see you tomorrow

ты поддаешься усталости, погружаешься в сон. очередной раз идешь по воде, подобно знакомому тебе фазмиду оставляешь за собой лишь маленькие круги, один за другим составляющие едва различимую мелодию капель. твое тело в это мгновение такое же легкое, такое же хрупкое. только душа твоя, наоборот, испытывает тяжесть, особенно после ощущения дежавю, успевшего стать таким мерзким; каждый шаг дается с непосильным трудом. ты знаешь, куда идешь и к кому. но зачем? зачем снова ступаешь на путь собственного разрушения? никто не ответит. все двадцать четыре голоса в голове молчат, словно никогда и не существовали. чем дальше продвигаешься, тем яснее виднеется зебра на дороге, тем четче края вывески здания видеопроката… но чего-то не хватает. *кого-то*. *ее* нет. она пред тобой боле не предстает. как же так? земля уходит из-под ног, к горлу подступает ком. она же сама долорес дей, она не могла обмануть, она обещала! сказала, что вы увидитесь! хоть бы последний раз посмотреть, как поблескивают светлые волосы, послушать легкий абрикосовый шлейф, исходящий от ее белоснежного платья… ты от этого зависим. ‘не может быть, что ты здесь совсем один, — раздается успокаивающий шепот за ухом. — иначе бы тебя тут не было.’ так и есть. на место прекрасного снежного велкина приходит *он*. силуэт, очертания которого ты с таким отчаянием запоминал, так боялся забыть. окутанный сигаретным дымом, отдающим каштаном, он подходит ближе. выражение его лица неизменно, шаг размеренный в привычной ему солдатской мере. его спина с некоей гордостью прямая, а руки смирно располагаются за плечами. он выходит на солнце, и яркие лучи развеивают туман вокруг него, освещают его ярко-оранжевый бомбер, отражаются от стекол его очков. дует легкий ветерок, и ты пока не понимаешь, должен оный греть душу или вызывать мурашки. фигура напротив стоит неподвижно, темные, как уголь, глаза смотрят на тебя. изучают. ты хочешь что-то ему сказать, позвать по имени, но не можешь проронить и слова. две минуты, ощущающиеся как вечность, ты собирался с мыслями. он терпеливо ждал. на тебя нахлынули воспоминания о времени, проведенном с ним, и осознание того, насколько ты к нему неравнодушен. а она? как же быть… ‘разве ты не в больнице?’ и это все? тебе нужно было сказать ему, что тебе жаль за произошедшее на трибунале, что ты скучаешь, и так, *так* хочешь его увидеть! коснуться его руки, одетой в бордовую кожаную перчатку, погладить по бледной щеке, выпирающим скулам, поправить выбившиеся черные пряди… сейчас вместо тебя это делает все тот же ветер, теперь пронизывающий, холодный. ‘в больнице, — он еле заметно кивает. — я являюсь порождением вашего разума, детектив.’ слова лейтенанта совершенно никакими эмоциями не окрашены. он лишь констатирует факт. ‘а где же… она сказала, что мы встретимся сегодня.’ ‘долорес? она в мирове. ‘наконец свободная’.’ настоящий ким и понятия бы не имел, кто такая дора. ты придумал это за него, как и все, что тебя сейчас окружает, как и его самого. ‘она ушла. навсегда. нет смысла цепляться за остатки от прошлой жизни.’ с этими словами в обстановке что-то изменилось. обвалилось, обесцветилось. нет больше видеопроката, нет пешеходного перехода, нет вояджер-роуд. вместо них — рю-де-сен-гислен, ‘танцы-в-тряпье’, а неподалеку — синяя спортивная ‘купри кинема‘, все такая же опрятная и ухоженная. ‘но почему..?’ почему *что*? ты не можешь толком описать, что именно хочешь сказать. мысли путаются в голове, возникающие вопросы не дают покоя. почему она солгала? почему ты здесь? он, наверное, обидится, если ты это у него спросишь. да и к тому же, ему почем знать, чем твой мозг руководствуется? он молча делает долгую затяжку. выдыхая, подходит чуть ближе. выражение его лица совсем не меняется: все такое же каменное, стоическое. ‘вы можете быть преданы лишь одной обсессии за раз, офицер. вы ей не изменяете, просто пришло время ее забыть.’ ‘это значит, что ты…’ ‘нет. это значит, что *вы* испытываете ко мне чувства.’ кицураги спокойно докуривает сигарету, тушит ее о подошву своего сапога. на твои глаза наворачиваются слезы. ты окончательно запутался. забыться в воспоминаниях о доре больше не представляется возможным, ведь она ушла, а он… неужели ты ему не нравишься? это было бы справедливо. ты уже изжил себя, от грусти пару раз пытался со всем покончить. а может и не пару — ты не помнишь, ведь тебе не впервой напиваться до беспамятства. ты мог бы оттолкнуть, защитить и себя, и его, но уже поздно. ты насильно всучил свою жизнь ему в руки, так, что теперь она зависит от его выбора. если он скажет тебе сброситься, оборвать все, ранить себя — ты без лишних размышлений это сделаешь, ведь это удовлетворит его, а если он уйдет — твое сломанное, истертое бытие не выдержит, что, по твоему мнению, намного хуже первого варианта. продолжать одиноко существовать с разбитым сердцем мучительно больно. ты тихо всхлипываешь. твои слезы вместе со слипшимися прядями порывами уносит куда-то вбок. стой. прекрати. ты что-то путаешь. ким никогда тебя не обидит намеренно, никогда не поднимет на тебя руку. ты что, забыл, как он дарил улыбку, адресованную лишь тебе? как смущался в тот вечер, когда ты посвятил ему песню? как смотрел на тебя со сверкающими глазами, хвастался ‘начинкой’ своей ‘кинемы’, узнав, что ты можешь ‘говорить на языке задротов’? он не дора. он тебя не ненавидит. доверяет тебе. он подпустил тебя к себе так близко, как за долгое время не подпускал еще никого. он берется за твое запястье, прерывая твои раздумья, не грубо, негласно спрашивая разрешения; хотя он знал, что ты не откажешь. от ощущения не согретой кожаной перчатки по руке бегут мурашки. он целует тебя, его пухлые губы, прохладные, но такие желанные, накрывают твои. он хорошо целуется — или, по крайней мере, ты это так себе представляешь. у него наверняка был не один партнер. и если так, если он тебя любит, то что он нашел в душевном калеке вроде тебя? ‘не добивай себя печальными мыслями, гарри.’ ким невесомыми касаниями смахивает с твоих щек соленые капли. тянется к очкам, поправляет их на переносице средним пальцем руки, затем поворачивается к тебе боком. ‘я буду ждать тебя в лазарете.’ становится невозможно игнорировать заглушающий его голос шумный ветер. со слабой улыбкой он сказал что-то еще, такое короткое… такое важное! и ты, дубина, не расслышал ничего из этого! ‘нет, подожди, не уходи, пожалуйста…’ бесшумно кричишь ты, пытаешься его догнать, но он уходит быстрее, чем ты успеваешь делать шаг, и сиюсекундно исчезает. растворяется в сером тумане. снова ты заливаешься слезами, кричишь, надрываешься. твои голосовые связки, должно быть, что-то парализовало — ты не слышишь своего плача. ты просыпаешься оттого, что тебя кто-то трясет, нетерпеливо хлопает по плечу, настороженно пришептывая ‘эй, мусорок, бля, вставай…’