Легенда нашей несостоявшейся любви

      Драные колготки, упавшая самооценка, битый час доказывания полиции, что я — не проститутка, пока не приехала Галя и не раскидала всех в отделении своим стопроцентным айкью и убеждением, что она «тоже будущий милиционер» (после чего она, кстати, хотела увязаться с нами, домой, но я убедила, что не стоит — не хотелось слушать её нотации и рассуждения насчёт моего безответственного поведения и «разгульного» образа жизни, — и она со спокойной душой поехала обратно, к своему Полежайкину), и, как итог... увязавшийся со мной, плетущийся то рядом, то чуть за спиной, влюблённый в меня безответно Антипов.       Чёрт меня дёрнул поцеловать именно его тогда, в десятом классе. Просто мы поспорили с подругой (теперь у меня и подруг-то нет; хотя, учитывая, какие у меня подруги были в то время, может, и не стоит теперь переживать и таких заводить), и я из всех восьмиклассников, кого я успела заприметить, выбрала для этого немало «важного», мимолётного поцелуя самого симпатичного паренька. Им оказался, конечно, он.       А теперь этот, когда-то маленький и неприметный мальчишка, оболтус и трус (стесняшка), вырос в статного, приметного одиннадцатиклассника с густой шевелюрой и красивыми глазами, в которых, засматриваясь подолгу, можно было и вправду утонуть. И он требовал от меня чего-то, чего я сама за свои девятнадцать лет ещё не постигла: большой, отдающей любви. Хотя и сам был не прочь, насколько я видела, осчастливить меня своими чувствами.       Вот только всё это было совершено не по-моему. Это я добивалась парней, и если они не становились моими — раунды были беспощадно проиграны. Это и был стимул моей жизни. А с любовью всей моей жизни, ныне Дашкиным Веником, всё зашло ещё более далеко и оказалось ещё более глубоко и серьёзно. Я практически не жила, я всю себя отдала на растерзание. Я так вкладывалась, я так отдавала, что было мне не свойственно в столь весомой мере. И что я получила взамен?.. Безразличие. Однако, теперь я нашла должным «закрываться» от любых проявлений любви, чтобы не ранить себя.       И этот милый, страждущий мальчуган с букетом цветов и невероятной настойчивостью был чем-то совершенно новым в моей биографии; и я не ожидала, что так скоро его заслужу.       А я просто хотела доказать себе, что я ещё молода, привлекательна и, что немало важно, свободна — свободна от обязательств, свободна от ненужной мне, как казалось и кажется, любви. Пошла в клуб, надев всё самое лучшее. И, похоже, потерпела там самое настоящее поражение.       Как правильно говорила Галя, не стоит туда больше ходить. И не потому, что «молодёжный ночной клуб — это сомнительное место времяпрепровождения нереализованной молодёжи, стремящейся добиться чего-либо кричащей одеждой и непристойным поведением», а потому, что там мне действительно было уготовано встретиться с моим учеником. Васей.       — Уберите руки!.. — яростно вопила я, чего-то ожидая, вот уже в течение пяти минут отбиваясь от неприятного мужичка, домогающегося до меня — с лысой головой и тучным телосложением, — размахивая своей маленькой дамской сумочкой и действуя аргументами вроде «я никуда не пойду», «Вы не так поняли», «я ничего не обещала».       Надо заканчивать этот безумный флирт на почве одиночества: кто бы мог подумать, что мужичок, которого я ради разнообразия решила «обнадёжить», пока ждала коктейль с ним за одной стойкой, окажется полным неадекватом. Впрочем, неадекват — это я. А в таких местах давно нормальных не сыскать.       Кроме моего идущего со мной по одной дороге, преследовавшего меня от самого клуба, пожалуй, романтичного и молчаливого (всё понимающего) спутника.       Драные колготки и пострадавшие от этого коленки в ходе валяния в траве — как результат того, что я споткнулась и упала, «делая ноги» на каблуках из клуба, несясь по асфальтированной дорожке, пока, собственно, Антипов «прикрывал мой тыл», озираясь на следовавшего за нами по пятам неадекватного мужичка, следуя за мной и помогая мне, впоследствии, подняться с сырой (уже, в сентябре) земли. Помогая дальше непосредственно дойти — поскольку я немного хромала — до дома. А точнее, сначала — до ближайшего парка, где состоялся наш первый недо-разговор, а потом — от парка до дома. Этот путь прошёл почти весь полностью в молчании.       Я почувствовала себя той девочкой из своего семнадцатилетия, когда я ещё надевала модный топик, на него сверху — модную джинсовку, на низ свою любимую мини-юбку, высокие туфли на каблуке — и шла покорять Москву. На мне сегодня был похожий прикид: футболка с изображением креста (Дашка бы обзавидовалась, будь она готом), вместо джинсовки — чёрная кожаная куртка, как раз-таки мини-юбка, в которой отлично прослеживались мои оголённые ноги и стёртые коленные чашечки, и, конечно, чёрная обувь на танкетке. Этакая байкерша(или рокерша)-бунтарка.       Мне нравилось, как я сегодня выгляжу. Но мне не нравилось, что Антипову это не нравилось. Во-первых, я наряжалась не для него, а для мужчин Москвы (которые это не оценили!). Во-вторых, теперь он безмолвно заставлял меня ещё и чувствовать себя пристыженно за то, что я, видите ли, стараюсь выглядеть красиво, чтобы на меня (в мои-то девятнадцать!) обращали внимание мужчины и я не просидела в старых девах.       Он, должно быть, считает, что на нём свет клином сошёлся, но нет! — я не буду встречаться с учеником. Хотя и всё больше моя совесть и антипатия к этому симпатичному пареньку давала мне отступные.       Хотя бы тогда, когда простая обида на него — за вольности, допущенные им в отношении меня как учителя, позволенные им в рамках дурацкой шутки; за оскорбления меня как учителя на глазах у всех — дала мне стимул разобраться в себе. Что это была не простая обида на наглого и самоуверенного ученика, от которого пострадало моё уважение среди одиннадцатиклассников.       Это была обида на мои чувства. На то, что дала ему от ворот поворот. А он просто перевёл мой отказ в свою гневно-высмеивающую реплику, показывая, какой он всё-таки ещё малец и слабый, в сравнении с нами, с женщинами, пол.       Просто обиделся, что я ему отказала. А я не знаю, почему. В моём ведь вкусе: стройный, не глупый, красивый, заботливый, настырный — то есть, упрямый... Я парней пачками, как говорила Людочка Михайловна, «в своём возрасте отшивала», а теперь разбрасываюсь таким «ценным экспонатом». Хотелось допустить себе снова быть любимой, снова по-настоящему полюбить, но после Веника всё вышесказанное казалось каким-то невозможным.       Хотелось лишь сидеть дома в тёплом пледе и слушать тихое стучание дождя, думая о безрадостности жизни.       Странно, что я до такого так рано дошла. ***       — Антипов, спасибо тебе, конечно, за помощь в клубе, — виляя сумочкой и заходя в разговоре «из далека» (если она вообще знала, как из него заходить), начинала она, — Но, при всём произошедшем, давай договоримся, что мы всё забудем и договоримся об одном... Хотя нет! — «осенило» её. — О двух. Вещах. — косо усмехнулась она, ловя его вопросительный в ответ взгляд.       — Каких? — пожимая плечами, неутешительно спрашивает он.       — Всё, что между нами было — а именно: парк, милицию, ой, то есть, полицию, пьяного придурка в клубе и сам клуб этой ночью, — мы забудем навсегда. — как ни в чём не бывало говорила она, разбивая его сердце, того не подозревая (или подозревая), на тысячи мелких кусочков.       Как же об этом предстоит и велено забыть, если он всё это сегодня делал, рассчитывая на её «потепление» к нему, из-за своей любви? Из-за бескорыстности чувства. А она ему: раз — и «забыть»?       — Мария Сергеевна, так не получится. — возразил он, начиная, но она его не дослушала, донося своё.       — Так, Вася, сразу второе. — внезапно перешла на обращение по имени она (потом, правда, при следующих обращениях, исправилась). — В этот клуб мы больше вдвоём не ходим! — отчеканивает она. Такой выдержке бы любой парень позавидовал. — А лучше даже так: не кто-то из нас не ходит, а не ходишь ты и не хожу я! — удостоилась своим гениально выведенным заключением Маша, роняя в пустоту осеннего двора у дома на Володарского, 11 свои жестокие по отношению к этому парнише чувства.       Ветер кружил осенние листья, подбрасывая их вверх и снова заставляя шуршать по земле, как опускала и возвышала его отношение к ней эта непростая, но «зацепившая» его девушка — Мария. Его любовь и проклятие. Его дар и загадка вне Вселенной.       — Вам вообще стоит перестать ходить по подобным клубам. — разумно предложил он. — Мало ли что. — ища в её глазах поддержки и согласия, довершил Антипов.       — При всём уважении, Антипов, я разберусь сама. — снова разозлилась девушка, стуча зубами, приводя его в не меньшее помешательство и только разгорая конфликт.       Он стоял на своём. Ему хватило сегодняшнего переживания — но ей это было, увы, не объяснить.       Тем не менее, он попытался.       — Мария Сергеевна, и всё-таки, я считаю... — начинает столь смело он, чем одномоментно пугает меня и раздражает своей беспринципностью, желанием устроить мою жизнь. И без него разберусь! Я, между прочим, и без него до этого со всем прекрасно справлялась!! Ну почти... Сегодняшний случай действительно стоит считать счастливым совпадением или моей кармой — не иначе Антипов появился там, где моя скромная персона ещё вряд ли была бы кому-то нужна, разве что, если бы только меня правда убивали, а не неприлично домогались, тогда люди обратили бы внимание на душераздирающие вопли...       Впрочем, пора забыть эту сцену и жить дальше, делая этот день уже вскорости пройденным днём.       Обрубаю его стремления на корню, тактично, как я думаю, отрезая:       — Антипов, умоляю тебя, пойми: ты не можешь что-то там считать, и вообще, ты вот так провожать меня до дома больше не можешь... — одновременно «приплела» ещё и это я, в надежде, что мне когда-нибудь удастся от него избавиться. Но он только преданнее смотрит в глаза, паршивец. И заламывает руки, смотря передо мной и в мои глаза. Так... проникновенно. Так, Маша, что-то под ложечкой холодит, не к добру: пора дерзко «отшивать»...       — Почему?       — Потому, что... — тут я и сама задумалась, почему. Спустя столько времени пустых бесед и пустых рассуждений на тему нашей «пары» аргументы уже закончились. Внезапно один приходит на ум, чему я несказанно радуюсь. — Потому, Антипов, что завтра у тебя ещё урок физики, и, между прочим, возможно, первым... Наверное. — блин, память подводит! — Так что иди домой, учи!.. — я взяла его за плечи, о чём, впоследствии, уже пожалела, учитывая, как он радуется любому тактильному контакту. — Будь уверен: проверю! — пригрозила я, отворачиваясь от Антипова и стремясь в сторону своего подъезда, шагая как можно более быстрой и равномерной походкой. Уверена, он всё видел. Уходить надо ещё более достойно, чем являться.       — Но Вы же не знаете физику! — бросил он, негодяй, вслед. Ах, я не знаю?! Да, не знаю. Но не так же учителю это в лоб сообщать. Наглец. Нахал. Негодник. Нарцисс.       — Значит так!.. — разворачиваюсь я и говорю решительно, раз и навсегда желая «отвесить» ему то, что затормозит ему интерес и к физике, и ко мне в физике, и ко всем наукам вместе взятым! Убью у мальчика интерес, заставлю помучиться в расцвете жизни, буду жестокой — ну и пусть! Зато моя совесть останется в сохранности. Снова хватаю его одной рукой за плечо, прямо впиваясь пальцами в его кожу через футболку, второй рукой трясу перед ним указательным пальцем, убедительно жестикулируя.       Он нагло перебивает меня и вот что говорит:       — Ну перестаньте, Мария Сергеевна... Вам так не идёт злиться. Знали бы Вы. — знал бы ты ещё, чего мне приходится злиться... Сам бы разозлился тут. Хватит. — Вы такая красивая, когда улыбаетесь. Лучше улыбайтесь почаще! — нет, это уже слишком.       — Антипов, а ты чуточку не обалдел? Совсем чуть-чуть? — театрально закрываю уши я, вопя и умоляя. Ещё немного — и моему терпению придёт конец. — Иди домой, тебя там мама ждёт, уроки... Физика, в конце концов! Не будешь дружить с физикой, со мной в физике, препираться тут прямо посреди моего двора будешь — я тебе двойки-то в журнал и понаставлю! Посыпятся одна за другой! — кулаком пригрозила я, сама того не ожидая. Возмущение брало верх.       — Маш!.. — опять перебивает он, ещё и фамильярничает. Нахал.       — А если ещё раз в этом дворе услышится твоё произношение имени Маша в форме Маша, то Полежайкин, будь уверен, будет дежурить здесь с вилкой. — строго предупредила я.       — О, Вы угрожаете, Мария Сергеевна? — не поверил.       — Не совсем так. — так уж и быть, смягчилась я, вставая перед ним, скрестив руки на груди и позволяя ему немного со мной фамильярничать. — Вилка — это не холодное оружие борьбы с тобой, Антипов. Просто Полежайкин голодный дежурить не пойдёт. Ему фирменные голубцы всегда отведать подавай. — при воспоминаниях о любящем поесть вот уже почти как члене нашей семьи аппетит тоже дал волю разыграться, и я, торжествуя непревзойдённым триумфом, посчитала нужным на этот раз окончательно уходить.       Хватило мне позора. Не хватало в традицию брать прогулки с учениками до подъезда. Пора.       — Ну всё, Антипов, я пойду! Учи физику, завтра спрошу — буду зверем, а не любимой учительницей. Аривидерчи! — махнув рукой, я почти скрылась, если бы не сработавший для меня манёвр безразлично унылого ухажёра, примостившегося с досады на скамеечке, не желая покидать наши места: глядя на его вид и не слыша в ответ никакой колкости или, напротив, радости или, на худой конец, комплимента, что ли, совершенно перехотелось уходить. Вот ни капельки не хочется его оставлять. Пока раунд не будет выигран.       Вернее, он уже был выигран. Как я думала. Но нет. Он оказался хитрее меня...       Расположившись на скамейке слева от него, я осторожно соблюла дистанцию и начала, наконец, позволяя поговорить с собой начистоту (возможно, так даже лучше будет):       — Антипов, ну зачем ты за мной ходишь?.. Я же уже давно не интересная для парней, слабая, скучная, унылая физичка, которая и физику-то не знает толком... — что-то я очевидно перестаралась, и от отвлечения внимания от своей персоны и смещения фокуса на другой, предполагаемый объект его симпатии — взамен своей персоны, — перешла на нарочное вызывание к себе жалости. Даже мне самой себя жалко стало, и, разумеется, грусть-печаль пришла: от нежданно вылившейся, самой что ни на есть обескураживающей меня правды.       Но он, как и всегда, и тут нашёл, что ответить.       — Мария Сергеевна, ну зачем Вы так?.. — послышалось его приближенное дыхание сзади, на скамейке, отчего я испугалась и чуть продвинулась вперёд. Больше он не предпринимал попыток сблизиться. — Вы умная, красивая, интересная. В школе работают всякие, а у Вас — талант к преподаванию и общению с детьми... У вас вообще талант ко многому, да, но не к физике. — вот опять. Не мог он так откровенно говорить, что я не знаю физику! Это же обидно. — Вы чудесно улыбаетась, я...       — Кхм, кхм! — недовольно прервала его я.       — Я это уже говорил да, ну что ж. — понял он доходчиво. — Но и пусть! Я люблю говорить о Вас! Я люблю Вас! — по-новой... — Вы так искренне смеётесь! Вы всё делаете с любовью, с изюминкой. На всём, что Вы делаете, остаётся Ваш неповторимый отпечаток. — вот уж заинтриговал; что даже захотелось узнать, что это за «отпечаток». Но дальнейшее продолжение, увы, меня совершенно не устроило. — Так и на моих губах, после того поцелуя, остался отпечаток Ваших губ, Мария... — это уже... чересчур.       Неподдающийся влиянию экземпляр.       — ...Сергеевна! — за него быстренько «докончила» я, не терпя никаких недоговорённостей между собой и Антиповым. Не учитывая того, что сама сейчас сидела перед ним в довольно откровенной одежде, и также того, что в клубе меня немного тошнило при нём по итогам принятого коктейля (спойлер: всё окончилось довольно снисходительно).       После того, как они вдвоём добежали до парка — откуда их уже за «неприличные деяния» забрали в полицию, — Мария скромно стояла под деревом в порванных (она и сейчас в них) колготках, а Вася избавлял её от попавшей в угол глаза мелкой соринки, не давая ей это сделать самостоятельно (по своей самостоятельной инициативе). Потом они опять «доковыляли» до парка, когда тех уже, на счастье, отпустили. И теперь оба здесь, дома.       У неё дома. У её дома, правильнее сказать.       — Антипов, я прошу, не забывайся. Для тебя я — Мария Сергеевна! Соблюдаем субординацию. — сама не веря произнесённому сложному слову и уделённой ему уже длинной, проговорённой речи, снисходя на приглушённый шёпот, не в силах поднимать тон напряжённой, затянувшейся, но явно завлекающей беседы, попросила она. В дальнейшем слыша от него следующее.       — Маша, ну какая же Вы Мария Сергеевна? — говорит сквозь отчаяние и сбившееся дыхание Антипов, уже заранее получая от неё уготованный ему, привычный сердитый и непримиримый взгляд, суровый и строгий, от самой Марьи Сергеевны. Та, как и следовало ожидать, злобно скалится, но тотчас же бессильно вздыхает, сжимаясь в клубок на продрогшей, простудившейся осенней слякотью и ветрами скамейке.       — Антипов, ну вот что ты за человек? — спрашивает ещё раз она, складывая руки на коленях и обречённо вздыхая, не зная, что ответить на его по-прежнему длящиеся прямо здесь, упорные ухаживания.       — Влюблённый в Вас человек. — тихо поясняет он, не стесняясь в убеждениях.       Он правда бесповоротно влюблённый. Как в таких случаях говорят, «безумно влюблённый» — тот самый тип влюблённых, готовый на всё: рисковый, отважный, незримо щедрый и истинно любящий.       Прежде всего в паре должен любить мужчина, а уж женщина, не стоит сомневаться, ответит ему взаимностью, если сочтёт достойным «воюющего» за её сердце кавалера.       — Что ты такое говоришь, Антипов. — тоже заметно тише произносит Маша, боясь зыбкой тишины между ними: она себя знает, ещё чуть-чуть — и наорёт, да лишь бы только не приставал, нравоучениями не пичкал её, как дитё малое, не приводил аргументы, в которых она бессильна. Что она «солнышко», «котик», «птичка», а вернее, что она «самая красивая», как он уже выражался, — «божественная». Пусть хоть неотразимая — всё это ей не нужно, она не поверит.       Хочет просто отдохнуть, расслабиться. Не заводить никаких «рабочих» романов. Как-никак, романы между учеником и учителем ещё ничем положительным не заканчивались. Она была в этом, почему-то, убеждена.       Странно, но именно сейчас она вспомнила, как ничем хорошим не закончилась её одержимость тогдашним информатиком в её школьные годы — Павлом Сергеевичем Клюевым; возможно, она не хотела попадать в подобную ситуацию, только теперь с другой стороны, а возможно, всё ещё любила прежнего, весьма обаятельного педагога. А возможно, не его: перспективного физика из «Бауманки», который был «занят» её младшей сестрой, но до сих пор навещал её во снах. И мелькал неоднократно своей кудрявой головой в поле зрения их квартиры.       У Антипова волосы были хоть и не кудрявые, но тоже очень роскошные. И сам он был неплохо сложен. Но сердцу разве можно приказать?       — Разве меня можно любить? — протянув руки к плечам, окутывая себя в нежные объятия, говорящие о её внутреннем страхе, как бы стремясь закрыться от внешнего мира и от его дыхания сзади, произнесла дрожащим голоском Маша.       — Вас НУЖНО любить. — утверждал Антипов, обнимая сзади за эти же хрупкие плечи бедную девушку, не давая ей загрустить и/или усомниться в правдивости и истинной подоплёке в виде её красоты своих слов; кладя свои ладони поверх её холодных пальцев, он заставил их дрожать. И не только их, а всю девушку. Смущая её своим проявлением.       Склоняясь к ней поближе, к её щеке, всё ещё находясь на расстоянии, будучи сидящим за её спиной, на чёртовой уличной скамейке, он услышал вблизи её тихое, предупреждающее трезвый, жаждущий запал несовершённого поцелуя:       — Вася, даже не думай... — она уже смела назвать его Вася, но так и не смела дать себе свободу.       Что ж, кто же знает, может быть, он придёт сюда завтра: наломает ещё каких-нибудь дров, но точно скажет, как он её любит и какая она непременно, обязательно, вне сомнения красивая...       Где-то, в его бесстыжих мечтах и даже действиях в рамках мечт, она — его; на деле — ничья, сама по себе. Возможно, чья-то, но не этого мира. Слишком неземная, слишком летящая.       Обременённая многим и отягощённая не стоящим того — как для такой девушки, сотканной из розовых облаков и рождённой для розовых замков до неба.       Забавно, что тогда, на заре её десятого класса, в его мальчишестве и её забавных играх с мальчиками, он ещё видел её в том поцелуе и в той секунде до и после него (в её походке и прощании; развивающихся на ветру волосах; высочайшего качества улыбке, несмотря на то, что она целовалась с восьмиклассником) в тех розовых замках, которые были непоправимой стеной возведены вокруг неё её же руками и её же позицией вечно летящей по жизни, свободной в действиях и мыслях девушки.       А теперь ему досталось то, что он имеет на данный момент.       Запущенную, запуганную, сокрытую, боящуюся всего этого мира, зажатую учительницу физики — которую он жаждал преобразовать результатом своей любви в ту, что назовёт своей любовью вовек: в лёгкую, непринуждённую, улыбающуюся открыто для всего мира и для него Машу, которая красива в своей независимости от бренных убеждений; красива в своём неподражании; в своём разрешении себе непокорно и восторженно вновь мечтать, окрыляя мечтой и его.       Человеку всегда достаётся сложнейшее из того, что он может «потянуть» на данный момент. И он вытянет. Справится с этим тяжким возом, с этим грузом, лежащим на её спине и прогибающим её — не давая ходить с расправленной спиной, а только сгорбившись, боясь всего на свете.       Женщины часто боятся любви. Особенно — от мужчины, которого ждали всю свою жизнь. А не от того, чьей любовью замучены.       — Антипов, я не могу дать тебе любви... — практически прострадала Мария, срываясь из-под его тёплого дыхания, которым он опалял кожу её шеи так не надрывно и так не напрягающе, сбегая с нагретой скамейки, буквально подрываясь к крыльцу подъезда, останавливаясь возле коричневой двери и не оборачиваясь. — Всё!       Её макушка смотрела на него; зажавшись и сжав всю свою сущность в кулак, она не обращала внимания на него, хотя он уже заново приближался. Хоть и не вплотную, но подходя к ней, он жалостливо заявил:       — Зря Вы так, Мария Сергеевна. Я могу и хочу сделать Вас счастливой. Возможно, потом Вы будете мне за это благодарны. Заметите это... — подумав, он докончил. — Я жду Вас с ответом. Спокойной ночи. До завтра. — не забыл добавить он, вовремя вспомнив, что завтра у их класса урок физики.       А что ей ему сказать? Какой ответ он хочет от неё услышать? Чтобы завтра вся школа перешёптывалась о них?.. В конце концов, она — не девочка, не школьница с паршивой репутацией, не легкомысленная, безнаказанно спускающая всё на тормоза, ей тоже хочется к себе уважения, и роман с учеником в её планы вписывался в последнюю очередь на этой должности.       Почему-то слова Людочки, которую она теперь считала своим главным и старшим наставником, про то, что это действительно «ничем хорошим не заканчивается...», прочно «засели» в голове и не хотели оттуда вылезать.       Оставив её так стоять плачущей (правда, он о том не знал), Антипов вкрадчивой походкой ушёл, оставляя девушку своих идеалов и своего покорного сердца в раздумьях хотя бы до завтра, а лучше — до какого-нибудь устойчивого времени, втайне надеясь на прозрение и осеннее потепление ума этой юной особы, уж чересчур озабоченной этим её (тоже, между прочим, очень странным) статусом школьной учительницы — из которого, по возможности, нужно было сейчас же доставать парню невинную жертву директриссиных репрессий.       Она же так ещё молода, беззаботна и по-хорошему взбалмошна, чтобы прозябать в школьной учительской... Это ему уже очень хорошо было известно.       Только вот не стоило ждать быстрого снисхождения Марии Прекрасной. Она хоть и отходчивая, и деятельная, и увлекающаяся — а за сердце и настоящую симпатию барышни нужно будет ещё побороться.       Что же ему сказать? Может, и правда дать шанс? Школа кончается через девять месяцев, а вот когда начинается жизнь... Когда начинается — взять её, несносную, в непредвиденный расчёт новых обстоятельств — любовь?       Была ли у неё хоть малейшая любовь к нему? Была ли симпатия?       Ворох непонятных, настороженных осознаний роился в её мыслях после разговора с ним; после слов не просто мальчишки или подростка, положившего себя на алтарь восхищения по девушке, а после заявлений чем-то похожего на настоящего мужчину пылкого и надёжного спутника — о том, что её «можно и нужно любить». Такому заявлению она была поражена, и, пожалуй, ещё никто из её парней такие выводы ей не приводил, заставляя удостоиться, как ни крути, в собственной значимости. А она её уже давно потеряла, в схватке за Веника обронила. Вместе с гордостью.       Нет, здесь, в случае с Антиповым, гордость уже тоже была не на месте. Она безосновательно проиграла её, когда позволила себе открыть (и тому позволила влезть в неё) её стороннюю и независимую, сокрытую от посторонних всяческих глаз, тихую часть жизни.