Вне зоны доступа

Стайлз открывает глаза и тут же ощущает, как боль волной накатывает откуда-то из глубины организма. Спазмами, ударами, звонкими режущими гонгами вдоль позвоночника. Веки ужасно тяжёлые, будто налитые свинцом. И раскалённые, как если бы в глазные яблоки тыкали кочергой, только что вынутой из глотки печи. Слёзы текут сами собой. От света, слишком белого и слишком неожиданно пронзающего всю голову через чуть оголённые глазные яблоки, насквозь, до самого мозга за мгновение. Никогда ещё Стайлзу не было так больно. Точнее, так неудобно, некомфортно. Было лучше, даже когда он в глубоком детстве свалился с дерева спиной на большое неокорённое бревно, на несколько десятков минут после потеряв всякую способность к движениям. Тогда Стайлз заплакал и начал задыхаться, но не потому что он действительно задыхался, а из-за страха. Стайлз думал, что он умирает. Да и дышать было реально больно, каждый вздох давался с трудом. Но тогда всё прошло. Сильный удар, паника – всё это усилило страх смерти. Сейчас болит сильнее. Хотя, точно сказать нельзя, потому что то было в глубоком детстве, а это происходит сейчас. И эта боль - в отличие от той, которая со временем превратилась в фантомную, - прожигает резкими болезненными уколами тело изнутри и насквозь, будто ножами. По горлу Стайлза прокатывается лёгкий стон. Пошевелиться не выходит, тело будто не своё, онемевшее, твёрдое. И в мысли пробирается холод – как ассоциация с неестественной твёрдостью. Для того, кто привык быть гибким и манёвренным, такая скованность – это повод для беспокойства. Новая паника. Желание освободиться. Стайлз взбрыкивается. Он хочет подняться, но даже голову отодрать от подушки не получается. Ощущение – будто тебя поместили в железный выплавленный по твоему образу, по индивидуальным размерам сосуд. Железная дева, только не дева, а парень, Стайлз. И без шипов. Это не камера пыток же. Верно? Хотя, после ещё одной попытки пошевелиться кажется, что всё же кто-то придумал этот новый вид пыток. Персонально для Стайлза-не-могу-усидеть-на-месте-Стилински. Остаётся только гадать, что происходит. Стайлз лежит и ждёт. Чёрт его знает чего ждёт. Он не в курсе, но выбора-то нет. Нужно подумать. Сосредоточиться, прийти в себя, посмотреть по сторонам. Почему так режет глаза? Нужно бы вытереть слёзы, а то они градом стекают по вискам, прямо-таки ощутимо вываливаются крупными каплями из уголков глаз. В изголовье что-то мягкое –даже через всю эту тяжесть можно ощутить это. В голове шум, но Стайлз не замечает его. Шум – естественен. Кажется таким, по крайней мере. Писк какой-то, жужжание, глухое монотонное гудение со всех сторон, заполняющее уши, проникающее в голову и давящее. Кажется, сейчас нос пойдёт кровью. - М, м-м-м, - слышится, и это похоже на слова. Интонация. Человеческие голоса. На сердце – глухота. Одновременно всё внутри орёт, блажит нездорово. И снова – глухота. - М-м-м-м, м, м-м, - слышит Стайлз, и это не похоже на его мысли. - М. М-м-м-м, м-м-м-м-м-м, - барабанная дробь. Стайлз отсчитывает удары. Дроби в голове. Сердца в груди. Оно что-то частит. Греет грудь. Воздух проходит очень быстро. Проскальзывает по горлу и жжёт, жжёт его, пробираясь в лёгкие и стягивая их. - М-м-м-йлз, м-н м-м-шёл м м-ебя, - кажется, встроенный ещё при рождении переводчик с древне-хрен-знает-какого, наконец, начинает работать. Стайлз пусть и не слышит всё чётко, но он знает, что говорят. Слышит и не понимает. Ничего. Но не слова, а смысл, который словно ускользает, просачивается в щели сознания, теряясь где-то между, между сознанием и небытием. - М-м-вите м-рача, - гудит голос. Всё шипит, скоблит по барабанным перепонкам. Потом Стайлза пронзает резкий удар. Его подбрасывает изнутри, как если бы тело попыталось разорваться на части, при этом сохраняя свою целостность. Неописуемое ощущение. Боль стрелой прорезает тело. Повсеместно. От точки с определёнными координатами где-то в середине или сбоку, или с другого боку, с конца или верха, но откуда-то конкретно и во все стороны разом, единым порывом. Рот жадно глотает воздух, и свет из неопределённого превращается в яркий свет, который вполне конкретно ударяет в глаза, широко раскрытые, влажные глаза. - Он с нами. Пульс девяносто восемь, давление в норме. Уши одновременно заполняет тысяча и один звук. Писк, шум, голоса, шаги, скрежет, звон, шарканье колёс тележки, когда та, удаляясь, скользит своими шершавыми маленькими колёсиками по полу – пить дать как скейт. - Увезите дефибриллятор. Он больше не понадобится. Мы вернули его. Перед глазами мелькают образы – лица в масках, глаза, локоны волос, выбивающиеся из-под шапочки. Чуть выше – лампа. Стайлз мог бы подумать, что его похитили инопланетяне, если бы не вполне человекоподобные образы. А на глазах слёзы. На собственных глазах. И сейчас Стайлз вдруг смог очень отчётливо ощутить их тяжесть и влагу. Кто бы мог подумать, что слёзы могут быть такими тяжёлыми. А ещё боль. Она усилилась, овладела всем телом. Полноправно. Хозяйка, да, настоящая. А Стайлз даже пискнуть не может. Голос будто застывает где-то на полпути. - Обезболивающее, - командует голос. Стайлз стонет, ноет, пробует сжаться, но боль не исчезает. -Прижмите его. Если кто и держит Стайлза, он этого не чувствует. - Сейчас, малыш. Станет лучше, - по скуле ласково гладит рука. Стайлз зажмуривается. А разжмуриться уже не получается. Он проваливается в тёмную нору, внезапно распластавшуюся под ногами. Стайлз в стране чудес. Ага, как же. В стране небытия. Мальчишка буквально физически чувствует, как проваливается в чёрную дыру. Она засасывает, тянет, и это ещё неизвестно – нужно ли ей дно. Нужно ли упасть. Или лучше продолжать падать. Бесконечно. С такими ощущениями Стайлз забывается. - Проснулся? – спрашивает тихий бархатный голос. Стайлз медленно поворачивает голову вбок, где видит знакомую фигуру. Странную, не вписывающуюся в гамму этих стен, во всю эту атмосферу, обстановку. Дерек кажется пятном-кляксой на белом листе. - Как ты? – усмехается и тут же себе под нос. – Дурак, а то не видно. Они сказали, ты не можешь пока говорить. И двигаться не советуют. Всё равно не получится. Ты повредил позвоночник, но это исправили. Ты, придурок, пришёл в себя прямо посреди операции. Это ещё хорошо, что анестезия не прекращала действовать. Стайлз думает о том, что Дерек слишком много болтает. Он открывает рот, напрочь выкинув из головы всё, что далече слышал. Невысказанные слова застывают в воздухе, виснут, не падают. Кажется, Дерек слышит даже так. - У меня мало времени, ты должен понять, - говорит снова Дерек. И смотрит на Стайлза с тоской. Нескрываемой. Что он должен понять? Ничего он не должен! Не сейчас. Не так. А Стайлз не может уловить причины, смысла, пусть и чувствует, что это именно тоска, такая прозрачная и одновременно непроглядная. Такая спокойная, текущая, словно равнинная река тоска во взгляде, глаза тёплые и глубокие. «Это из-за операции?» – предполагает Стайлз, - «Наверное, операция была не одна.». Он проворачивает в голове последние события. Он ехал на джипе по шоссе. Была ночь. И было непроглядно темно. Только свет фар освещал дорогу впереди. Стайлз возвращался домой. Он был у Дерека, да. Они поссорились. Стайлз послал Дерека к чёрту, Дерек пытался остановить Стайлза, но не смог. Стайлза силой не удержишь. Тем более, если не хочешь силой. Хочешь, чтоб сам, чтоб хотел так – остаться хотел, да. А мальчишка оказался слишком распален, слишком зол. Он вырвался из захвата Хейла и пулей вылетел из его дома, скатился вниз по ступенькам, к джипу своему, который в темноте стал казаться тёмно-серым, а не голубым. А теперь ехал домой, слепой, ничего не слышащий, не замечающий вокруг ничего. А потом вылетел этот пикап, чёрт бы его побрал. Просто навстречу. И они буквально впечатались друг в друга – этот пикап и джип Стайлза. Что врезалось в память последним? Толчок. Сильный, который вырвал Стайлза из кабины через лобовое стекло. Бардовость, освещённая фарами, – капот встречной машины. Осколки стекла. Лес. После всё как в пьесе – затемнение, занавес. Дерек поднимается со стула, стоящего у входа, и подходит ближе, смотрит прямо в глаза, его взгляд мягко обласкивает черты лица Стайлза, при этом впитывает всё, будто пытается внести в память, сфотографировать. «Что ты делаешь?» - спрашивает Стайлз глазами. «Хочу запомнить тебя», - отвечает так же Дерек. Он проводит пальцами по лбу Стайлза, чуть ощутимо, но ощутимо, и наклоняется, касаясь губами где-то чуть выше брови. - Прости меня, - шепчет он. – Этого не произошло бы, если бы я удержал тебя тогда. Стайлз сглатывает слюну, еле-еле, и слабо качает из стороны в сторону головой. Ничего, мол, это теперь не имеет значения, если всё обошлось. - Я хотел удостовериться, что ты будешь в порядке, - в полголоса. «Удостоверился? Я в порядке», - внутренне выдыхает мальчишка. Уголки губ Хейла искривляет чуть заметная усмешка. - Ты, главное, не сдавайся, - продолжает он так же, убирая руку с лица Стайлза, вообще от него. – Я буду наблюдать за тобой, уж поверь мне. Ты ещё захочешь избавиться от меня. «О-да-а-а, - лицо Стайлза искажается в попытке улыбнуться, не слишком удачной, - ты-то уж не отстанешь, если привязался». Стайлз думает об этом почти с упоением. Дерек кивает. Он касается руки Стайлза, повёрнутой к телу и опутанной трубкой-капельницей, проводит вдоль – от локтя до ладони, - подушечками и останавливается на пальцах, спутывая свои с пальцами Стайлза, даже если тот не может ответить. Стайлз кривится мученически. Он хотел бы ответить, честно, очень даже, но не контролирует себя физически. И от этого больнее. Больнее, чем тогда в детстве или во время операции. Намного. - Мне пора, - со вздохом говорит Дерек, поднимает руку своего человека и целует костяшки. Чужое дыхание раскатывается по коже, оставляя послевкусие, почти печать. Стайлз провожает Дерека глазами. Тот уходит не оборачиваясь.

** Дерек видел, в каком состоянии уехал Стайлз. Уже темно, и звери выскакивают на дорогу частенько в последнее время. Стайлз не принимал таблетки, и Дерек волновался. Он не мог отпустить Стайлза одного. Не сейчас. Может, вообще никогда. Будто пытаясь искупить вину, задушить это гложущее понемногу чувство. Для собственного успокоения, как долг, как необходимость. Дерек отправился следом. Слушая, просто чувствуя. Он бежал лесом, параллельно. Никто и не понял бы, что за ним следят. Тем более в таком состоянии. Вот и Стайлз не понял. Он был слишком погружён в себя, в свои эмоции. Хейл слышал, как мальчишка ругается себе под нос. Сначала почти целомудренно, обвиняя, затем реденько, но грязно, отпуская одиночные слова и шипя, будто Стайлз успокаивался, а потом снова внутри у него поднимался столб кипящей воды, обжигая нерв, который заставлял взрываться и сопеть: "С*ка!". Только Дерек тоже увлёкся. Слишком погрузился в атмосферу под названием Стайлз-очень-зол. Даже привыкнуть успел. И тут этот пикап, дурацкий, взявшийся из ниоткуда. Дерека ошеломило это столкновение. Казалось, это только фантазия, видимость. Прямо как в фильме, когда сталкиваются два автомобиля лоб в лоб. В голове всё – голливудский блокбастер. Ассоциации, глубоко въевшиеся из телевидения - замедленная сьёмка. До дурацкого иронично и неправильно для такой ситуации – видеть всё в раскадровке. Осознание пришло не сразу, но Дерек всегда будет благодарить свои рефлексы, работающие на автомате. Он не думал, совершенно не думал, когда оттаскивал Стайлза от джипа. А потом выяснилось, что у Стайлза сломан позвоночник. Возможно, он никогда не сможет двигаться. Даже шеей не пошевелит. А, может, даже не очнётся. Превратится в овощ, в тело на больничной койке, которое живёт за счёт системы искусственной вентиляции лёгких и капельницы. Руки – в синяках из-за иголок, которые станут завсегдатаями набухших голубых вен, а сам Стайлз – лишь воспоминание, остаток из прошлого в голове и надежда, всё стремительнее угасающая с каждым новым днём, на то, что когда-то эти глаза, немыслимо красивые глаза откроются и посмотрят прямиком на Дерека. Ещё Дерек радовался, что он – Альфа, что ему есть что отдать. Что не жалко отдать, что необходимо отдать.

** Стайлз не выходит на улицу, ему пока нельзя. Даже при всём желании он не смог бы выйти. Его ноги почти не чувствуются. Ключевое слово «почти». Стайлз проходит курс реабилитации, упражняется под присмотром. Хочется скорее поправиться, хочется встать на собственную ступню уверенно. Персонал бьётся с мальчишкой, а тот думает о том, сколько же народу они так вот нянчат изо дня в день. Обуза – это не то определение, что подходит для характеристики Стайлза Стилински. Не так. Не в этой жизни. Приходят отец, Скотт, даже Айзек пришёл однажды. Единожды. Он посмотрел издалека, но Стайлз не видел его, не видел, как тот провожал Стайлза в спину, сжимая при этом зубы до онемения. Но Дерек не приходил. Ни разу за несколько недель. Телефон Дерека молчит, и Стайлзу приходится буквально выпытывать из Скотта малейшие сведения. И всё вокруг да около. Вокруг да около. - Я не хочу говорить о нём. - Почему? Стайлз теряет надежду услышать внятный ответ, но старается не отчаиваться. Скотт вздыхает. Тяжело. Болезненно. Обречённо. - Я мог бы позвонить ему, почему он не берёт трубку? Скотт не выдерживает. - Покойники не отвечают на телефонные звонки.