Придётся

      Ирка сидела на кровати, привалившись к стене, укутанная в теплое пуховое одеяло, не смотря на то, что за окном стояло жаркое и солнечное лето. Она нервно куталась глубже, кусая растерзанные губы в кровь. Старый радиоприемник занудно трещал, периодически начиная крайне противно жужать съедая слова: «После выхода Днепра за приделы русла… Пострадавшие… В мире большие проблемы с водой, рыб и животных выкидывает на берега… Тихий океан бушует уже месяц».       Дверь в комнату приоткрылась и Елизавета Григорьевна, в раз постаревшая лет на двадцать-тридцать за последний месяц, зашла в комнату. Она молча выключала радио и аккуратно погладила Ирку по голове, с трудом сдерживая слёзы. Видеть живую, но мертвую внутри, внучку было худшим наказанием. Со дня битвы прошёл уже месяц, врачи разводят руками, баба Катя лишь смотрит жалко, но стоит на своём — второй год и точка, а ведь они думают и верят, что это просто похищение… Пусть и со смертью знакомого. Танька и Богдан ежедневно, как солдаты на посту, но все без толку. — Яринка, — позвала бабка, мягко оглаживая плечо. — Надо жить… Ты нужна нам, Таньке, Богдану, да тем же псам блохастым, этим вовкулакам.       Ирка медленно моргнула и продолжила смотреть вперед, мимо бабки, мимо стен. Взгляд был пустой и холодный, когда-то яркие зеленные глаза потухли и были больше похоже на сожжённую солнцем траву. Она знала, что нужна людям, землям… но сил не было. Была только глухая тоска и яркая, острая боль, мешавшая даже просто дышать. Ведь каждый вздох отдавался жгучей болью в разбитом сердце. Все твердили, что Хортица выживет, что она обязана. Долг. Но никто не говорил, что Великий Водный выживет. Все твердили на смерть идёт, все кричали «Ах, молодой, как жалко!», но поджимали хвосты и плелись в конце строя.       Он говорил, что в силах спасти и Ирий, и СВОЮ ведьму. Он ни слова не сказал, что выживет сам. Вой в душе поднимался сам. Слёз не было. Слов тоже.       Ирка молчала, когда выла и рычала Змееногая Табити, хоронившая множество своих детей и внуков. Она хранила тишину и его жаркий шёпот, что все будет хорошо. Ни слова не проронила, когда острые ядовитые слова врывались в её чертову ведьмину душу, что это только её вина, ведь только она, Ирка, тут Хортова кровь. — Все будет хорошо, — говорила бабка, принося ей очередную тарелку с едой. Но вкуса не было. — Надо жить, Ир, — твердила Таня, пока Богдан молча стоял за её спиной и с отчаяньем сверлил Ирку взглядом.       Они сжимали её холодные ладони, гладили острые плечи, целовали макушку со спутанными волосами. Приносили разные сладости, летние цветы. Но Ирка лишь молча провожала их взглядом и искала в небе знакомый, любимый силуэт. Рыдания душили. — Живи, родная, — шептал родной голос в редких обрывочных снах.       Шатаясь, Ирка спускалась по лестнице. Черные мешки под глазами, совсем бледная, почти прозрачная кожа, впалые щеки, а волосы… Тонкие, блеклые. Она вся будто тень, призрак прошлой себя. Бабка подбежала, подхватывая Ирку под руки. — Ба, а знаешь… Мне придётся жить, — шепот, словно шелест листьев. — Он просил.