Лучший друг и защитник

      Гермионе с трудом верилось в происходящее. Когда-то она стёрла память родителям и ушла искать крестражи, ушла на войну, потому как верила, что так правильно. Верила в Гарри, в Рона, в их крепкий союз. Теперь же родные люди добровольно остались в аэропорту, далеко позади, а её самолёт взмывал в небо. Гермиона прижимала к себе игрушечного жирафика, данного сыном, и отрешенно смотрела в сторону иллюминатора. Она больше не знала, как правильно и во что ей верить. В её душе ширилось смятение, а в голове ходили мысли о всяких делах. Надо выставить лавку на продажу, думала она, проверить запасы зелий, продать что можно, собрать дома все оставшиеся вещи, наложить на чемодан или сумку заклятие незримого расширения, чтобы всё вместилось.       Мысли о делах помогали отвлечься от самого главного и болезненного. Гермиона не хотела и не могла себе признаться, что чувствовала себя одинокой и сломленной. Не желая поддаваться слабости, она всё ещё пыталась выглядеть сильной и внушить себе, что со всем справится. Дел-то на неделю и можно обратно лететь в Лондон. Придётся заняться их старым домом, раз уж мама решила жить там, и заодно подыскать место для торговли в Косом переулке или Хогсмиде.       Перелёт был очень долгий. Гермиона доехала до дома на такси, открыла дверь и какие-то минуты стояла у порога. Всё выглядело как и обычно. Лёгкие куртки висели в прихожей. Обувка стояла на полках. Игрушки Джеймса лежали на тумбочке. Дом выглядел так, как будто они вышли из него вчера, а не чуть больше двух недель назад.       Вот только было очень тихо. Так тихо, что Гермионе сделалось не по себе. Она была дома совершенно одна. Без матери, без сына и даже без кота. Гермиона шумно вздохнула и сдвинулась с места. Она хотела сразу же позвонить матери, но, схватив трубку, вспомнила про разницу в часовых поясах. Это у неё скоро полдень, а у мамы и Джеймса глубокая ночь. Пришлось отложить звонок и заняться делами.       Кто бы мог подумать, насколько странной и непривычной для неё, вечно занятой и энергичной, покажется свобода. Гермиона готовила поесть и по привычке наварила целый ковшик каши. Садясь за стол, она инстинктивно оглянулась и поняла, что не нужно никого звать, не нужно следить, чтобы Джеймс не перепачкался, не нужно отвечать на вопросы мамы и автоматически с этим есть. Ей было крайне странно находиться в доме одной. Гермиона поела и отправилась в спальню, села за стол, взяла блокнот и начала записывать всё, что нужно сделать. Она не разобрала вещи, только приняла душ, переоделась и двинулась в свою лавку. Не прошло и часа, как Гермиона вышла за дверь и повесила на стекло витрины объявление.       «РАСПРОДАЖА!»       До самого вечера к ней заходили или любопытные соседи с вопросами, что происходит, или покупатели, желавшие урвать по дешёвке хороший товар.       — Уезжаете? Как же это так? — спрашивала её одна дотошная старая дама.       — Так уж вышло… решили с мамой и сыном вернуться домой, на родину, — отвечала Гермиона, старательно улыбаясь.       К позднему вечеру она наконец закрыла дверь и посмотрела на своё печальное отражение в стекле витрины. От фальшивой улыбки не осталось и следа. Гермиона взяла книгу учета и занялась подсчётами. Спустя два часа кропотливой работы она поняла, что забыла позвонить родным. В Лондоне сейчас день, сын наверняка спит, ничего, успеется. Гермиона вернулась домой, изнывая от усталости, прилегла ненадолго на диван и не заметила, как заснула. Пробудившись ночью, она только простонала и повернулась на другой бок. Утром ей было плохо — должно быть, сказался тяжёлый день, неудобная поза и отсутствие отдыха после перелёта — Гермиона мысленно ругала себя и искала что-нибудь взбодриться. Затем она посмотрела в блокнот, где имелся большой список дел, и с тяжёлым вздохом взялась за работу.       Позвонить родным ей удалось только к концу недели. Сперва она поговорила с мамой, а потом с замиранием сердца услышала в трубке голос сына.       — Мама, ты когда пи-едешь?! — жалобно спросил Джеймс и очень расстроился от её ответа. — Почему-у-у?! Пи-езжай ское-е-е!       Гермиона выслушивала его жалобы, и её сердце защемило, было неудобно, что она здесь, занимается какими-то делами, а её кроха там, ждёт и страдает. Она же старалась ради него, кинулась сюда всё уладить, чтобы ему не пришлось расставаться с бабушкой или Бродягой. Как же так?       — Солнышко, я очень скоро вернусь, ну что ты, не плачь, — уверяла Гермиона, — мы с тобой скоро увидимся и…       В трубке послышались короткие гудки, и она почувствовала в горле ком. Даже маленький сын на неё жутко обижен. Она столько старается, делает, но для всех почему-то остаётся плохой. Гермиона не могла в таком состоянии сосредоточиться и заняться делом. Она вышла на улицу, постояла немного на свежем воздухе и засмотрелась на клумбу, где тянулось к небу множество зелёных ростков. Папа частенько шутливо говорил её маме, что она любит цветы больше него, а потом сам выходил их поливать или хватал внука за ручку, чтобы тот не срывал стебли или бутоны. Сейчас цветы заросли.       Гермиона проглотила в горле ком, заперла дом и отправилась в ближайшую цветочную лавку. Купила две гвоздики и, скрывшись с глаз, трансгрессировала на кладбище. Она долго стояла у могилы отца, смотря на надгробие, с высеченными на нём буквами. Вроде бы прошло уже больше двух месяцев, но это всё равно было странно, дико, невероятно, непостижимо. Ещё недавно папа упрекал её за чрезмерный труд, ворчал, что она часто задерживается, учил Джеймса кататься на велосипеде, на выходных строгал доски, чтобы построить на дереве домик, и вот его нет. Остался один лишь безмолвный камень с фамилией, именами и датами рождения и смерти.       Она сама не заметила, как опустилась к земле и коснулась пальцами холодного камня.       — Пап… — сдавленно прозвучал её голос, а глаза защипало, — мне… очень тебя не хватает…       Впервые со дня его смерти Гермиона не смогла себя сдержать, и слёзы побежали по её щекам.       — Если бы ты знал, сколько всего… произошло… — с трудом говорила, потому как губы дрожали, а грудь сдавливало от рвущихся наружу рыданий, — со всеми нами.       Раньше у неё было на кого положиться. Пусть папа и не одобрил, что она вернулась к ним беременной, но это именно он не позволил ей совершить чудовищный поступок и отказаться от сына. Он полюбил внука со дня его рождения, он настоял, чтобы Гермиона переехала к ним. Он не осуждал и поддерживал её, пока она уходила с одной работы на другую в поисках того, чтобы ей нравилось. Папа всегда находил общий язык с Джеймсом, мог без магии вызвать у мальчика интерес к тому, чтобы учить буквы или названия разных предметов.       Только теперь, когда его больше не было рядом и тяжкий груз забот лёг на её плечи, Гермиона поняла, как много отец для неё значил, сколько всего он сделал в её жизни. И она ведь даже никогда не говорила ему об этом.       — Пап, я так тебя… люблю, — призналась Гермиона и, не выдержав, разрыдалась.       Воспоминания — это всё, что у неё осталось от пяти прожитых на другом континенте лет. Сейчас она прекрасно понимала, как много когда-то отняла от родителей, понимала, почему они не сразу простили её, как только она всё исправила. Воспоминания жгли её изнутри, и они же были, пожалуй, самым ценным. Они навсегда останутся в её памяти и сердце. Дни, когда всё было хорошо.       Гермиона вернулась домой под вечер, печальная и опустошённая. Её уже ничто так не волновало, как накануне, ничего не хотелось делать. Взглянув в сторону телефона, она почувствовала долю тоски, но и ту легко прогнала. Да, Джеймс плакал в трубку, хотел её видеть, но ведь она упустила из виду главное.       Гарри учит Джеймса самостоятельно одеваться и обуваться. Гарри отвёл его в детский сад, где мальчик сможет играть с другими детьми. Гарри, как она и просила, присматривает за ним и приводит своего умного пса. Гарри молодец, что уж тут говорить. Даже её мама смотрит на него как на родного сына и обходится с ним ласково.       Гермиона отвернула голову от телефона и прошла из гостиной на кухню, открыла шкаф и достала бутылку вина. Сперва она налила совсем немного, чисто чтобы унять головную боль и насладиться вкусом, но потом хмуро взглянула на пустой бокал и наполнила его до краев. А чего, собственно, стесняться? Она же не на светском приеме и не на дегустации. К тому же дома всё, видимо, идёт неплохо. Без неё там все отлично справляются. Что бы она ни делала, сколько бы ни прикладывала сил и не держалась, ей не стать хорошей. Гермиона осушила бокал, почувствовала тепло, растекшееся по груди, и отправилась в спальню. Тело благодаря крепкому напитку подчинялось не так хорошо, движения выходили медленными и неуверенными, да и разум не так активно работал, что было для неё даже хорошо. Гермиона немного полежала и заснула.       Впервые за последние месяцы она крепко спала, не вынужденная просыпаться из-за крика сына или того, что он забирается поутру к ней на постель. Спала без всяких забот, что надо что-то успеть сделать или переживаний, как скоро она изготовит какое-нибудь зелье. На следующий день Гермиона подала объявление о продаже своей лавки, наложила на дорожную сумку заклятие незримого расширения, спустилась внутрь, наколдовала шкафы с полками и занялась вещами. К вечеру она так устала ходить по всему дому, всё аккуратно складывать и спускать в дорожную сумку, что снова налила себе в бокал вина и избавилась от всех забот.       Спустя четыре дня нашёлся покупатель на её лавку, но у него были временные затруднения с деньгами, он был готов подписать договор и всё заплатить только через полторы недели. Гермиона согласилась и пожала ему руку. Она собрала все мамины вещи и аккуратно их сложила, разобралась со своими вещами, но в доме всё ещё оставалось немало всего. Что-то можно было смело выкинуть, а что-то не помешало бы захватить с собой.       К концу недели Гермиона «расширила» вторую дорожную сумку и вскрыла четвёртую бутылку вина. Как раз когда она сидела на кухне, вскрыв коробку конфет, в дверь позвонили. Гермиона поставила бокал на стол и с недоумением поднялась с места. Возможно, кто-то из соседей вдруг вспомнил о её существовании или это кто-то из клиентов опять захотел спросить, точно ли она уезжает и не сможет изготовить нужное ему снадобье.       Гермиона открыла дверь и не поверила своим глазам.       — Гарри? Что ты здесь?.. Что-то случилось?       Он почему-то тоже застыл, хотя выглядел напряжённым. Не повидаться же с ней он примчался в Австралию?       — И да, и нет, — после паузы ответил он. — Джеймс заболел… Нет, не переживай ему уже намного лучше, но он… он очень часто спрашивает о тебе, вот и я подумал, может… ну, может, ты хоть на день вырвешься? Ему всё было бы легче и… радостно.       Гермиона почувствовала невероятное беспокойство и вместе с этим стыд. Джеймс часто спрашивает о ней, болеет и ждёт её возвращения, а она всё ещё торчит в Австралии, когда так сильно нужна своей крошке. Даже Гарри это почувствовал и примчался, несмотря на все их обиды. Должно быть, использовал портал. Должно быть, попросил разрешение на это у самого министра магии. Он старается изо всех сил, только чтобы их сыну было лучше. Старается так же, как ещё недавно она сама.       — Пройдёшь? — только и смогла спросить Гермиона и открыла дверь шире.

* * *

      С момента, как он её снова увидел, Гарри показалось, что с Гермионой что-то не так, но он не понимал, что именно. Это всё ещё была она, но как будто чего-то лишившись. Поначалу он подумал, что дело в косметике. Вот только отсутствие макияжа её вовсе не портило, скорее, наоборот, она выглядела естественной и спокойной, а не той дерзкой девушкой, заглянувшей к нему на Гриммо, или озлобленной особой, бросавшей в него заклинания посреди ночи. Но что-то всё-таки было не так. Она была… несобранная, растерянная, хмурая… он пытался, но не мог подобрать точное определение.       Гарри торопливо говорил, как Джеймс заболел и как сам же сделал ему хуже. Ждал, что Гермиона обрушится на него с упрёками — вот сейчас это было бы заслуженно и справедливо — но она почему-то только вскинула брови и охнула.       — А ты разве не проверил перед этим зелье? Гарри, нужно было лишь пару раз встряхнуть банку. Застоявшееся зелье зашипит, а свежее будет спокойное, как вода.       — О… я не знал об этом.       Их взгляды встретились. Ему показалось, что вот сейчас она точно охарактеризует его умственные способности. Гермиона только вздохнула.       — Значит, теперь будешь знать, — кисло сказала она. — А через какое время сработает второй портал?       — Через час. Я подумал, вдруг тебя не будет дома и придётся идти в лавку или ещё куда… — ответил он, пожав плечами, и не удержался от вопроса: — Кстати, а что тебя так задерживает? Может… нужна какая-то помощь?       — Документы с новым владельцем лавки осталось подписать, а он пока неплатежеспособен. В общем, без меня это не решить, — призналась Гермиона и отправилась на кухню.       Гарри прошёл за ней и увидел на столе вскрытую бутылку вина и коробку конфет. Бокал стоял всего один, наполненный на треть. Гермиона перехватила взгляд друга и спросила:       — Будешь?       — Нет, — автоматически ответил он и тут же пожалел. — Хотя от чего-нибудь покрепче я бы не отказался. Ночка выдалась ещё та…       Она хмыкнула и открыла дверку навесного шкафа. Гарри подумал, что ему показалось, и прищурился, но в шкафу и впрямь стояло не меньше двадцати разных бутылок крепких напитков.       — Это папин годовой запас, не мой, — словно прочитав его мысли, произнесла Гермиона. — Тебе виски, я так понимаю?       — Да, — только и сказал Гарри, почувствовав себя как-то неуютно.       В их доме в Лондоне ему было намного спокойней, а здесь почему-то казалось, словно он нагло вторгся в чужие владения и их хозяева могли вот-вот прийти. Внушительный «годовой запас мистера Грейнджера» как будто бы говорил, что хозяин поблизости и без его согласия не стоило бы прикасаться к таким ценностям.       — Всё в порядке?       Гарри не заметил, как сильно задумался, а Гермиона уже налила ему виски и подвинула бокал.       — Да, — опять лаконично ответил он и отхлебнул. — Хороший дом, кстати… обжитый… уютный.       — Спасибо, я буду по нему скучать, — согласилась Гермиона, выпив вина, и поймала его взгляд. — Не беспокойся, у меня есть одно зелье, чтобы устранить все неприятные запахи и понизить градус в крови. Не хочешь пока осмотреть детскую? Я там пытаюсь навести порядок и… пока не очень успешно. Там, кстати, остались ещё целые игрушки Джеймса, если у твоих знакомых есть маленькие дети, можно им отдать, вдруг пригодятся.       — Хм, давай посмотрим, что там у вас.       Гарри допил оставшееся виски и двинулся за Гермионой. Они поднялись по лестнице на второй этаж, прошли по коридору и зашли за крайнюю дверь. Комната была выполнена в нежных тонах. Стены украшали светло-серые обои со звёздочками. У одной стены, близ двери, находился светлый шкаф, чуть подальше, у другой стены, стоял диван-кровать, накрытый серым покрывалом, украшенным мишками. Чуть дальше стояло кресло, а напротив него находился письменный стол, над которым висела полка, заполненная разноцветными книжками.       Взгляд Гарри упал на детскую кроватку, оказавшуюся почти у двери.       — Джеймс спал в ней до трёх лет, потом мы перевели его на диван, а её так и не убрали, — сказала ему Гермиона и направилась к письменному столу, на котором стояли две внушительные коробки, наполненные игрушками. — Со всем этим он больше не играет, я починила парочку, а остальные и так вроде целые…       Однако Гарри не интересовали игрушки, он сделал несколько шагов и остановился у детской кроватки. Его рука поднялась и опустилась на деревянный бортик. Кроватка завораживала, совсем не потому, что в ней спал его сын, будучи совсем крохой. Кроватка невольно пробудила в его памяти давно забытые воспоминания. Те самые воспоминания, что когда-то вызвал у него злейший враг. У детской кроватки стояла когда-то его мама, Лили Поттер, умоляя Волан-де-Морта пощадить её сына. Она отдала за него свою жизнь.       — Да, папа сам её собирал, нам было даже жалко её разбирать или продавать… — со вздохом сказала Гермиона, приблизившись к нему. — Странно, наверное, это слышать.       Гарри оторвал взгляд от кроватки и посмотрел на неё. Гермиона смотрела выше, на мобиль в виде кружка-основания, к которому крепились мягкие единороги, подвешенные за ниточки.       — Вообще, я хотела сделать их магией, но мама сказала, работы-то на полчаса… В итоге, мы два с половиной часа их сшивали вместе и развешивали. Успели и боевик посмотреть, и обсудить, где герои облажались, — с грустной улыбкой прибавила она, тоже приложив ладонь к бортику кроватки.       От нахлынувших воспоминаний и слов Гермионы Гарри сделалось тяжело на душе. Он столько всего упустил в жизни своего сына… Он мог бы тоже стоять возле этой кроватки и смотреть на малыша, брать его в руки, баюкать, смотреть, как тот растёт и развивается… Учить его ходить и говорить… Как Гермиона могла его всего этого лишить?       Гарри смотрел на неё, но почему-то сейчас не мог её ни в чём обвинить. На него странно действовала эта детская комната, кроватка, которой он касался, да и Гермиона стояла близко и выглядела… то ли уставшей, то ли печальной… ему впервые стало её жалко. Она сбежала от него и заперла себя в родительском доме. Здесь каждая вещь, казалось, имела какую-то историю. Была сотворена с радостью или выстрадана и куплена на деньги, доставшиеся тяжким трудом. Неужели всё это стоило того? Неужели всё это произошло только потому, что они однажды вовремя не поговорили о своих отношениях?       — Я не хотел, чтобы всё так вышло, — вдруг хмуро сказал Гарри. — Да, я виноват… я виноват, что не сказал тебе тогда, в палатке, как сильно я тебя люблю. Но я думал, ты и так это знаешь.       Гермиона молчала и безотрывно смотрела ему в лицо.       — Ты мне всегда помогала и верила, не думай, что я этого не замечал и не ценил, — продолжал он. — Для меня это было очень дорого. Но ведь любовно ты смотрела только на Рона… тогда, когда он вернулся, ты… ничего не сказала. Я подумал, что был для тебя утешением. Заменой ему и не более того.       Гермиона продолжала молчать, только её рука очень крепко вцепилась в бортик кроватки.       — Мне жаль, что я сделал тебе больно с Джинни, но, поверь, узнать, что девушка, которую ты любишь, всего лишь использовала тебя, больно не меньше.       Гарри видел слёзы в глазах подруги, но больше не мог говорить из-за кома в горле. Сглотнув, он отошёл к письменному столу и достал волшебную палочку, чтобы закрыть коробки и немного уменьшить их. В кармане будет легче унести.       За его спиной послышался всхлип, неприятный скрип и тихий удар. Гарри повернулся и увидел Гермиону, сидевшую на полу. Одна её рука держалась за прутья бортика, другая прикрывала половину лица в безуспешной попытке сдержать эмоции. Он подошёл к ней ближе и уселся рядом. Гермиона всхлипывала, но смотрела не на него, а на светлый матрас в кроватке.       — Но ведь я… спала с тобой… а не с ним, — сказала она, шмыгнув носом. — Ты думаешь, я бы отдалась тебе, если бы… любила Рона?       — Я не знаю, — честно ответил Гарри. — Но я не думаю, что я заслуживал пропустить всё это, — прибавил он и обвёл комнату взглядом.       Она убрала руку от лица и обратила к нему влажные глаза.       — Я… хотела сказать тебе… ещё в «Ракушке», но…       — В «Ракушке»? Ты знала, что беременна ещё в «Ракушке»?       — Да, я догадалась ещё там, но ведь ты планировал ограбление Гринготтса, если бы ты узнал…       — Да я бы запер тебя в спальне!       — Вот именно. А я была тебе нужна…       — Гермиона…       — Гарри, я хотела, чтобы у нас всё получилось. Что толку от ребёнка, если бы мы проиграли? Я…       Она отпустила прутья кроватки и стёрла слёзы, бежавшие по щекам.       — …я хотела как лучше для тебя, — наконец произнесла Гермиона. — Я готова была признаться тебе после Победы, я искала тебя… я открыла дверь спальни, а там… ты и Джинни…       Её лицо скривилось от душевной боли, и она отвернула от Гарри голову. Он хмуро смотрел на неё и ощущал в груди тяжесть. Прошло ведь пять лет. Неужели она всё это время держала в себе эту обиду и подкидывала в неё, как поленья в костёр, собственные домыслы? Ей было больно — это ему было понятно — но разве он мог знать, что дорог ей, если она вела себя совершенно иначе?       — Гермиона, если бы я только знал, что между нами всё серьёзно, я бы никогда не предал тебя, я бы… предпочел умереть, чем это. Но мне не изменить прошлое. У меня нет Маховика Времени, а если бы и был, то не знаю, смог бы я вмешаться в историю. У меня есть только настоящее и с ним можно что-то сделать. Я прошу тебя, давай как-то… договоримся. Мы ведь всё ещё можем ладить? Прошу тебя, помоги мне. Я очень хочу, чтобы нашему сыну снова стало хорошо, а без твоего участия этого не добиться. Ты нужна ему, нужна своей маме, нужна… мне. Ты…       Его речь прервал писк часов. Гермиона повернула голову и недоумённо посмотрела на его руку.       — Портал сработает через десять минут, — объяснил Гарри. — Сходи, прими то отрезвляющее зелье, а я пока закончу с коробками.       Она молча кивнула и ушла. Через восемь минут они встретились на кухне, и он достал из кармана чайную ложку, полученную у министра. Их пальцы соприкоснулись друг с другом.       — А может, наймём юриста, и он всё за тебя уладит здесь? — предложил Гарри.       — Это дорого, к тому же у меня ещё не все вещи собраны, — ответила Гермиона.       Он хотел возразить, но в эту минуту их оторвало от пола, закружило и унесло на другой континент.