Трое на одного

Сакура помнит тот день — было лето, пахло цветами и травами, на деревянный пол падали квадратами мягкие лучи заходящего солнца. Она сбежала из дома налегке и побежала к дому Какаши — по узким улочкам, закоулкам, ритмично выбивая пыль из-под ног. Сакуре было отчего-то горько и одиноко особенно в тот день — дома она опять поругалась с матерью, это часто случалось, сколько она себя помнит. Ее родители не были шиноби и не понимали ее, а еще мать была недовольна, что она вечно пропадает на миссиях и почти не ночует дома. Она не понимала, почему Сакура выбрала такую жизнь — полную лишений и опасностей, на грани, и никогда не поймет. Для Сакуры же эта жизнь была всем — извечные миссии далеко за пределами деревни, где она видела мир, привычное ощущение адреналина в крови и теплящейся чакры в груди, а еще — зова, который, казалось, никогда не утихал и побуждал ее идти дальше. Сакура часто оставалась на ночь у Наруто или Саске, потому что у них спалось теплее и спокойнее, и возвращаться назад домой утром было тяжело. Они не понимали ее отношений с родителями, потому что у них никогда не было такого опыта, и Сакура не могла с ними поделиться своими переживаниями, боясь задеть их чувства и старые раны. Ей постоянно казалось, что она какая-то не такая, потому что у всех ее друзей и знакомых были хорошие отношения с родителями, и иногда она очень завидовала им. Какаши был понимающим, и двери его дома всегда были открыты для Сакуры. Иногда она позволяла себе пожаловаться ему на то, что ее тревожит и волнует. Какаши умел слушать и дать совет, если это было нужно. Сакуре нравилось находиться рядом с ним — Какаши одним своим присутствием внушал спокойствие и умиротворение, веру в то, что все будет хорошо. Казалось, он мог защитить ее от всего плохого, что есть в этом мире, и эта вера, по-своему детская и наивная, была с ней всегда. Сакура постучалась в его простую деревянную дверь и уже через пару секунд была внутри. Какаши встретил ее в маске, темной майке и штанах. Увидев Сакуру, он обнажил лицо и тепло улыбнулся ей. В доме у Какаши было сухо и пусто, пахло деревом и еще чем-то неуловимым. Сакура уселась на табурет, пока Какаши заваривал чай — за окном шелестела буйная листва, иногда задевая стекла окон. Они оба молчали, потому что им не нужно было говорить, чтобы заполнить тишину — она была уютной, и ее не хотелось нарушать. Сакура осторожно взяла в руки поставленную перед ней чашку и подула несколько раз на чай, прежде чем пригубить его. Какаши положил на стол нашедшиеся у него плитку шоколада и печенье, зная, как Сакура любит сладкое. — Можно я останусь у вас сегодня переночевать? — решилась попросить Сакура спустя несколько минут молчания. Какаши, сидевший напротив, поднял на нее взгляд. — Хорошо, — согласился он. — У тебя что-то случилось? Сакура неопределенно повела плечами. — Не хочу оставаться дома. Какаши молча кивнул и снова сделал глоток чая. Сакура вздохнула, а потом, все же не выдержав, рассказала ему все. Она не стеснялась в выражениях, злилась в бессилии, но главное, что ее беспокоило, что она не чувствовала себя уютно в собственном доме. Может, стоило бы ей уже начать взрослую жизнь, поэтому она с нетерпением ждала своего совершеннолетия. Еще она хотела многое сказать ему — что всегда старалась быть лучше, чем она была, всегда хотела доказать кому-то, что она чего-то стоит и в шиноби пошла потому, что хотела доказать что-то родителям, что она много раз хотела умереть и это желание бывало чуть не подталкивало ее к фатальным действиям на миссиях, но она каждый раз сдерживалась, оставаясь на грани. Сейчас это желание утихло, но не покинуло ее совсем. Сакура едва не призналась Какаши обо всем этом, но вовремя успела остановить себя — пусть это останется с ней. Какаши молча выслушал, не вставив поперек слова. Когда Сакура закончила, выдохнувшись, он подал голос — спокойный, размеренный. Какаши сказал, что он не так много знает об отношениях с родителями, потому что его отец умер, когда ему было шесть, и он рос сиротой. Он признался, что до сих пор держит на него обиду, с которой никак не может справиться, и в этом смысле он понимает Сакуру. — Возможно, стоит просто отпустить их, — задумчиво сказал Какаши. — Ты не сможешь их изменить. Это тяжело, но стоит того. Сакура была благодарна за совет Какаши. От недавно пролитых слез она чувствовала себя уставшей, поэтому сразу же после чая она заснула, свернувшись калачиком на расстеленном для нее футоне в отдельной комнате. Позже Какаши зашел проведать ее и укрыл сверху теплым одеялом, прежде чем уйти, тихо закрыв за собой дверь. Сакура не ушла на следующий день, и ее футон остался лежать в той комнате. Какаши не был против того, чтобы Сакура оставалась у него, но все же посоветовал ей поговорить с родителями. Та покивала, обещая сделать это, как можно скорее — ей не хотелось стеснять учителя, но при этом ей совсем не хотелось покидать его. С Какаши было хорошо — в его доме стояла умиротворяющая тишина, здесь дышалось легко и спокойно, не так, как дома, где она задыхалась. Сакура с любопытством осматривала его квартиру, отмечая милые, на ее взгляд, мелочи, вроде зеленого одеяла с рисунком сюрикена, кружек с собаками, стоящих над изголовьем кровати старых фотографий в рамках. На одной из них был изображен Какаши в младшем возрасте вероятно со своей командой и учителем — Сакура узнала в нем Четвертого хокаге, и ее переполнило чувство, отдаленно похожее на благоговение. Маленький Какаши выглядел отчего-то забавно и всем своим хмурым видом напоминал Саске — а может, у него даже характер тогда был такой же, как у него, и уже тут он был в маске. По центру стояла улыбающаяся девочка с каштановыми волосами и фиолетовыми отметинами на щеках, а рядом с ней — черноволосый мальчик в забавных больших оранжевых очках и темно-синем костюме. Отчего-то всем своим видом он напомнил ей Наруто — что-то неуловимо похожее было между ними. В голове у Сакуры юркнула мысль о том, где команда Какаши теперь, ведь она никого из них не видела за все это время, и очевидный ответ пришел сам собой. Никого из них не осталось в живых, кроме Какаши. На второй фотографии стояли они вчетвером — их седьмая команда. Им тогда едва исполнилось по двенадцать лет, когда Какаши сообщил, что им необходимо сделать групповое фото. Саске с Наруто недовольно косятся друг на друга, только лишь Сакура с Какаши улыбаются в объектив камеры. У Сакуры тоже была эта фотография, она хранила ее в своем фотоальбоме и давно не доставала, словно запрятав самое дорогое, что у нее было, подальше от чужих глаз. Сакуре подумалось, что нужно будет сделать еще одну совместную фотографию, ведь они уже сильно выросли и изменились. Только Какаши, казалось, оставался таким же. Та же униформа, та же маска, тот же взгляд и прищур. Какаши ничего не говорил по поводу того, что в его доме бродит Сакура — наоборот, он был не против такого соседства, хоть он и не любил, когда в его личное пространство вторгались. Однако, было так естественно видеть Сакуру в его доме, который с ее приходом словно ожил и больше не стоял в унылом запустении. В ванной рядом с зубной щеткой Какаши появилась еще одна щетка, на крючке добавилось розовое полотенце, в прихожей теперь стояла еще одна пара сандалий поменьше. Миссий не было. Они проводили дни в рутинных тренировках — Наруто упражнялся с расенганом, рассекая водопады и деревья, Саске совершенствовал чидори, и они опять словно соревновались друг с другом. Сакура же отрабатывала концентрацию чакры и удары на чучелах чуть поодаль, игнорируя, как гулко трясется периодически земля от ее сокомандников. Какаши был с ними — обычно он лежал и читал свою книгу, перечитывая одно и то же, казалось, в десятый раз. Иногда он подходил к ним и интересовался их успехами, чаще всего к Наруто или Саске. Саске в его помощи не нуждался и чаще всего игнорировал Какаши, демонстративно делая чидори сильнее и больше, позволяя молнии буйствовать в его руке. Он добился того, чтобы можно было поражать противника с помощью чидори на расстоянии и назвал эту технику «Поток чидори» — Какаши не был против, а наоборот, был рад, что Саске добился таких успехов. Сакуру всегда немного задевало, что Какаши уделял ей меньше внимания по сравнению с Наруто и Саске. Не хотелось думать, что дело было в том, что она девочка, словно Какаши нарочно избегал ее, хотя она также нуждалась в его внимании и поддержке. Она упорно трудилась, добиваясь результатов, чтобы Какаши просто одобрительно посмотрел на нее или даже похвалил. Это значило для нее много. Казалось, она опять попала в замкнутый круг, где нужно было стараться больше, чтобы быть выше и сильнее, чтобы просто оправдать чьи-то ожидания, прежде всего свои. После тренировки они иногда заходили втроем к Какаши домой — скидывали сандалии, валялись на диване, притулившись друг к другу, смотря что-нибудь по телевизору, пока Какаши готовил на кухне. Готовил он, кстати сказать, замечательно, и сидя за столом в кругу своих сокомандников, Сакура чувствовала себя, как дома. Это были редкие моменты, когда они проводили время вместе, и не на задании или тренировке, а просто так, как обычные люди. Сакуре хотелось продлить эти моменты как можно дольше. Украдкой Сакура кидала взгляды на Какаши, когда они оставались дома одни. Мысли о нем в ее голове были самые разные, но все сводились к одному — она хотела стать к нему ближе. Какаши казался ей потрясающим, хотя она трезво оценивала ситуацию и понимала, что он, вероятно, не был тем, кем мог казаться. Но все же, ее неумолимо тянуло к нему, несмотря на то, что она боялась сделать первый шаг. В родительском доме было все, как всегда. Сакура ушла под вечер, перепрыгнув через подоконник под окрики позади себя — на глазах опять застыла непрошенная влага, которую она быстро сморгнула и вытерла рукой, а лицо горело от недавних пощечин. Она ненавидела плакать. Шиноби не должны плакать, а она должна была быть сильной ради себя и ради своей команды. В доме Какаши горел свет в единственном окне — казалось, он всегда ее ждал, и Сакура потянулась на него, как мотылек. Грудь сдавливало от переполняющих ее чувств. Было снова больно, хотя, как она считала, она не имела права жаловаться, но отчего же все равно было так тяжело на душе? Хотелось найти утешение. Хотелось, чтобы ее выслушали, поняли, не осудили. Хотелось, наконец, сказать все то, что ее так долго мучало, в противном случае казалось, что переполнявшие ее чувства и мысли сведут ее с ума. Она робко попыталась сделать шаг — позвала Какаши по имени, и тот вскинул на нее свой взгляд разноцветных глаз. Сакура видела его позавчера в объятиях Наруто — тот улыбался, о чем-то взбудоражено говоря Какаши, и он, наверное, тоже улыбался ему под маской. Сакура тоже хотела быть причиной его улыбки. Она не знала, как произошло это все между Наруто и Какаши, и боялась, что ее чувства не будут приняты, но Какаши не сделал ничего подобного. Он молча выслушал ее, а потом признался, что тоже хотел бы быть вместе с ней, но позволит ли она ему это? Какаши, казалось, тоже отчаянно и давно хотелось выговориться. Сердце забилось чаще, разгоняя кровь по телу, и Сакуре стало трудней дышать, но она была счастлива в тот момент, когда смогла коснуться Какаши, а затем — обнять его, чтобы почувствовать в ответ его руки на себе. Какаши был большим и теплым, и Сакуре не хотелось покидать его. Хотелось наоборот прижаться к нему ближе, теснее, отбросив назад все предрассудки и запреты. А еще, после его слов она поняла, что всегда была причиной его улыбки. На вкус Какаши был горький и сладкий одновременно. Сакуре пришлось привстать, чтобы она смогла дотянуться до его губ — в этот момент она даже перестала дышать и прикрыла подрагивающие ресницы. Какаши был так близко, что Сакура могла различить мельчайшие родинки на его бледной коже и его радужку темно-серого и алого, пронзительного глаз. Какаши любил ее, а она любила его. После признания дышать стало легче, словно с ее плеч спал тяжелый груз. Хотелось петь, закружиться в танце и кричать на весь мир. Сакура улыбалась в поцелуй, чувствуя ответную улыбку в ответ и теплую руку в своих волосах. Хотелось большего. Сакура чувствовала, как внизу живота затягивается тугой узел, а в комнате, казалось, температура стала на несколько градусов выше. Хотелось, чтобы Какаши дотронулся до нее еще — провел рукой по ее бедрам, груди, животу, что не делал еще никто другой. Желание было почти отчаянным, и Сакура тихо попросила Какаши об этом. Он молчал некоторое время, баюкая ее в своих руках. Дыхание сбивалось, вязко повисая в воздухе, а Сакура жалась к нему, так близко, что Какаши чувствовал все изгибы ее тела. То, о чем она просила его, звучало слишком пошло из ее губ, и он вдруг снова почувствовал себя шестнадцатилетним мальчишкой, словно и не было всех этих десятков прожитых лет за спиной. Руки подрагивали, когда Какаши снова дотронулся до нее, словно и он тоже делал это впервые, а может, это был и не он вовсе. Легко было потерять себя, смотря в эти ярко-зеленые глаза — взгляд Сакуры влажно блестит из-под ее полуопущенных ресниц. Какаши мягко поднимает ее подбородок — она словно безвольно обвисает в его руках и по-прежнему не смотрит, словно ей стыдно за все сказанное ей ранее, и Какаши снова целует ее — в уголок малиновых искусанных губ, щеку, лоб. Сакура выдыхает, по ее телу иногда пробегают маленькие разряды, отчего она мелко вздрагивает — от удовольствия, щемящей в груди нежности, предвкушения, волнения. Они топчутся неловко в коридоре, переставляют ноги, словно нелепое фантастическое существо на четырех конечностях, но все же добираются на ощупь до кровати. В комнате почти серый полумрак, солнце давно зашло, но двое не спят — Какаши не включает свет, довольствуясь светом уличных фонарей и звезд, падающего изо окна, красиво очерчивающего изгибы Сакуры. В какой-то момент ей становится страшно — от осознания того, где она и что она, с кем она делает, в голове крутятся хаотично мысли, сковывая ее изнутри. Какаши чувствует, как напрягается в его руках Сакура, и обеспокоенно отстраняется. Она хватает его за руку, словно умоляя остаться — они сталкиваются взглядами. — Какаши, я… — Сакура ненавидит себя за то, что снова вот-вот заплачет — она ненавидела плакать. В горле стоит ком, а мысли в слова никак не складываются. — Мы можем остановиться, — говорит Какаши, пододвигаясь к ней ближе и кладя ей руку на щеку — в ее еще непролитых слезах он снова винит себя. Сакура мотает головой, делает прерывистый вдох и вдруг улыбается — улыбка широко растягивается на ее лице, губы слегка подрагивают. — Она сказала, что все куноичи — шлюхи, — говорит вдруг Сакура. Вдох. — Она сказала, что, наверное, я трахаюсь уже с тех пор, как хожу на миссии, потому что ничего иного девушки в военной службе не умеют. Она презирает меня за то, чего я не делала. Сакура ссутуливается, обнимая себя руками — на ней только нижнее белье, а изнутри ее отчего-то колотит дрожь. Какаши тянется к ней, притягивает к себе в объятия и ничего не говорит — Сакура шумно дышит ему в обнаженную теплую грудь, но не плачет. Ком в горле наконец проходит, взгляд проясняется, и Сакура, завозившись, поднимает голову, расправляя плечи. Она ведет руками по его груди и торсу, Какаши ощущает ее вес на своих бедрах, и Сакура настойчиво заставляет его поддаться назад, накрывая его губы пальцем, когда он хочет что-то сказать. От ее слез не остается и следа, и она вновь и вновь льнет к нему, словно очнувшись после долгого сна. Какаши подхватывает ее, перекатывая их по постели и оказывается сверху, нависая над ней. Сакура рвано шепчет тихое «пожалуйста», пока Какаши избавляет ее от белья, а потом медленно и сладко ласкает ее руками и ртом. Сакура постепенно плавится, а жар в низу живота становится все сильнее — в висках стучит, а в легких не хватает воздуха. Она вздрагивает, когда Какаши касается ее между ног — там очень влажно и мокро, и Сакуре почти стыдно от этого, но в то же время ей очень хочется, чтобы Какаши не останавливался. Она снова просит его, и он внимает ее желанию. Какаши возвышается над ней, смотря снизу вверх, и Сакура не отводит от него мерцающего взгляда, приоткрыв рот и хватая им воздух. Он успокаивающе гладит ее по бедру, по груди, она подставляется под его руки, прикрывая глаза, а потом стискивает зубы, напрягаясь, когда чувствует, как он упирается в нее. Это больно, и Сакура готовилась к этой боли, но реальность всегда оказывается острее, сильнее. На ее глаза опять накатывает влага, она жмурится, шумно дыша, пока Какаши неотвратимо погружается в нее все глубже, распирая ее изнутри. Сакура цепляется за него, неосознанно задевая ногтями, Какаши нависает сверху и что-то шепчет ей, покрывая поцелуями ее лицо. Через какое-то время становится легче — для Сакуры все ново и непривычно. Все горит и гудит, и вместе с тем ее переполняет нарастающее чувство радости — она смиряется с болью, принимает и отпускает ее, переживая ее снова и снова до тех пор, пока она не затихает, и тогда Какаши может двигаться. Сакура издает тихие, мягкие стоны, и он едва ли делает десяток толчков, прежде чем выйти и кончить ей на живот. Сакура хочет сдвинуть подрагивающие колени, но Какаши ей не дает — он приникает рукой между ее ног, зная, что она еще не достигла разрядки, и Сакура ахает от прошившего ее острого удовольствия. Какаши кружит подушечками пальцев, растирает влагу, ускоряясь, Сакура сжимается, напрягается, похныкивая и кусая губы, прежде чем зажмуриться и кончить. В горле сухо, а все тело словно горит, медленно остывая. Сакура не хочет открывать глаза, но чувствует, как Какаши встает с постели, отходит, а затем возвращается, чтобы прикоснуться к ней снова. Он обтирает ее полотенцем, и Сакура укладывается набок, зарываясь ступнями в сбитое одеяло и простыни, нежась щекой и подушку. На своей коже она чувствует дуновение ветра — Какаши открыл окно. — Хочу пить, — тихо просит Сакура, и он приносит ей стакан воды из кухни, прежде чем лечь в постель. Она быстро засыпает, пока Какаши гладит ее по голове, перебирая волосы, а ночной ветер напевает колыбельную без слов.