и окрылённым. Ему кружит голову от эйфории, облегчения и довольства, и каждой косточкой своего тела он понимает, что не сможет ходить нормально на завтрашней двенадцатичасовой смене. И это самая оправданная жертва, на которую он добровольно пошёл. А ещё это тёплое, нарастающее чувство за грудиной, приятное и яркое. Коннор жалеет, что не может открыть рот и выпустить наружу этот свет — молча, без лишних слов. Но он ощущает его между ними, между ним и Хэнком, зарождающееся под поверхностью. Настоящее, хорошее и искреннее. — Я столь многое хочу о тебе узнать, — шепчет Коннор, перебирая пальцами жёсткие волоски на груди и животе Хэнка, оглаживая татуировки и шрамы, как старые, так и новые. — Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю. То, чего не прочесть в медкарте.  Хэнк мычит в ответ, выстукивая пальцами на боку Коннора незамысловатый мотивчик. Его снятые боксеры перекрутились на колене больной ноги, а обмякший член, тоже запачканный спермой, покоится на бедре. Коннор взирает на всё это и думает о том, что готов привыкнуть к этому — и к гораздо большему. Немного поразмышляв, Хэнк откашливается и говорит так небрежно, что Коннор едва не пропускает мимо ушей: — Ты помог мне заново обрести волю к жизни, если ты не в курсе. Мой ангел в синей униформе. Зрение Коннора расплывается ещё до того, как сердце возвращается на место, ухнув к пяткам. Горло першит от слов, которые он не знает как произнести. И, может, это всё чертовски сентиментально — а может, искренний тон Хэнка сказал ему всё, что требовалось. Хэнк прижимается поцелуем к мягким завиткам кудряшек на макушке Коннора и долгое время молчит. Затем он вновь невозмутимо откидывается на спину и задумчиво поглаживает подбородок. — Когда мне было девять, я притворился, что поранился, упав с турника на физкультуре, чтобы навестить красивую леди в школьном медкабинете.  Коннор шмыгает носом, но быстро берёт себя в руки: — Ты уже в том возрасте западал на медсестёр, значит? — Что я могу сказать? — парирует Хэнк, нежно щипая его за задницу. — У меня всегда был хороший вкус. * * * Будильник на телефоне Коннора срабатывает в четверть шестого утра. Отключив его, он чувствует, как Хэнк за спиной шевелится; одна рука вяло скользит с талии Коннора вниз, на бедро. — Скажись больным, — бормочет он, зарываясь носом в сонное тепло между плечом и шеей Коннора. В щель между занавесками видно, что на улице ещё темно. Коннор готов работать без выходных до конца жизни, если сможет просыпаться вот так каждое утро. Остаться в нагретой постели, рядом с большим, тёплым мужчиной звучит более соблазнительно, чем выйти наружу в холодное утро, чтобы отправиться на двенадцатичасовую смену в больнице. — Не могу, — шепчет Коннор, развернувшись в объятиях Хэнка, чтобы чмокнуть его в губы. Их ноги переплелись под одеялом, и Коннор уже страшится босоногого перехода от постели до душа, который ему предстоит. — Сегодня ты предоставлен самому себе. Хэнк стонет, скулит, как обиженная дворняга, но вместо того чтобы лечь обратно, садится в постели вместе с Коннором.  — Помоги мне с костылями, малыш, и я заварю кофе, пока ты собираешься. — Он включает настольную лампу, и они щурятся друг на друга в золотистом свете. На лицах обоих расцветают улыбки при виде взъерошенных волос и следов от подушек на щеках. Это новое, но одновременно с тем знакомое чувство. Сладкое, робкое и поразительно домашнее. Единственное, чего не хватает Коннору — это трёхлапого кота и большой лохматой собаки. Он встаёт и потягивается, абсолютно голый под длинной футболкой. Обогнув кровать, он берёт очки с тумбы и передаёт Хэнку упавшие на пол костыли. Обнаруживает на полу смятые боксеры и передаёт и их тоже, пока Хэнк медленно пересаживается на край. Он ласково гонит Коннора в ванную, как только надевает шорты и подхватывает костыли.  — Я справлюсь, — заверяет Хэнк, зевая и потягиваясь, пока плечо с хрустом не встаёт на место. — Встретимся на кухне. Коннор моется, бреется и надевает униформу за пятнадцать минут. Затянутыми в носки ногами он шлёпает до гостиной в поисках своей обуви, где обнаруживает, что Хэнк уже сидит на диване с чашкой кофе и очками для чтения на носу, погружённый в газету. На столе стоит вторая чашка, и, подхватив её, Коннор плюхается рядом с ним. Из телевизора тихим бормотанием доносится какая-то реклама.  — Ты уже принял лекарства? — Коннор потягивает горячий напиток, несмотря на запотевшие от пара очки. — Их нужно заесть какой-нибудь твёрдой пищей.  В ту же секунду срабатывает тостер, и Хэнк смотрит на него поверх очков, с лёгкой улыбкой. Коннор со вздохом поднимается, не давая Хэнку шанса потянуться за костылями, и уходит на кухню за тостом для каждого. — Тебе с маслом или с джемом? — кричит он в направлении гостиной. — Ты можешь маслить мой тост хоть каждый день, — слышит он в ответ. А потом, после смешка: — Э-э, с чем угодно. Спасибо, Кон. Они пьют кофе и едят тосты в уютной предрассветной тишине, в этот краткий уединённый миг, когда остальной мир только продирает глаза. Второй будильник Коннора срабатывает на его наручных часах. Отключив его, он зашнуровывает обувь и хлопает себя по карманам.  — Мне пора выходить, — говорит он, разглядывая привлекательный профиль Хэнка. — Звони, если что-то понадобится, хорошо? Неважно что. Я пришлю к тебе целую пожарную часть, если потребуется. — Не вздумай, — ворчит Хэнк, сдерживая улыбку. Коннор ставит свою чашку в раковину и возвращается к Хэнку, чтобы положить перед ним его телефон, стакан воды и две таблетки ибупрофена, просто на всякий случай. Хэнк протягивает открытую ладонь за чем-то ещё, и когда Коннор берёт её в свою, он мягко привлекает его для поцелуя. Вторая рука украдкой пробирается к заднице Коннора, вынуждая его вздрогнуть и захихикать, но Хэнк по-прежнему его не отпускает. — Ты будешь хорошо себя вести сегодня? — спрашивает Коннор, низко нависая над ним. — Ты же знаешь, что я начну волноваться, едва переступив порог. Хэнк с улыбкой качает головой, мерцая голубыми глазами. Несмотря на ранний час, на щеках его румянец, а на губах — вкус чёрного кофе и несвежего утреннего дыхания, но это не страшно. Коннор почти прижимается к нему лбом — потому что хочет. Потому что всё это время он держал руку на пульсе Хэнка Андерсона, сверял его по часам, и теперь для него привилегия — завладеть им вот так вот. Они оба здесь, потому что хотят этого.  Хэнк ещё разок шлёпает Коннора по заду на дорожку и гладит по щеке, уже нежнее — делясь невысказанным букетом чувств, о которых не говорит вслух, но которые они оба понимают.  — Не беспокойся обо мне, — успокаивает он своим глубоким, низким голосом. — Я буду здесь, когда ты вернёшься домой. ~fin