Одна ночь

      Впрочем, жизнь бывает самой разной: тяжелой — среди трущоб, искрящей лживыми улыбками — в богатстве и роскоши, болезненной — среди войн и жертвоприношений, светлой — в детском, наивном желании быть. Жизнь бывает разной, но от каждой требуется отдых, требуется минута, час спокойствия и полного безразличия.       В одном тихом городке, среди множества похожих друг на друга как близнецы, рожденные матерью при особо мучительных родах, стояла таверна. Такая же, как и другие, с черепичной крышей, с деревянными ставнями и стенами. Такая же, как и другие, с вечными происшествиями в ночи, с криками и летающими кинжалами, с битой посудой и грязными разговорами. Она была абсолютно типичной в глазах людей, она не запоминалась и в глазах иных жителей.       Но было в ней что-то свое, что-то притягивающее на грани, на переходе между путями. Расстояние ли до всех ближайших крупных городов? Насыщенная жизнь жителей этого поселения? Пересечение ли трактов? Все и ничего.       Мужчина за стойкой — седовласый старец с крепким телосложением, с еще пылким тяжелым взглядом почти черных глаз.       — Добро пожаловать в нашу таверну, странник. — тьма смотрела строго, оценивая фигуру путника, то, как лежала рука на мече, то, как не мигали золотые глаза из-под капюшона, то, как держалась тень.       — Караван до приморского города когда будет? — голос юношеский, чуть хриплый, тяжеловатый.       — Завтра в ночь отправится. — старец усмехается, переводит взгляд открыто на оружие, намекая. — Охраной выгоднее будет, коли пойдешь.       Путешественник кивает, отходит к свободному столу в углу помещения, уже пропахшего спиртом и еловыми ветвями, мясом и терпкостью тел. Из приоткрытого окна задувает холодный ночной ветер, занося немного свежего воздуха, такого же, как и все города, со своими запахами навоза и пытающимися перебить его цветами, деревьями. Пахло лошадьми и псами. Но уж лучше, чем десятки тел.       Веселье набирает обороты, стираются границы разумного, уходит на второй план сознание, оставляя лишь голые инстинкты и желание быть первыми во всем, желание властвовать, подавлять.       В руках кружка неплохого сидра, на тарелке хорошо сготовленное мясо с пикантным острым соусом, сделанным явно не в этом месте, привезенным из дальней страны, наполненной ароматом специй и перца. И это мгновением удивляет, однако мысль уходит на второй план, когда за мясом проявляется вкус чего-то иного, позабытого. И вот уже видится в облике старца энергия, и вот уже меркнут обычные тела людей, являя суть.       Странник смотрит на главного с подозрением, но ловит понимающую улыбку. Место действительно может притягивать. Сила в этом заведении кипит, бурлит, мечется в клетке времени и жизни.       А оттого и становится понятно происходящее: незамечающие атмосферы жители и гости таверны, в ком не текла частичка благословения, поддавались энергии быстрее, острее. И вот уже к спокойно ужинающему путнику подходят, падают рядом и смотрят с вызовом, с превосходством. Легким движением срывается с головы капюшон и открывается вид на золотую копну длинных волос, таких редких в этих краях, экзотичных.       — Чей будешь, белесый? — пьяница имел голос самодовольный, похабный.       Маслянистый взгляд пробегается по миловидному личику, замечая и немного испачканные в соусе, а оттого сильно выделяющиеся губы на фоне фарфоровой кожи, и выглядывающие скулы, и темные, на удивление, брови.       — Молчишь, значит. — взгляд путника спокойный, не реагирующий ни на что. — Да ты смелый, поди!       Убогий. Порванная когда-то рубашка, дранные штаны, обляпанные выпивкой и жиром, заплывшее тело и немытые волосы. Обычный человек, коих полно в городках на трактах. Обычный вор и убийца, коих не ловят, пока не натыкаются сами. Обычный смертный, что пытается стать выше за счет подавления других. К сидящему человеку подходили со всех сторон. Старец, поняв сразу, чем все закончится, вздохнул и с сочувствием посмотрел на часы — еще не было и часа.       — Либо отвечаешь, либо будешь спать поломанный. — гогот пьяных людей нервировал так же, как куча комаров.       Не дождавшись реакции от путника, главарь замахивается, но упирается в ладонь воина. Янтарь глаз скучающе равнодушен. Откинув ненужную деталь, он прищурился и выдохнул:       — Вам стоит уйти обратно, пока еще не натворили дел. Не время и не место для подобного. — блондин отрешенно окинул взглядом помещение и кивнул старику, заметил и вышедшего с верхних этажей мужчину, держащего наготове деревянный клинок.       Разум подошедшего поплыл окончательно. Ярость застила глаза полотном. Человек усмехнулся и дернулся напасть еще раз, порываясь схватить за воротник плаща парня. Но поймал лишь пустоту, а потом и вовсе ощутил холод пола и боль в затылке и спине. Опрокинувший его неповоротливую тушу, странник плавным прыжком двинулся вперед, уворачиваясь от лап таких же пьяных и тяжелых людей.       — Тебе бы охраны, старик.       — Не я владелец, странник. Но у нас на то свои причины. — взгляд пустой, знакомый, слишком много бы внимания привлекли.       Путник кивнул, поднимаясь наверх, пересекаясь с алым взглядом спокойных глаз. Волосы цвета крови пушистым хвостом ложились на плечи. Тяжелые, явно богатые одежды слишком правильно сидели на теле человека.       — Полагаю, вы хозяин? — блондин моргнул, на мгновение отвлекаясь от закрытой двери, поворачиваясь к стоящему перед лестницей человеку.       — Благодарю, что не разгромили здание. — бархат подобно сосновому лесу, где щелкают зерна шишек белки, ложится на воздух мягко, правильно.       — Не в моих интересах. — янтарь чуть гаснет, обретая мягкость золота, закрываются пару раз глаза, порхают крылья носа, выделяя богатый запах мужчины, наполненный светящимися цветами и терпкостью земли. — Спасибо за приют. — в этих омутах пшеницы можно утонуть, когда они так прищурены, когда в них мигает первородное пламя.       Человек заходит внутрь комнаты, отдаваясь темноте помещения и остаточному запаху владельца таверны. Огонь души тянется к нему, тянется в попытках поймать в свои сети, но путник лишь выдыхает, ловит себя в отражении зеркала и отпускает силы из-под контроля, раздеваясь, оставаясь лишь в рубашке. Тонкое тело, наполненное мощью мышц, потягивается, переступает через упавший плащ и идет к окнам, раскрывая их, впуская холод ночи. Так проще: запах теряется, исчезает за дверьми. И снова отходы, снова терпкость мокрой шерсти.

***

      Ровно в два часа ночи. Ровно по секундам. Как только часы начинают отбивать привычную трель, двери таверны раскрываются и впускают еще одного человека. Он местный, как может себе это позволить. Он родной в этих стенах. Привычный. Темно-синие волосы зачесаны назад. Тело едва прикрывается белой рубашкой и зауженными штанами. Загорелая, темноватая для этих мест кожа слишком сильно подчеркивается одеждами зашедшего человека. Многие засматриваются, теряясь от походки и манеры движений.       Женщины отвлекаются от жертв на сегодняшнюю ночь и вздрагивают от кошачьей улыбки и единственного не скрытого за повязкой грозового глаза. Мужчины, кто привык к месту, напрягаются, как только узнают посетителя. Только появившиеся в этих краях с интересом и вожделением очерчивают фигуру мужчины, чьи бедра не позволительно шикарны, чьи ноги слишком вызывающе обтянуты кожей черных сапог и тканью штанов, чьи руки и грудь едва ли скрыты почти расстёгнутой рубашкой.       — Как обычно, будь добр. — голос сладкий, тягучий, вылавливающий еще одного, кто попадется на его вид. — Где наш главный? — как бы невзначай спрашивает постоялец, пока пьет особенно хороший напиток в этих краях, откуда он уже давно не уходит.       — Был у себя. — старец отворачивается от гостя, когда около него падает незнакомец, готовый на все, чтобы получить в свое распоряжение человека.       — Я не допил. — мужчина хмурится, приковывая взглядом самодовольное тело, когда долговязые пальцы забирают кружку с вином, когда на бледном лице теряется улыбка.       Ему не интересны эти постояльцы, но раз к нему пришел кто-то сам, так уж и быть, в этот раз он не выпьет все полностью, не расскажет, на сколько хороши вина его друга.       Взгляд смягчается, ладонь, обтянутая перчаткой, очерчивает все же неплохое тело мимо проезжающего война, наверняка принадлежащего остановившейся в центре одной госпоже из далекой страны. Губы растягиваются в прощающей улыбке.       — Но так и быть, мы можем поговорить. — гроза во взгляде темнеет, уступая место синеве.       Они поднимаются наверх, закрываются в одной из комнат и человека прижимают к стене сразу же, затыкая рукой рот, заглушая крик боли, когда душу начинают пить прямо так, без намека на хоть какое-то расслабление. Радужка светлеет, отливает серебром, белок полностью поглощается тьмой, раскрывая суть создания.       — Я просил не есть при мне, Кэйа. — сидящий у окна мужчина смотрит осуждающе, ловит изменения тела в близком друге и усмехается, когда в тело человека входят когти демона, не сдерживая сущность.       — А я просил не сидеть в этой комнате, Дилюк. — мужчина придирчиво осматривает скатывающееся по стене тело обессилившего человека, что завтра и не вспомнит ничего, но будет ощущать себя паршиво. — Но всякий раз ты меня останавливаешь.       Кэйа идет вперед, переступая через лежащее в отключке безвольное тело, садится на колени мужчины, своевольно расстегивает плащ, любуясь открывающейся мощью, затянутой в белоснежные ткани рубашки с пафосными витиеватыми узорами из золотых нитей. Огонь в его руках пылает интереснее всяких хрупких душонок людей.       — Кто-то разрешал? — вопреки своим словам Дилюк утыкается в оголенную темную шею, кусает несдержанно, окольцовывает талию демона и притягивает ближе, вызывая нетерпеливый выдох.       — От тебя пахнет светом. — Кэйа чуть хмурится, поднимает лицо человека и смотрит в пылающий взгляд. — За стеной. — глаза вновь темнеют. — Что здесь забыл ангел?       — Так же, как и все. — голос Дилюка безразличный, что в этом такого?       Демон резко поворачивается к окну, щурится от энергетики парня, сидящего на подоконнике, и усмехается, замечая белые перья в лунном свете. Золото распущенных волос водопадом струится по непорочному телу с молочной кожей, облаченному лишь в одну такую же белоснежную рубашку. Янтарь глаз смотрит на ослабевшее тело, на сидящего демона на коленях человека, наливается чем-то опасным. Они смотрят друг на друга, впитывая ауры, запахи.       — Если ты решил заглянуть просто так, то сваливай. — Кэйа нахален, прижимается грудью к лицу своего человека, получая долгожданные поцелуи и укусы. — Тот человек живой.       — Я вижу. — голос приятный, на удивление до дрожи отдающийся по нервам. — Вот значит, как, да.       Кэйа все еще смотрит в глаза ангела, все еще отдается во власть тяжелеющего янтаря на лике своей противоположности. Дилюк ревниво кусает грудь через ткань, сильнее стискивает половинки упругой задницы демона и рычит.       — Ох, демоненок, твой хозяин нервничает. — Итэр усмехается, скучающее следит как дергается от властности тона демон, как пылает огнем взгляд владельца таверны, чьи волосы давно превратились в беспорядок, создаваемый зарытыми в них руками создания.       Человек в дверях застонал, пытаясь подняться, но тут же опал, под слабым ударом по голове от светлого существа. Дилюк отрывается от груди Кэйи, ведет носом по выпирающим ключицам и кусает, вгрызаясь в плоть, оставляя след. Демон под ним шипит, прижимается ближе, прося большего. Но он не дает, смотрит на поднимающего бессознательное тело постояльца, на закрывающуюся дверь, а после вновь появляющегося ангела. Златовласый уже без крыльев, мышцы — перевязанные жгуты, грация подобна высшим существам. И Дилюк задается вопросом, а точно ли это создание тот, за кого его выдали крылья? Не дракон ли он часом?       Кэйа нетерпелив, цепляется за плечи человека, вдыхает редкий запах мыла в этом богами забытом городке на пересечении дорог. И это пьянит похлеще лучшего вина с виноградников Дилюка. В отражении глаз демон видит фигуру человека, на чьем лице проступает что-то другое, что-то подавляющее, первозданное. Дракон. Один из первых.       Тонкие аккуратные пальцы проходятся по плечам мужчины, мнут затекшую шею и наклоняют голову, утыкая лицо в плечо человека.       — Твой демон слишком ручной, — путник смеется, шепчет свое имя в губы пламя, оставляет поцелуй легкий, почти неощутимый, но за ним тянутся, сильнее насаживаясь на клыки уткнувшегося в плечо мужчины.       Кэйа доволен: вгрызается в плоть Дилюка, оставляя собственную метку, что не сойдет даже после месяца лечения, растягивает губы в улыбке, осознавая, что и двигать рукой человек вряд ли сможет в ближайшие несколько дней. Кажется, ему придется задержаться здесь в этот раз.       — Я просто наслаждаюсь этим, дракон. — клыки выходят с хлюпом капающей на ткань крови, ее торопливо слизывают. — Впивайся.       Кэйа продолжает зацеловывать рану, переходя на шею и ухо, ощущая дрожь тела под ним. В собственное плечо входят клыки помощнее личных. Ощущения не из приятных, но от чего-то по телу растекается слабость, переходящая в искры перед глазами.       — Я сниму это, — руки Итэра стягивают повязку, высвобождая второй — полностью подвергшийся изменению — глаз демона.       — Кэйа. — тянет хриплым голосом Дилюк и впивается поцелуем в желанные губы, ощущая металлический привкус своей же крови.       Итэр проводит когтями по крепкой напряженной спине, и раздраженно выдыхает. Чертов человеческий город отвратительно пах. Запахи с улицы, с помещения перебивали смесь обоих мужчин, от чего терялась хоть какая-то мысль на возможное продолжение. Он отстраняется, ловит недоумевающий взгляд людей и хмыкает.       — Я еще не привык к этому месту.       Дилюк не понимает, хмурится, удобнее устраивается в кресле, приподнимая Кэйю, смотрит на Итэра с выжиданием. Кэйа осознает все сразу. Сам в первый раз долго привыкал к атмосфере человеческих городов, находя спасение в человеке. Он встает с колен мужчины, хватает ладонь дракона и тянет того на себя, утыкая носом в шею: парень был меньше его на полторы головы.       — А ты меньше, чем мне показалось, — Кэйа усмехается, когда по коже проходится юркий раздвоенный язык, зализывая укус, — привыкай, дракон, куда бы путь ты не держал.       Дилюк выдыхает спокойно, обретая контроль, смотрит на сереющее небо, на теряющие блеск глаза Кэйи и слишком уставшего дракона и лишь приглашает движением головы перейти в кровать, где выбравшегося в этот уровень их мира Итэра укладывают между ними, окутывая более приятным запахом. ***       На утро Дилюк просыпается в одиночестве, с раздражением отмечая боль в плече и саднящие раны на боках. К нему заходит Кэйа с подносом и парочкой мазей.       — Наш друг оставил тебе лекарства. — на лице нет повязки, ее демон вообще не нашел, предполагая, что ту забрал с собой дракон. Что ж, сейчас он был не против. Правда спускаться вниз было непривычно с опущенными прядями.       — Как мило с его стороны. — красные волосы словно закатное солнце по белым простыням.       — Я лишился вчера удовольствия, между прочим. — Кэйа ворчит, перевязывая плечо спутника, проводит по аккуратным, с минимальными повреждениями, следам от когтей Итэра на боках Дилюка. — А со мной не так осторожно обращался…       — Ты ж не человек. — на лице мужчины смеющаяся улыбка, он чуть морщится, ощущая покалывания. Лицо Кэйи слишком умилительное в своем возмущении.       — И? Я не могу просить быть более нежным? — он вскидывает брови, отодвигаясь от раненного и опускает собственную рубашку, где на плече виднелся след от зубов Итэра.       — Я ему кто? Даже для меня это слишком!       — Тебе понравилось. — утверждает Дилюк. В его глазах смешинки и напускная усталость от поведения Кэйи.       — Это не отменяет того, что можно было бы и по нежнее. — он тоже смеется, понимая правоту человека. — Он отметил нас, Дилюк. — взгляд демона сменился с расслабленного на напряженный.       — Ты это делаешь со мной почти каждую встречу. — он не понимает, что в этом такого.       — Он дракон. У них иное восприятие. — Кэйа задумчиво смотрит на улицу, где мелькает золотая макушка. — Он вернется, как только разберется со всеми делами.       — Я думал, тебе понравился этот парень? — Дилюк утыкается носом в шею, наваливаясь на грудь демона.       — Да…