***
Алекса разбудил Мэтт, трясший его плечо: — Вставай, соня ты наша, шмотки даже уже в номера занесли, а ты всё никак не вылезешь отсюда. — Что?.. — резко открывая глаза и от неожиданности одёргиваясь от руки друга, сонно пробормотал Тёрнер. Водитель микроавтобуса всё это время стоял, боком оперевшись на капот своей машины, и курил. Мэтт по-дружески любовно-снисходительно — тепло — посмотрел на Алекса: — Вылезай давай. Мэтт, извинившись, поблагодарил водителя, не будучи вполне уверенным, понимает ли тот по-английски, и они с Алексом, потихоньку отошедшим ото сна, через какой-то небольшой, но довольно милый парк двинулись к отелю, видневшемуся невдалеке сквозь по-летнему густые зелёные деревья. Мимо них с совершенно безразличными выражениями лиц прошли несколько человек. В Лос-Анджелесе или где-то в крупных городах Европы, например, группе — а в особенности Тёрнеру как фронтмену, которого все считали супер-привлекательным, — неадекватные помешанные фанаты и фанатки не давали спокойно вздохнуть, сразу набегали и просили автограф и фото на память, чтобы выложить в соцсети и похвастаться перед друзьями и знакомыми. Чаще всего они не спрашивали даже элементарного «Как дела?» перед тем, как попросить фото. Алексу, если честно, за двадцать два года музыкальной карьеры это успело порядком поднадоесть и зачастую приносило больше негативных эмоций, чем позитивных, лишь раздражение от того, что он даже в обычной жизни не может побыть просто человеком, а не Алексом Тёрнером, не может насладиться своей собственной компанией, не будучи ничем и никем потревоженным, без всяких опасений сходить, например, в магазин за продуктами. Так что теперь он был приятно удивлён отсутствием внимания к своей персоне и даже в шутку подумал, что неплохо было бы почаще приезжать в Россию, чтобы полностью ощутить на себе этот чудесный детокс от повышенного внимания со стороны фанатов его музыки и его самого. — Я боялся они подойдут… — отстранённо, как будто мыслями находясь не здесь, зачем-то бросил он, когда они с Хэлдерсом проходили в автоматически распахнувшиеся перед ними двери здания Hyatt Regency. — Куда идти? Мэтт молча кивнул в сторону лифтов, затем посмотрел на друга взглядом, как бы говорившим: «Тёрнер, я знаю, что ты подсознательно только и мечтал, чтобы хоть кто-то подошёл», но вместо этого сказал: — Ал, у тебя, по-моему, — он рассмеялся, — к старости комплекс бога развился. Алекс на это ничего не ответил и, лишь слегка усмехнувшись, пихнул Мэтта локтем в бок: тот знал, как подколоть.***
На всю группу было два номера, в каждом по две одноместных кровати. Алекс до сих пор понятия не имел, с кем ему предстоит делить пространство эти пару дней, хотя ему, конечно, уже несколько раз говорили. Он просто забывал постоянно, это ведь не так уж и важно. В номер он вошёл, открыв дверь так, словно открывал не дверь, а подарок, внутри которого его ждал сюрприз. По тишине, прерываемой единственно мерным громким тиканьем настенных часов, отмерявших секунды уходящего времени, он понял, что никого пока не было, и это даже было ему на руку, так как он мог спокойно осмотреться в «хоромах», может быть, заприметить детали вдохновляющие какие-нибудь. Вдохновение, знаете ли, иногда приходит от совершенно случайных и даже обыденных вещей. Алекс был действительно очень рад тому, что последние годы им бронировали только такие номера, где есть раздельные кровати. Потому что, несмотря на то, сколько было плюсов и сколько смешных и душесогревательных воспоминаний было связано с полутора- и двуспальными кроватями, он теперешний бы не хотел делить постель с кем-то из ребят (хотя, конечно, они по-прежнему оставались очень близки друг другу). С возрастом потребность в личном пространстве, уединении как-то растёт. Сев на край кровати, стоявшей в углу у стены, Алекс упёрся локтями в колени, уронив лицо в ладони. Ему так сильно хотелось спать, что он даже не мог заставить себя сходить в душ или хотя бы умыться. Конечно, понятно, почему это происходило: тур подходил к концу (буквально пара городов и домой, в Лондон или к родителям в Шеффилд) и сил и энергии практически не оставалось. Душу грело только то, что вот-вот уже можно будет, условно говоря, лечь в постель и проваляться там вечность — без надобности что-то делать, куда-то ехать — до самого момента, когда нужно будет вновь приступать к записи песен и готовиться к очередному туру. Музыканты тоже люди и тоже устают от своей хоть и любимой, но работы, кто бы что не говорил. Сняв обувь и забравшись на кровать, прямо как был, в одежде, Тёрнер отвернулся к стене, прижав колени к груди, и практически моментально погрузился в сон…***
До выхода к фанатам оставалось, наверное, меньше десяти минут — звукорежиссёр и светооператор довершали последние штрихи. Судя по шуму, зрителей уже была полная арена. Алекс стоял где-то возле выхода на сцену. В углу слева от него стояли и о чём-то разговаривали Ник и Мэтт. Джейми подошёл буквально через пару минут, он держал в правой руке стакан, наполненный пузырящейся жидкостью золотистого оттенка. — Ну что? — Кук, привычно переживающий перед выступлением, пытаясь отвлечься, завёл диалог с фронтменом. Алекс поддерживающе улыбнулся. — Уверен, сегодня нас ждёт такой отклик, какого мы не видели уже давно! — заявил он. — Ал, ты же не знаешь… Ты же сам всегда говоришь, что «нельзя быть ни в чём уверенным». Тебя прямо не поймёшь, — Джейми хохотнул, предлагая Алексу пиво, которое он уже почти допил. Ну а что? Глоточка для храбрости и невозмутимости на сцене никому никогда не помешает.***
Обычно стоило хотя бы одному из них появиться в поле зрения, толпа тут же разрывалась в диких радостных визгах и воплях. Люди начинали прыгать, сказать, как бешеные, хлопать в ладоши, свистеть. По этим «признакам», проявлявшимся из концерта в концерт, можно было угадать настроение толпы. Но в этот раз всё оказалась сложнее. В этот раз ничего этого не было. Вернее не так… Оно было, но в разу — разы! — слабее обычного. Когда Arctic Monkeys во всей своей красе появились на сцену, что-то сразу показалось им непривычным, что-то было не так, был какой-то подвох… В первые же секунды Тёрнер про себя отметил, что толпа выглядит как будто мёртвой. Стадион был забит под завязку, не было видно практически ни одного места, оставшегося пустым. Но вышли они на сцену в практически полной тишине — по крайней мере, так это ощущалось после той головокружительной отдачи, которую они получали от фэнов в Штатах и Европе, — от этого даже по спине сверху вниз пробежал какой-то зловещий холодок. Были слышны лишь редкие, теряющиеся в общей тишине восхищённые возгласы и жидкие аплодисменты. Так непривычно… Но что уж там, находиться в России, спустя столько лет, непривычно в целом. У Алекса было какое-то странное чувство от всего происходящего. Он пел, машинально вытаскивая слова их памяти, машинально перебирая аккорды на гитаре и так же машинально меняя, когда нужно, инструменты. Он старался выкладываться на все сто, но для этого сегодня чего-то не хватало. Процесс никак не мог поглотить его сполна — у Алекса не получалось войти в раж, не получалось как бы оторваться от реальности, поймать кайф от исполнения, он был напряжён. Из-за того, что он не был погружён, в голове с каждой минутой рождалось всё больше и больше мыслей, который сейчас были совершенно ни к чему и могли отвлечь в любой неудобный момент. Хотя нельзя сказать, что Алекс пел как-то плохо сегодня — он пел исключительно хорошо даже тогда, когда пел хуже обычного, — однако ему казалось, что композиции сегодня звучали, словно полые. Фронтмен периодически обменивался непонимающими взглядами с остальными участниками группы, но точно понять их мнение о происходящем не мог. Ему уже становилось плохо от всего этого, от мыслей, всё ещё не перестающих заполнять его мозг. С каждой минутой становилось всё труднее совладать с собой и выступать, не забывая при этом поддерживать правильный ритм и настроение, которое для каждой песни требовалось своё, поэтому он просто молился, чтобы этот концерт поскорее закончился. Проскальзывала даже мысль прекратить выступление, просто всей группой уйдя со сцены, но Алекс всё не верил в реальность происходящего. Он никогда не подозревал (да и ребята тоже), что на самом деле так сильно зависит от настроения и одобрения аудитории, считая, что если это его вечеринка, то и балом, следовательно, правит тоже он… Концерт закончился так же странно, как и начался. Отыграв последнюю из сет-листа песню, Мартышки уходили со сцены под несколько одобрительных и — оттого что их было мало — неловких радостных выкриков. Не было привычных бурных оваций… Да вообще ничего привычного не было, чего уж греха таить! Тёрнер, ждавший окончания концерта так, как не ждал никогда, наспех неловко поклонившись и отсалютовав зрителям правой свободной от гитары рукой, не дожидаясь ребят, быстрым широким шагом направился в гримёрку. От всего пережитого на душе у Алекса чувствовалось некоторое смятение, и вместо того, чтобы получить энергию от только что отыгранного концерта, он словно был опустошён. Единственное. Чего он сейчас хотел, было собраться и уйти раньше, чем остальные подойдут со сцены. Ему не хотелось никого видеть. Что это было? Кроме этого вопроса, в голове Алекса крутилось и множество других. Он просто не понимал, как такое могло произойти? Их выступления, начиная с 2011-го, всегда считались одними из лучших в индустрии альтернативного рока. Пел он сегодня вполне хорошо, хотя подозрительная атмосфера, будем честны, напрягала. Зрителям не могло не понравиться. Он был уверен. Или уже не был?.. Чтобы действительно не встретиться ни с кем сейчас, когда он хотел этого меньше всего, Алекс даже не стал переодеваться и так и остался в концертном костюме. Взяв кое-какие свои вещи, он вышел из их общей гримёрной, однако стоило ему сделать по коридору буквально десяток шагов, как он столкнулся с теми, от кого мечтал скрыться. Кто-то из товарищей (похоже было больше всего на Мэтта) сказал ему что-то, но он, пропуская слова мимо ушей, попытался ускориться. Кто-то схватил его за локоть, но Алекс с силой и злостью раздражённо вырвал его, расслышав, как кто-то (по голосу, Ник) тихо посоветовал Хэлдерсу отпустить его, и всерьёз побежал прочь, желая поскорее скрыться. Никто из ребят не был удивлён реакции фронтмена. Они, в отличие от фанатов и кругов музыкальной общественности, знали Тёрнера настоящим и знали и другие его стороны, помимо тех, что тот показывал публике: знали его несерьёзным, смешливым, порой чудаковатым и придурковатым, мнительным, неуверенным в себе и зачастую очень скрытным и ранимым. Он не был, конечно, слюняво-сопливой мямлей и в основном всегда держался молодцом, но, подолгу сдерживая себя, он потом взрывался с тако-о-ой си-и-илой, что потом страшно было всем. Вот прямо как сейчас. Ребята уже понимали — они все теперь в зоне турбулентности, потому что Алекс не сможет не только морально подготовиться к интервью, но и просто сдерживать свои эмоции на нём.*
Тёрнер пропал. Как сквозь землю провалился. До интервью, запланированного через час после концерта, оставалось всего около двадцати минут, и искали Алекса уже не только товарищи по группе, но и крю, сопровождавшие их в туре. Его не было буквально нигде: ни в номере, ни где-то ещё в отеле, ни в парке у «ВТБ Арены». Ему пытались дозвониться, но он раз за разом уже предсказуемо не отвечал. Невозможно было даже предположить, где ещё он мог находиться. Нервы у ребят уже были на исходе — всё сегодня и так шло совершенно не по плану, теперь ещё и этот пропал! Хелдерс ходил взад-вперёд по коридору у помещения, в котором должно было проходить интервью — он переживал больше всех, но скрывал это излишней злостью, покрывая отсутствующего фронтмена отборной бранью. Давно Алекс не срывал им интервью таким образом… Что ж, когда-то это должно было вновь произойти — не у каждого же стальные нервы. Фронтмен не появился ни за десять, ни за пять, ни за две минуты, так что начинать пришлось без него. Интервьюер представился Павлом, и по его лицу сразу стало ясно, что отсутствие Алекса Тёрнера его не обрадовало и совершенно точно разочаровало. Конечно, и так понятно, что самым ожидаемым гостем в любой студии является именно он — не барабанщик, не гитаристы. И, конечно, неудивительно, что первым после приветствия вопросом был: «А где же ваш замечательный фронтмен?». Эх, кто бы знал, Павел… В момент, когда раздался этот вопрос, в комнате повисло молчание, все были сами так взвинчены и вымотаны, что никто даже не подумал, как, если что, можно будет объяснить и оправдать то, что «гвоздь программы» не соизволил явиться. Никто не знал, придёт он или нет в итоге. Скажут, что ему стало плохо и поэтому не сможет присутствовать сегодня, а он появится, как Иисус Христос в судный день, — вот он я. Скажут, что подойдёт чуть позже, а он не подойдёт ни позже, ни раньше. Скажут, что не знают, куда он запропастился, — подставят не только его, но и самих себя, потому что, по идее, знать вроде как должны и здесь уже может возникнуть ещё больше вопросов. Все трое растерянно переглянулись между собой под сперва выжидающий, а затем и недоумевающе заинтересованный взгляд интервьюера. Прерывая всеобщую тишину, первым заговорил Ник: — Вы знаете… сегодня у Ала выдался… м-м… довольно странный… нет, скорее — тяжёлый день… — О’Мэлли аккуратно глянул на Джейми и Мэттью (те настороженно смотрели на него, молясь, чтобы сказанное им не вышло потом боком всей группе). Павел своим пытливым взглядом требовал более пространного ответа. — Поэтому мы думаем, он скорее всего не сможет сегодня присутствовать. Нам очень жаль. Павел как-то странно ухмыльнулся. — Под «тяжёлым днём» вы, конечно, имеете в виду сегодняшнее шоу, верно? — Мы не можем говорить за Алекса, — вступил в разговор Хелдерс. — Давайте вы спросите у него лично, если он придёт. — Ладно-ладно, как скажете! — Павел рассмеялся, хлопнул себя по коленям, сидя на высоком стуле напротив гостей, на миг заглянул в заметку с вопросами и продолжил: — Тогда мы начнём с более общих тем. Как вам Москва? Я знаю, вы уже были здесь в две тысячи тринадцатом, но, может быть, у вас есть какие-то новые впечатления? Спустя столько-то лет! — Да, несомненно, очень красивый город. Нам ещё с того раза очень понравились собор и здание музея на Красной площади. Мы когда ехали из аэропорта, тоже всё очень чисто, мило… людей много, деревья… Москва очень похожа на Европу в каком-то смысле. — Согласен с Ником. Здесь по сравнению с тем же Лондоном или Эл-Эй всё так зелено. Алексу нравятся такие города, наверное, он бы был не прочь тут жить. Ник посмотрел на Джейми с предостережением, Мэтт сделал то же самое, но в его взгляде прослеживалась немая угроза оторвать голову и требование держать язык за зубами. Ребятам задавали различные вопросы, связанные с концептом альбома, с тем, как впервые зародилась идея, с чего началась работа над ним. В общих чертах каждый в группе знал, что можно рассказать, но лучше всего это, конечно же, сделал бы тот, кто работал над текстами, а не в основном над мелодией и общим звучанием. Всё интервью, в целом, шло довольно напряжённо. Неполный состав Arctic Monkeys не мог расслабиться, так как их мысли занимали три на тот момент основные вещи: 1) Где этот чёртов Тёрнер? 2) Почему концерт вышел таким?.. 3) Боже, когда уже нас отпустят? Внезапно с обратной стороны двери что-то зашебуршалось, и ручка дёрнулась несколько раз, постоянно выскальзывая из рук того, кто пытался войти, словно он всё никак не мог решиться зайти. Все обернулись на шум; ручка дёрнулась последний раз, и дверь наконец открылась, впуская в помещение Алекса Тёрнера собственной персоной, Алекса Тёрнера, опоздавшего на интервью ровно на пятьдесят минут. Пять недоуменных и заинтересованных лиц (троих интервьюируемых, интервьюера и оператора) уставились на него, не сводя пристального взгляда. Надо же — явился! — Извините… — тихо пробормотал и не совсем внятно Алекс, осторожно, будто стараясь привлекать как можно меньше внимания, проходя и садясь на свободное место между Джейми и Ником (Мэтт, который, кстати, сразу заметил, что Алекс немного поддатый, сидел отдельно, в кресле). — Добрый вечер. — Алекс, мы очень рады, что вы всё-таки решили прийти к нам. — Павел мельком взглянул в камеру, а затем на остальных, понимающе улыбаясь ребятам и снисходительно — Алексу. По нему было видно, что Тёрнер не первый, не второй и даже не десятый музыкант, заявившийся на интервью с опозданием и не совсем трезвым. — У меня для вас есть кое-какие вопросы о треках на альбоме. Не прочь ответить? — Конечно, — Тёрнер как-то слишком тяжело вздохнул, и Мэтта, Ника и Джейми посетило нехорошее смутное предчувствие: готовиться стоило к худшему. Хотя бы на всякий случай. А «всякий случай» с такими вот страдальческими вздохо-стонами и общим видом Алекса точно должен был наступить в ближайшие если не минуты, но десятки минут. Они уже и не знали, что было лучше: сидеть и самим отвечать на вопросы, которые, в целом, имели смысл только в присутствии фронтмена, или всё-таки сидеть всем вчетвером, но при этом троим из них видеть страдания друга? — Очень хорошо. Тогда, Алекс, мой первый вопрос… — начал интервьюер и опустил взгляд на экран телефона. — Тебе не обидно, что буквально никто, кроме тебя и, может быть, ребят, не понимает истинного смысла, который ты закладывал в тексты? — Почему это должно меня расстраивать? — Тёрнер насупился — серьёзно, в чём смысл вопроса? И так понятно, что большинство творцов в своих произведениях говорят изначально совсем не о том, что в итоге видят люди. Это не хорошо и не плохо, это просто факт, не умолимо преследующий любое творчество, — творец никогда не будет понят до конца. Он не будет понят до конца, даже выскажется напрямую, ибо даже в этом прямом высказывании общественность всегда будет искать скрытые смыслы, так как творец для них — тайна, которую хочется сначала самому создать, а затем разгадать, ведь всё мы интерпретируем, судя по себе. Так же, как и ни один из нас, обычных людей, не будет до конца понят такими же обычными людьми. Это норма, никто ведь не может залезть в голову к другому человеку, чтобы посмотреть на мир его глазами, с его призмой из уникального набора молекул ДНК и такого же уникального жизненного опыта. Даже родные братья и сёстры не смогут никогда на все сто процентов понять друг друга. — Разве суть творчества (в нашем случае, музыки) не в том, чтобы вызывать у человека, его воспринимающего, свои эмоции, мысли, фантазии, которые все вместе родят ему собственное понимание произведения, собственный смысл, если хотите?***
Хитрая ухмылка поселилась на лице интервьюера, пока он, готовясь задать следующий неожиданно появившийся этим вечером и такой интересный вопрос, обводил взглядом гостей. Мэтт внимательно следил за каждым его движением и жестом: что-то в нём ему казалось отталкивающим. — А во-от… Мэттью… Ник… Джейми… Алекс… — Павел выглядел так, будто они играли в «дурака» и у него на руках был козырной туз, делал неуместно большие паузы между фразами, растягивая слова, словно собирался вот-вот раскрыть какую-то страшную тайну команды Arctic Monkeys. — Находясь по дороге в Россию, что вы думали? Чего ожидали? Мэтт смерил его взглядом, как бы показывая, что он не в восторге от вопроса и что Павлу, кажется, стоило бы обзавестись чем-то вроде чувства такта. Затем он покосился на ребят. Джейми, очевидно, был удивлён постановке вопроса, по одному только выражению его лица это можно было твёрдо сказать. Ник, как и обычно в таких и подобных ей ситуациях, сидел с каменным, не раскрывающим истинных эмоций лицом, однако Хелдерс прекрасно знал, что тот не одобрял вопроса, не был ему рад и не хотел бы не только сам на него отвечать, но и чтобы кто-либо из группы вообще на него отвечал. Ребята уже прекрасно понимали, к чему потом плавно перейдёт разговор. Посмотрев на Тёрнера, Мэтт, хоть и, по природе своей, человек не особо проницательный, по тому, как Алекс, вздрогнув, скрючился и невидяще уставился куда-то в пространство перед собой, сразу понял, что Ал этой темы не выдержит. По крайней мере сегодня — точно. А если и продержится, то, вероятно, недолго, а потом взорвётся. Мэтт пока не мог сказать, что это будет за «взрыв», но уже к нему морально готовился. Хелдерс, с такими интервьюерами, ответы на вопросы по большей части брал на себя, так как из них он был самый наглый и напористый и при этом уравновешенный. Сейчас он решил, что вообще не отвечать на вопрос не стоит, потому что это будет невыгодно, а ответ… Ответ покажет людям, что Arctic Monkeys готовы не только радоваться победам, но и достойно принимать поражения, это вызовет уважение. Однако всё-таки первым делом стоило попытаться мягко сменить тему. — Вы, кажется, упоминали, что мы уже были здесь в… э-э… — он обратился к Нику: — В каком году мы были здесь, Ник? — В две тысячи тринадцатом, — вставил свои пять копеек Павел. — Значит, в две тысячи тринадцатом году, — Мэтт продолжал, — это было уже так давно. Нас тогда, на том фестивале, встретили очень радушно. — Он коротко посмотрел на ребят, на несколько секунд задержав взгляд на Алексе: тот абсолютно точно был уже на грани. — Ребят, скажите? — Гм… — Тёрнер мрачно прокашлялся, ёрзая на диване. Барабанщик и гитаристы настороженно обернулись на него. — Да, толпа, даже несмотря на то, что мы выступали в один день с множеством других групп, была очень отзывчивая, и в конце по людям было видно, что они не жалели потраченного на нас времени. — Ник, как мог, постарался внести немного спокойствия в ситуацию. — Да-да, я помню, это было классное выступление! Помещение уже, казалось, было насквозь пропитано напряжением, образовавшимся между присутствующими. Интервьюер приятно удивился такому всеобщему возбуждению, это-то ему и нужно было. — Так всё-таки. Чего вы ожидали от концерта в Москве теперь? — Он как-то гадко улыбнулся. — Могу предположить, у вас и наверняка уже появилось что-то типа негласного стандарта, стандартного уровня, что ли, реакции аудитории, который, вы знаете, всегда будет достигнут, где бы вы не выступали и что бы ни случилось. В этот момент Тёрнер снова издал какой-то устрашающий звук (хотя если не знать ситуации, то звук этот таковым вряд ли показался бы) и нервно запыхтел и зашевелился. Мэтт строго посмотрел на интервьюера: — Знаете, Павел… Конечно, такой уровень есть, но вы кое в чём неправы, так ставя свой вопрос, — он сделал внушительную паузу. — В любом случае мы стараемся никогда не загадывать ничего о предстоящем выступлении наперёд. То есть не составлять никаких ожиданий по поводу того, какое впечатление оно произведёт на зрителей. — Он опять помолчал для весомости. — Не подумайте, что я пытаюсь сказать, что зрители для нас не важны или не значат совсем ничего. Как раз наоборот. И именно поэтому мы всегда фокусируемся не на конечном результате как желании произвести фурор в зале, а на самом процессе как моменте исполнения композиций. Такая позиция помогает нам не зависеть от мнения, так скажем, посторонних и оставаться самими собой, делая то, что нравится нам, и принимая тот факт, что необязательно в восторге от нашего творчества должны быть все, в том числе и не все наши фанаты. — Значит, если я правильно понимаю, — какая-то надменная ухмылка поселилась на лице интервьюера, как будто он подумал, что раскусил самых великих лгунов планеты Земля, — вы вполне ожидали… вполне были готовы к такому — не будем лукавить — вялому отклику зрителей сегодня? — Я только что ответил вам, что мы ничего не ожидаем, нас интересует не это — это не главное, аудитория нам ничего не должна. — Хелдерс осторожно глянул на Тёрнера, сидевшего в позе, которая так и кричала, что пружина вот-вот лопнет, и произойдёт что-то очень необдуманное (и скорее всего глупое). — Могу только предположить, что каждый из нас по отдельности, возможно, и имеет свои какие-то персональные фантазии на этот счёт, однако, повторюсь, в команде мы эту тему никак не поднимаем. — Хорошо-о… — протянул Павел. — У нас в России есть девушка, которая вот уже несколько лет разбирает всю вашу лирику (включая ту, что относится, Алекс, к вашему с Майлзом Кейном проекту The Last Shadow Puppets). Она утверждает, что вся ваша музыка — больше, чем просто музыка, что в ней куча отсылок на различные значимые для вас с… — увидев строгий мрачный взгляд Тёрнера, Павел всё-таки осёкся, — значимые для вас даты, имена и прочие штуки. — Это же прекрасно, когда люди находят, какие-то потайные смыслы в нашей музыке, начинают искать какие-то связи, — начал из последних сил державший себя в руках Алекс, разводя руками и странно смеясь. На пружине образовалась новая трещина… — Не понимаю, за кого фанаты меня держат! Я что, действительно произвожу впечатление человека настолько занудного? — Да Ал, ты та ещё зануда замороченная! — подколол было его Мэтт, в ответ получив злобный и в то же время молящий о спасении взгляд, что-то (очень многое) в этом взгляде Мэтта напугало: Алекс выглядел ещё более нездорово, чем когда только явился — глаза его странно блестели. Павел задавал и другие вопросы, но первый и тот, который в итоге стал последним в присутствии Тёрнера, были самыми неприятными. Алекс, и так весь день (да и весь тур так-то тоже это не в горячей ванной лежать) бывший на нервах, излучал напряжение, и только слепой не увидел бы, что что-то назревает, что один неверный шаг и интервьюера, и самих Мартышек и всё — прощай, нормальное интервью. Но Павел, видимо, был настоящим экстремалом — или правильнее сказать, настоящим журналистом — и пошёл вабанк: — Алекс, вопрос к тебе. Как ты прокомментируешь сегодняшнее ваше выступление? Это же было что-то из ряда вон выходящее, на ваших концертах такое только, казалось бы, в самом кошмарном сне могло произойти! В одном из твоих старых интервью я прочитал, что для тебя подобные сны и вправду одни из самых страшных. С минуту или две все в помещении сидят не издавая ни звука, ожидая бурю. Буря, действительно, происходит. Послышался смешок, за ним ещё один, и вот началось какое-то непрекращающееся хихиканье, скоро переросшее в ужасающий истерический смех. Павел поднял глаза, и перед ним предстала такая картина: Алекс Тёрнер, фронтмен одной из успешнейших групп Великобритании, сидел и, как припадочный, трясся от смеха, не в силах остановиться, казалось, ещё чуть-чуть и он будет уже не смеяться, а плакать. Ник и Джейми сохраняли спокойствие, упорно делая вид, что ничего не происходит, Мэтт жёстким взглядом сверлил Павла, пытаясь заставить того почувствовать себя последней и самой бесчувственной тварью, которая даже не может настроиться на волну интервьюируемого и почувствовать, что определённые темы, несмотря на их «интересность», поднимать в данной ситуации нельзя. Никто из ребят не пытался на это никак повлиять — знали, что если сильные эмоции Алекса захлестнули, то тут уже ничем не поможешь, остаётся только сидеть и смотреть, лучше даже не трогать — можно было вызвать ещё более опасные всплески. Внезапно с резким грохотом отодвинувшегося от дивана журнального столика Алекс, руками скрывая от камеры лицо, вскочил со своего места и чуть ли не снося всё на своём пути вынесся в коридор. Все замерли, проводя его взглядами. Мэтту с его кресла было лучше остальных видно лицо Алекса, вылетавшего в дверь, такой исход этому появлению пропажи он и предполагал… — Извините нас, — через какое-то время прервал всеобщее молчание Ник. Интервьюер на это лишь понимающе кивнул и, тактично не обращая на это недоразумение ни секунды больше внимания, попытался переключиться на других и другие вопросы: — Мэттью, во-первых, хочу сказать вам то, что вы уже наверняка давно уже знаете, — вы невероятный талант! Расскажите, как у вас это получается? Совмещать и бешеную игру на барабанах, и бэк-вокал, и даже лид-вокал (в «Brick By Brick», например)?.. Дальше интервью шло совсем напряжённо, однако просто так уйти, как убежал Алекс, оставшиеся себе позволить не могли, — это всё также могло в нелицеприятном свете выставить их в прессе. Оставалось всего ничего. А Алекса они потом найдут и поддержат, или он, как обычно, сам рано или поздно явится за помощью.***
Метаясь по закоулкам «ВТБ Арены» в поисках выходах, Алекс, резко вынырнув из-за очередного угла, врезался в какого-то парня. Не извинившись — ничего, Тёрнер хотел было продолжить свои скитания, но вдруг резко обернулся и окликнул парня. Тот обернулся и не очень-то приветливо протянул: — А?.. — Where's the exit? — спросил Тёрнер, даже не думая о том, что его могут не понять, поэтому вообще не удивился, когда парень, сначала несколько растерянно посмотрев на него, хоть и с непривычным акцентом (Алекс на это внимание тогда не обратил), но объяснил, как выйти. Оказавшись на улице, Тёрнер с жадностью вдохнул летний воздух московского позднего вечера, осознавая, что его дыхание такое же учащённое и затруднённое, как если бы он только что пробежал несколько кварталов, убегая от помешавшегося фэна. Его состояние было похоже на лихорадочное: в одну секунду он злился на себя и был готов крушить кулаками всё и вся, а в другую — готов был чуть ли не разрыдаться ни с того ни с сего после очередного припадка нездорового смеха. Редкие прохожие, видевшие его, кричащего что-то несвязное и размахивающего руками, наверняка принимали его либо за сумасшедшего, либо за очередного забулдыгу, в ночи потерявшего дорогу домой. Впрочем, и в том, и в другом случае добрые русские люди человеку мешать никогда не пытаются, поэтому даже особенно заинтересованные быстро проходили мимо. Не помня, как он там оказался, Алекс обнаружил себя в ресторане на первом этаже отеля, сидящим за столиком в самой глубине зала с початой бутылкой виски и пустым стаканом. Людей вокруг мало — всё-таки уже был совсем поздний вечер, — и это не могло не радовать, можно было в кои-то веки абсолютно спокойно посидеть и порыться в себе, сполна позагоняться по неудавшемуся концерту и позорной истерике на интервью. Тёрнер чувствовал себя… да никак он себя не чувствовал! Всё, что можно было чувствовать, он уже вычувствовал на этом злосчастном концерте и таком же интервью, после которого его до сих потряхивало — невры не к чёрту, это точно про него. Единственное, что он понимал, — это что он очень, очень устал и хотел бы, помимо «напиться и забыться», поскорее лечь, уснуть и не просыпаться, и желательно до тех пор, пока не окажется дома, в Лондоне, рядом с теми, кто его пожалеет, потому что понимает и любит — и любит не за то, что он Великий Александр Девид Тёрнер, а просто за то, кто он есть в обычной жизни. Хотя кого он обманывал? Себя разве что. Конечно, естественно и абсолютно точно — он чувствовал, ещё как чувствовал, что выжат, как лимон. Концерт — это обычно взаимообмен энергией, а тут его как будто обокрали и ещё и избили вдобавок. Такое себе ощущение… Какого чёрта вообще это произошло? Какого чёрта? Какого чёрта-а-а-а?! На сцене Тёрнеру, если быть честным, хотелось провалиться сквозь землю, теперь — от досады и непонимания вырвать себе волосы. Он ведь так старался — как и всегда вообще-то! — почему так? Он, конечно, всегда держал в голове, что есть вещи, которые а) невозможно объяснить и б) даже если объяснить и можно, то объяснение их всё равно, мало что даёт. Вдобавок больнее теперь было думать об этом всём и чувствовать это всё, потому что во время этого тура в одном из городов Европы он, что называется, в лучших своих традициях поссорился с одним дорогим ему человеком. Конечно, он понимал, что ему стоило переступить себя, позвонить и извиниться, чтобы избавить себя от хотя бы части своих мучений, но излишняя гордость и глупое, вечно сопутствовавшее ему желание «показать характер», показать, что он может и без него (ничего он не может, проверял сто раз и даже больше), мешали ему это сделать… Он обязательно помирится с ним сразу же, как только вернётся в Великобританию. Какой странный это тур вообще был, всё шло наперекосяк! Под конец любого тура Алекс всегда сильно выматывался, так как спали они мало, а работали много: бесконечные перелёты, переезды, репетиции, выступления, интервью не благоприятствовали обратному. Можно было, конечно, найти время на чуть более длинный отдых, можно, но тогда каждый день бы являл из себя предыдущий, а Тёрнеру нужно было (можно сказать, физически необходимо) писать новые тексты, идеи для которых в каждой новой стране, в каждом новом городе валялись буквально под ногами, ведь он жадно вглядывался в каждую, даже едва приметную, детальку, ища в ней свои красоту и уникальность. «Отдыхать чаще» звучало вроде просто, но каждый раз, когда представлялась возможность выбрать отдохнуть или поработать, он не мог с собой ничего поделать — трудоголизм брал над ним верх. Всем нужен отдых, и Алекс знал, что слишком часто не даёт себе достаточно времени ни на сон, ни на простое бездвижное созерцание жизни вокруг, но ему казалось, что спокойствие убьёт его, так как спокойствие — главный враг творчества, ведь спокойные люди довольны всем, а следовательно, им не нужно ни узнавать, ни создавать ничего нового, ни преобразовывать ничего старого. И вот сейчас он сидел здесь, в этом ресторане очередного люксового отеля, находясь в процессе осознания всей сути своего никчёмного бытия. Да написал песни, да ему самому они вполне и вполне нравятся. Но только какой толк? Что последует за всеми этими достижениями, если в один день с их помощью ты чувствуешь себя первым человеком, покорившим Эверест, а на другой — внезапно! — можешь снова оказаться на дне? Снова оказаться там, в две тысяче втором, где вы с ребятами только-только, ещё даже немного в другом составе, начинали играть свою музыку и все одношкольники так и норовили подколоть, указать (по большей части несправедливо) на вашу грубость и посредственность, на то, что вы неудачники и у вас всё равно ничего не получится? Однако получилось же? Наверное, да. В такие моменты вдруг ему вспоминается, что он такой же обыкновенный человек со своими взлётами и падениями, достоинствами и комплексами, что не он единственный, у кого случаются нервные срывы. Что не он единственный, кто терпит неудачи, позорится на людях. Что это норма, что в этом нет ничего такого и каждый в тот или иной момент своей жизни сталкивается с подобными ситуациями. Возможно, в какой-то другой форме и каких-то иных пропорциях, но с той же сутью и так же соразмерно его духовным силам. Любые испытания, даваемые человеку, подобраны специально для него и точно по его силам, чтобы он мог с ними справиться, вырасти и пойти дальше, используя этот новый опыт преодоления трудностей в следующих испытаниях. Тогда он вспоминает, что всегда справлялся и будет достаточно глупо вдруг сдаться именно теперь, когда всё самое страшное давно позади. А что такое тогда этот ужасный московский концерт? Что он такое и почему это произошло в Москве? Почему ни в одном другом городе мира за все двадцать лет существования группы не случалось такого фиаско, а тут — вот, пожалуйста? Удивительно, как всё было сработано! Никто — никто! — не визжал, не кричал, не подпевал, не хлопал, не махал руками. Это какую нужно иметь выдержку, чтобы прийти на концерт любимой группы и умудриться не проронить ни звука, ни писка? Может быть, русские просто по натуре своей скупы на эмоции? Да нет, это больше про финнов. Да и в две тысяче тринадцатом всё было круто: толпа была не просто живой — она была взрывной. Может быть, они с ребятами действительно правильно делали, что не приезжали сюда так долго, и стоило не приезжать сюда ещё столько же?.. В этот момент то самое странное чувство, возникающее обычно, когда на человека кто-то смотрит, пока он не видит, заставило Алекса отвлечься от вязкости мыслей и, подняв голову, увидеть перед собой незнакомку, на первый взгляд совсем юную девушку. Он недоумённо уставился на неё, пытаясь одним взглядом спросить, кто она такая и что, собственно, ей вообще нужно, та же продолжала молча стоять и улыбаясь смотреть на него, а через ещё несколько мгновений села на диванчике рядом с ним, на расстоянии ширины двух ладоней. В конце концов Тёрнер не выдержал и обратился к ней: — Good evening?.. — О, ну конечно! Английский! — пробормотав что-то на непонятном ему, по всей видимости, конечно, русском, незнакомка коротко рассмеялась. — You are Alex Turner, am I right? Ну ничего себе! Всё-таки и в России его знают и всё-таки и тут докопались, причём далеко не в самый подходящий момент. «Нигде не скрыться от пронырливых докучливых фанатов,» — с раздражением подумал он, хотя, когда вчера по приезде Мэтт его подколол, он и вправду не был бы против, если бы каждый прохожий его узнавал и подходил попросить фото или автограф. Алекс замешкался, но отнекиваться, что он не Алекс Тёрнер было бы глупо (да и какой, спрашивается, смысл?), ведь и так понятно, кто он, не стал. (Его впечатлило, как виртуозно она с русского перескочила на английский; ему бы хотелось так же переключаться с английского на французский — эх, мечты…) Ещё и смешливая девчонка такая, сейчас наверняка глумиться над ним начнёт из-за концерта, из-за интервью (и не важно, что если она простая фанатка, то об интервью ещё ни слухом ни духом — ему казалось, уже знают все). Молчаливо продолжая её изучать, он начал раздумывать о путях побега, ибо, раз она уселась к нему за столик, значит, остаться решила не на две минуты, не на «селфи и автограф». — Я Саша, — заявила девушка и протянула ему руку для рукопожатия. — Можешь звать меня Александрой, ya know, — по-английски сказала она и забавно улыбнулась. Так странно, слышать, как фанаты используют строчки из твоих песен, а смысл, значение этих строк находится в совершенно параллельной вселенной, о которой те даже не подозревают. — Мы тёзки, представь, как оно вышло интересно! — Очень. — Ты какой-то понурый, — озабоченно хмыкнув, выдала она, и на некоторое время они погрузились в молчание. — Может быть, хочешь поделиться своими переживаниями? Я готова выслушать всё, что угодно, главное, чтобы тебе стало легче. Мне больно смотреть, когда талантливые, да и вообще любые люди страдают. — С чего бы такая участливость, милая Саша? — стараясь держать себя в руках и быть по возможности вежливым, ответил Алекс, решив, что называть её Александрой в контексте их знакомства вряд ли адекватно, тем более что он посчитал эту отсылку к Anyways за безподтекстный каламбур — не могла же она знать, о чём на самом деле песня. — Хочу помочь. — А что, если я скажу, что мне не нужна помощь? — Тогда ты соврёшь, — выдала Саша, под его скептическим взглядом придвинувшись к нему чуть ближе. — Я хорошо чувствую людей, я очень хорошо замечаю, когда какое у человека настроение, даже если мы не знакомы. — Очень полезный дар, — Алекс вздохнул, выливая себе в стакан остатки виски, и с ехидной ухмылкой спросил: — И что, всем ты помогаешь или только Алексам Тёрнерам? — По мере возможностей. Я вообще из далека не видела, кто ты такой сидишь тут. Вижу просто, сидит мужчина и грустью от него веет, в одну ха… в одиночестве бутыль вискарика поглощает, ну, и с мыслью о том, что надо как-то, может быть, помочь встала и подошла, вот, к тебе. — Благородно. — Расскажешь? — Да что рассказывать-то? — Почему грустный такой. — Ну, раз знаешь, кто я, значит, умная и сама догадаешься. — А ты сам расскажи. Я же многого не знаю, — некоторое время помолчав, она сказала: — Тебе легче станет, если ты с кем-нибудь поделишься, между прочим. Я просто роль попутчика сыграю. … Знаешь про «эффект попутчика»? — Знаю, — угрюмо отозвался Тёрнер. — А может, я не хочу, чтобы мне легче становилось? Не видишь, я тут сижу страдаю, один, без остальных, хотя мог бы и с ними остаться и они бы меня утешали, наверное. Так же, как ты. — Он усмехнулся. — Так вот я поэтому и скрываюсь от них теперь, чтобы они мне страдать не мешали. — Да господи! — воскликнула она и незаметно придвинулась ещё, заглядывая Алексу прямо в самые глаза. — Ну реально тебе, что ли, нравится это? Ты же одну бутыль вискаря один всадил. Ещё хуже же будет назавтра. Не знаю, как это у вас сорокалетних устроено, но такую алкогольную атаку организм явно ку-уда тяжелее перенесёт, чем в те же двадцать. По себе сужу: бывалая. Тёрнер как-то неаккуратно мотнул головой и тут же почувствовал, что уже изрядно, даже весьма изрядно пьян, и, хотя состояние было такое, в котором ещё понятно, что происходит вокруг, рассоединение с реальностью всё же уже дало свои плоды: пришлось вцепиться пальцами в край столика. На несколько мгновений он прикрыл глаза. Лучше не стало. Нечего было столько пить, что ж. Вдруг Алекс почувствовал, как чужая рука проделала путь по его бедру от колена к паху, и, пока он отвлёкся на это её движение, Саша напала на его пьяный ничего не соображающий рот своими упругими губами, моментально бесцеремонно проникая языком внутрь. Алекс даже не успел ничего сообразить, как она уже, одну ногу закинув ему на колени, незаметно пересела к нему на коленки, практически не давая ему путей для отступления, оплетая своими конечностями, как спрут. Надо же, ему сорок, а он до сих пор так легко оказывается опутан сетями женского участия. Когда сам себя не жалеешь, вполне естественно, требуется кто-то другой, кто займётся этим. — Хочешь, я расскажу, что это такое было? Уже совсем плохо соображая, Тёрнер посмотрел на девушку, как бариста посмотрит на покупателя, без причины плеснувшего только что приготовленный кофе ему на форму, — типа какого чёрта, чел?! Ситуация выходила какой-то странной, и даже взбудораженный концертом, алкоголем и Сашиными руками и губами рассудок понимал: Саша вроде явно пришла не за тем, чтобы сказки рассказывать, и утешала она его явно не для того, чтобы потом проводить его до номера и, пожелав спокойной ночи, уйти. Что она вот теперь имела в виду своим вопросом теперь, понятно не было. Алекс промычал, не желая открывать рта и напрягать голосовые связки, чтобы сказать, что-то связное. Саша уловила смысл звука: — Ну, про концерт… про флешмоб… — она прервалась, нападая на него с очередным раскованным поцелуем, потом, прервав его, она добавила, словно опомнившись, что разговаривает с человеком, не знающим многих деталей. — Это был флешмоб. С этими словами, слетающими с языка, она ловко расстегнула ремень, пуговицу и молнию на брюках Алекса и обхватила рукой его уже твёрдый член. Алекс томно вздохнул, не вполне понимая, где он находится и хорошо ли он регулирует громкость издаваемых им звуков, но стараясь всё же контролировать себя, насколько было в его силах концентрироваться на этом в его состоянии. — А знаешь… а-ах… зач-… ах… зачем? Флешмоб. — Спросила она каким-то издевательским тоном, как будто знание этого давало ей превосходство над Алексом. — Потому что вы, все вы: ты, Мэтт, Ник, Джейми — все всё это время относились к нам, как к второсортным фанатам. Русские фанаты не достойны концерта хотя разочек в альбомную эру. Конечно, зачем они нам?! А вот твой приятель Майлз знает, зачем. Что же ты у него не спросил? Проучили мы вас!