Лагерь

Впервые я чувствую себя так неуверенно, так уязвимо, шагая по давно протоптанной военными сапогами земле. Лагерю уже лет пять, а выглядит он плачевно. С первого дня, ещё когда только-только первую палатку возвели. Не бывает на войне других лагерей, все они такие: одинаково плачевные, кричащие, что слабым здесь не место. Вся Империя у нас такая — кричащая. Кто-то говорит страшная, но дурость это все. Самая обычная. Сильная. Такая, как и должна быть. Да, может народ слегка кровожадный, но разве на войне по другому можно? Можно разве оставаться холодным, безучастным? Нельзя, конечно. Как и нельзя чувствовать уязвимость. Я вроде как командир, начальник, с соответствующим строгим и серьезным выражением должен ходить, с выправкой военной. А тут не пойми откуда этот озноб взялся, прошибающий тело насквозь. И невозможно уже и лицо суровым держать, и за шагом следить, которой под силой неуверенности становиться все шире и сильнее. Носок ботинка вдавливается в землю, помогая пятке оставлять глубокий след — знак моего тут присутствия. Никто больше так не шагает, только у меня ботинок с тремя точками на подошве. И броня с такими же точками тоже только мне положена. Но и её сегодня нет. Сегодня я и не командир, сегодня я гость. Совсем не званный, оттого, впрочем, не менее почтенный. Ишь как солдатики строятся, как некоторые мне машут. Я им не машу в ответ, не улыбаюсь. Знаю, что они — новички, им лишь бы главному помахать, а кто там главный значения не имеет. Я, аль не я — без разницы. Не уважение это никакое, я и не машу им. Те что дальше, они бывалые. Сегодняшние. Совсем недавно с поля боя вернулись и смотрят на меня, так проникновенно, мол: «И это Ваша война, командир? Вот это путь к славе, к жизни хорошей? Да мы на такое никогда больше не пойдем, наелись мы кровавой грязи!», и мой взгляд, такой же прямой, отвечает им: «Да, это и есть война. И вы пойдете, как миленькие пойдете. Не за славу да жизнь хорошую, а за меня, за страну. И никуда не деться вам от этого.». И они знают, что не деться, потому лишь смотрят мне вслед. А я понимаю, что они видели что-то, что видеть не должны были. Что слишком молоды их умы. Но понимаю, что сам-то видел намного больше. И не сломался же. И они ломаться не должны, раз уж военную форму с броней получили. Возле главной палатки меня уже ждут. Поднимают виноватые глаза, говоря ими: «Не в тот час пришли, командир. Не в тот, но мы вам рады. Он рад.». А я им отчего-то улыбаюсь. Видимо от того, что «он» не слишком разбит, чтобы совсем радоваться нельзя было. Нечему, конечно, оно и дураку понятно, что нечему. Я поэтому и тут. Чтобы вместе ничему не радоваться. Палатка старая. Плачевная. Ему совсем не подходит. Ни по статусу, ни по виду. Он в ней чужой, лишний. Так же как и я чужой в его родной столице, так же, как мы оба чужие среди своих. И это смешно, как он умудряется не выделяться среди всех этих серых видов со своей любовью к насыщенными оттенкам. У него и форма такая — темная, как воронье крыло, красная, как артериальная кровь. А волосы то совсем уже белые, звёзды и те не такие, как эти длинные пряди. Я это все помню еще с нашей последней встречи. А сейчас, уже зная, что он совсем близко, у стола стоит и фигуры на карте расставляет, глянуть на него не могу. Словно стесняюсь. Боюсь. Увидеть, какой он разбитый, какой он злой от горечи поражения. Что за скованность? Хочется ведь посмотреть, потому что я и сам такой же разбитый и злой. Хочется показать, что он не один такой, что не только ему сейчас плохо. Что и мне, и всему загону, которым он командовал, тоже плохо. Но что никто кроме нас тут не знает об этом. Что он в безопасности, может показать свои эмоции. Хотя бы мне. Я все же смотрю на него, ловя ответный взгляд. В нем нет ничего, за что можно бы назвать его слабым. Нет вообще ничего. Абсолютно стеклянный, безразличный взгляд. Хотя, это безразличие быстро растворяется, когда он все же понимает, кто пожаловал. Даже как-то горько усмехается, явно не по доброму. Но не гонит же, не считает мое тут появление насмешкой. Просто молча присаживается на край стула, роняет руки между расставленных ног. И я его понимаю.