Клыки, когти, топоры и прочее оружие хищника

Страшно сделалось в городке Свирском. Сумно. Не приведи Бог. — Все завывает? — хмуря брови, спросил Годун. Чутко вслушался в недобрую тишь. — Смолк. Видать, попустило, — отозвался Курган. — Это ненадолго, — заверил Кречет, постукивая молоточком по заготовке. — Вестимо, ненадолго, оно так завсегда бывает: то накатит, так, что свету не видно, то — как будто бы уйдет, ан нет! Не ушло — затаилось, а потом как выскочит, как вгрызется!.. — сморщился воевода. Кургана тоже сморщило, видать, от воспоминаний. У каждого дружинного был свой тяжкий опыт. Да что там, у дружинного — почитай у каждого жителя крепости. — И как же бороться нам с этакой напастью? — пригорюнился он. — А может — по-простому? — спросил Бус, поигрывая палицей. — Вышибить — и вся недолга? — Ага, по-простому, — иронически отвечал Кречет. — Я с самого начала предлагал молотом двинуть. Так родная сестрица меня послала… ко святыням Киевским. Далеко, одним словом. — И то сказать — ты его молотом, он тебя топором, — резонно рассудил Годун. — Это точно, — закивал Курган. — Махать топорами он горазд. К тому же, зело быстр и егозлив, не всякая рысь угонится. — Да куда они запропастились-то? — проворчал с тревогою Кречет. — А то насчет топоров вы меня, конечно, успокоили знатно. Уж полчаса минуло, как Лада прибежала с криком: «Вышень! Вышень! Аникей топором зуб себе выломать хочет!» И убегли оба — как сгинули. — Что деется в остроге, православные? Чьи это вопли прелютейшие народ расточили, так, что ни чада, ни курицы? Филистимляне ли беззаконные вторглись, тати ли в нощи обманом проникли, али чуда лесные войной пошли? Вот, сказывают — кикимора поганая так разоряется, ежели кому убиту бысть, опять же, оборотень кличет, егда крови людской взалкает… — отец Никон путал речь человеческую с книжной — верный признак смятения. — Хуже, — сказал Бус. — У Аникея зуб нарвал. — А когда у Аникея зубы болят, он себя не помнит, так и норовит топорики в ход пустить — либо зуб себе больной выкорчевать, либо доброхота увещевающего отправить к престолу предвечному, — пояснил Годун, ибо Бусовы слова отца Никона, кажется, не убедили. — Все верно, — подтвердил Курган. — Лют и бесчеловечен делается. Подвели Аникея под руки Вышень и Лада. Измучен и хмур был Аникей, волком глядел исподлобья, держался за щеку. — А ведь я предлагал — по-простому, — сказал Бус. — Лучше не начинай снова, дружинный, — вздохнул Кречет. — Чем же горю помочь? — подал голос батюшка. — Ты, Годун, воевода, тебе — первое слово. — Я так полагаю, что любая хворь телесная отступит пред молитвой, постом и покаянием, — твердо сказал Годун. А отец Никон покивал, поддерживая такой подход. — Я и так два дня не жрамши, — мрачно бросил Аникей. — И Господа через раз поминаю. — Вместе с чертом, — вставил Вышень. — Вместе с чертом, — мотнул головой с вызовом Аникей. — А чо? Тут не только дьявола помянешь… — Тут про покаяние говорили… — напомнил Кречет. — И перед кем каяться предлагаете? — прижал уши Аникей. — Скажи ты, Курган, — раньше, чем ответил кузнец, предложил отец Никон. — Знахаря бы ученого найти, — раздумчиво молвил Курган. — Не коновала какого, а чтоб в зубодерстве опытен был. — И где ближайший к нам ученый знахарь обретается? — поднял бровь Кречет. — В Новгороде Великом? — Я не дотерплю, — просипел Аникей, сплевывая. — Уж лучше погань какую съесть, только чтоб отпустило. Вышень порылся в поясной суме и извлек штуковину, подозрительно напоминающую вяленую жабью лапу. — Вот уж воистину погань, прости Господи! — брезгливо махнул рукавом отец Никон. — Погань разная бывает! — вступился Аникей. — Но вот конкретно эту погань я жрать не стану! — И главное — когти, когти, махонькие и такие мерзкие… — бормотал батюшка, украдкой сплевывая, хоть Вышень уже упрятал штуковину обратно в суму. — И поближе знахарь имеется! — тонким голосом крикнул сидящий поодаль на цепи Малява. — Надысь мне тыкву пробили в бою… — В набеге беззаконном, грабежа и душегубства ради затеянном, — поправил Годун. — Ну… да. Так вот, снесли меня товарищи к дедку одному, тут, недалече живет, на болоте, так дедок тыкву-то мне и законопатил! Перли меня, ровно куль с овсом, а ушел через пару дней на своих ходулях! Надо думать, он и в зубодерстве толк ведает! Да что дедок — тут и ученик его справится! Вумный недомерок, хоть всего двенадцати годков от роду! В другой раз дружинные бы заинтересовались недомерком двенадцати годков, но нынче все умы занимало иное. — Да что вы грабастику верите! — плюнул проходящий мимо десятник Прохор. — Нет тут никаких знахарей на болоте, окромя лягух! — Не хотите знахаря — могу дать бесплатный совет! — заголосил Малява. — Ежели взять лепеху с-под черной коровы, растолочь, разбавить молоком, да выдуть натощак, про зубы как пить дать забудешь! — Болеть перестанут? — прищурился Вышень. — Не до них станет! — загадочно ответил грабастик. — А корова непременно черная нужна? — вытаращила глаза Лада. — Все это ерунда! — заявила Мара. — Есть лишь одно настоящее средство: взять двенадцать девственных пиявок, в первое полнолуние после Дня чествования Мора напитать сих пиявок кровью христианки, не достигшей совершеннолетия, деву затем зарезать, а пиявиц сжечь, пепел же их смешать с настоем болиголова обыкновенного. Принимать каждые два часа до еды. Аникей изумленно головой завертел — что скажут на это явление соратники его. Но все молчали. — Этак все зубы выпадут, и голова отвалится, — презрительно процедил Лютан. — Есть средство верное, наружное, безопасное. Взять клок шерсти с волчьего хвоста, обернуть чертополохом, сорванным в ночь весеннего равноденствия, поджечь и окурить болящего. Все как рукой снимет. Главное — окуривать достаточно долго. — Где они тебе сейчас волчий хвост найдут? — язвительно спросила Мара. — Брата твоего Тура ощиплют? — Ты, ведьма, брата моего не трожь, — зашипел Лютан, стремительно обрастая мехом. — Кому он нужен, трогать его? Потом руки мыть… Ты лучше глянь на Аникея — совсем квелый. Ежели не сделать, как я сказала, еще до полуночи скопытится, помяни мое слово! — Да вы… да я вас… — оторопел от такой наглости Аникей. — Это вы щас у меня скопытитесь, вражины! — Тихо, тихо… — приговаривал Бус, покуда они с Кречетом усаживали Аникея обратно на траву. — Что тут было-то? — спросил Аникей, встревоженный ужасом на лицах сподвижников. — Да нашло тут на тебя… — неохотно пояснил Курган. — Сначала орал: «Помираю, помираю!», потом вроде как испужался чего, ушами застриг, а потом топоры выхватил и на нас попер, все вы, кричал, скопытитесь у меня, вражины! Видно, снова зуб прихватило. — Под-жечь и о-ку-рить… — приговаривал Вышень, что-то торопливо царапая поодаль на куске бересты. — Вы…это… только без обид, — слегка сконфузился Аникей. — Я ж от боли себя не помню. Все ж знают. — А вот еще можно — курьего помету взять с наперсток, — кричал Малява, — да скипидару стопку, да приложить на ночь! Вышень спрятал исписанный кусочек бересты в суму и вытащил чистый. — Как ты, Аникеюшка? — участливо спросила Лада. — Отпустило, что ль? — Отпустило, — буркнул дружинный. — Волнами накатывает. Кречет вдруг присвистнул. — А ведь лучший-то способ мы и забыли! — Это какой же? — подозрительно нахмурился Аникей. — Такой, чтоб без зубодеров обойтись. Берешь веревочку, привязываешь к зубу, тычешь угольком в харю. Всего делов. — Не дамся! — предупредил Аникей. — Уж лучше погань! — Аникей, миленький, — заворковала Лада, — ну веревочка же лучше погани… — Да откуда ты знаешь-то? Проверяла, что ль? — попятился Аникей, с ужасом глядя в непреклонные лица товарищей. — Не, лучше уж пиявки девственные! — Шо? — спросил Бус. — И как девственность пиявочную проверять будешь? — ухмыльнулся Лютан по-волчьи. — Вы всерьез думали, что ведьма вам дельное посоветует? — Жить захочет — проверит! — язвительно расхохоталась Мара. — От скорби зубной — нет лучше мухоморов, настоянных на жгучей воде, что франки зовут «аквавита»! — с уверенностью заявил ярл Олаф, непонятно как случившийся подле жрицы. — Че, правда? — усомнился Лютан. — Одином клянусь! — заверил Олаф. — Я ж тебя убил, мил человек, — миролюбиво сказал Аникей, беря Олафа за рукав. — Ну, пока вроде нет, — не очень уверенно ответил Годун голосом ярла, осторожно отцепляя от себя Аникея. — Что, опять? — со стоном схватился за голову Аникей. — Да, опять, — печально кивнул Курган. — Надо с этим кончать. — Это в каком смысле кончать? — забеспокоился Аникей. — Ищите веревочку! — Неужто ничего иного придумать не можете?! — возопил Аникей. — Могу руны раскинуть, — пожал плечами Вышень. — А вообще-то мысль о мухоморах мне тоже нравится. И повертел в пальцах невесть откуда взявшийся гриб. — Это ж покойник норманнский выдумал! — срывающимся голосом выкрикнул Аникей. — А хоть бы и покойник. Главное — буйствовать с них не начать. — Не рискуй, Вышень, — осторожно молвил Курган. — Он, вишь, и без них буйствует — только в путь. — И то правда, — согласился Вышень. — Ыть! Мухомор со свистом перелетел через стену острога. — Добро! — кивнула проходящая мимо баба с пустым ведром. — А то ишшо малец какой эту погань найдет да съист. — Гляньте — у нее ведро пустое! — вякнул Малява. — Дюже плохая примета! — Сам ты плохая примета! — огрызнулась баба. — Уж к колодезю мимо него не пройти — облает! — Ыыыыы! — вдруг застонал Аникей, хватаясь за щеку. — Помираааю… — Слыхал я, — неуверенно начал отец Никон, — как жрец Переруг одному из приспешников своих зубную боль заговаривал. Ежели б теперь заговор тот вспомнить… Вся дружина святой Софии мигом замолчала, пораженно глядя на батюшку. Тот умолк сконфуженно на полуслове. — И как? Вспоминается? — страдальчески вопросил Аникей. — Нет, не вспоминается ересь сия богохульная… — Да что там богохульного-то? — удивилась Мара. — Обычный заговор, любая баба знает — на море-окияне, на острове Буяне стоит бык печеный, в заду чеснок толченый, ты сбоку режь, в зад макай и ешь! Но пиявки-то вернее будут. — Вот! — закричал Аникей. — Слушайте! — Что слушать-то? — не понял Бус. — Забудь ты про пиявок своих! — рявкнул Лютан. — Вот же ж чума болотная! Тут случай тяжелый, токмо волчья шерсть поможет! Аникей уже не спорил с призраками, только слабо махнул на них топором. Через стену острога перелез отрок Фофан, давешний мухомор держа в зубах. — Чефнок приложи! — прошепелявил он. — Пополам рафреф и приложи! — Куда прикладывать? — уточнил Аникей. — К щеке? — К фопе! — дерзко ответил недомерок, и скрылся в подворотне. Вышень убрал в суму очередной квадратик исписанной бересты и достал чистый. — А вот еще — можно взять одну часть навоза конского, одну часть шалфея и да еще чабреца щепоть, все растолочь в труху, с вином смешать, да на ночь принимать по четверть чарки! — выкрикнул Малява. — Слушай, Малява, — спросил Вышень, увлеченно царапая бересту. — А чего у тебя все снадобья из говна? — А куды без него? — удивился грабастик. — В ем самая сила целебная! Лада, недолго думая, подошла к Аникею, да в губы дружинного крепко поцеловала. И снова дружина замерла. И даже Малява забыл гадость сболтнуть. И Мара с Лютаном не нашлись. — Вот это что щас было? — спросил Кречет, когда молоток, оброненный на ногу, подобрал и все положенные слова произнес. — Вот что ты щас сделала? — Истинная любовь любую хворобу исцеляет! — заявила Лада. — Это кто тебе такую глупость сказал? — Так в сказках говорится! — защищалась Лада. — И в книгах, что в церкви у отца Никона хранятся. — Что ты городишь? Где это в книгах церковных ты похабщину такую отрыла? — Не врет она, Кречет, — подал голос отец Никон. — Не в сочинениях святых отцов она сие нашла. Есть у меня книга правдивая, благочестивая, хоть и немецкая, там дева невинная героя своей любовью от проказы исцелила. Да только понимать надо — то ведь скорбь зубная! От нее так просто не избавиться! — Ну? — наклонился к Аникею Вышень. — Что чувствуешь? Действует истинная любовь? — Кажись, нет, — отвечал Аникей жалобно. — И тут наврали, немчура проклятая, — подытожил Бус. — Говорю вам — веревочку ищите! — снова молвил Курган. — Такую? — Нет, тоньше нужно вервие! И гибче! Как… как… тетива? — Ежели тетива — то у Финиста надо спросить, — сказал Вышень. — А где Финист? — Да, где Финист? — Кажись, на охоту ушел, — сказал кто-то. — Бус, Вышень, собирайтесь да на поиски Финиста ступайте, — распорядился Годун. — И не мешкайте! Слышите, как Аникей мучается? — Помирааааю… — подтвердил Аникей. — Да вот же он! Не надо никуда идти, — мотнул бородой Кречет. Финист появился у кузни неслышно — как зверь лесной. Увидев сборище, остановился в недоумении. — Финист, сымай тетиву! — крикнул Бус. — А то Аникей, вишь, помирает! — Чо? — вопросил Финист, выронив трех белок и двух глухарей — добычу свою. — Брат, — сказал Курган пораженно. — А как же обет твой? Ты ж на моей памяти ни разу… Финист уже взял себя в руки и собранию кулак показал. Подошел к Аникею. — Я за угольком! — крикнула Лада, в кузню убегая. — Не надо никакой тетивы, — молвил Аникей, улыбаясь глупо, как девица на выданье. — Все прошло уж. — Не наврала немчура, — хмыкнул Вышень. — Ладе только не говорите, — попросил Кречет шепотом. Финист от принесенного Ладой уголька отказался. Только, глядя в глаза Аникею, рукою ввысь указал. — Что, птичка твоя полетела? — спросил Аникей, очи к небу подымая. — Ааааа! Твою душу мать, Финист! А Финист помахивал незаметно снятой тетивой с болтающимся на ней зубом. *** — Вот! Кречет дырку просверлил — будет тебе амулет! — говорил Вышень, надевая на шею Аникея кожаный шнурок с зубом многострадальным. — Клык рыси! Ты же хотел! — Так он попорченный маленько… — Что поделаешь! — Ладно, клык рыси — так клык рыси, — проворчал Аникей. P.S. — Вышень! Вышень! — надрывалась Лада. — Что случилось? — Тут Аникей топором себе ноготь ковыряет!..