Когда рожать собираешься?

— Ты когда уже рожать собираешься? Этот вопрос Леви слышит практически каждый день и даже не по одному разу последние дней десять. Оно и понятно, уже идёт 39 неделя, как раз пора вот-вот разродиться, хотя позволяется носить и до 42-й седмицы включительно и всё будет с ребёнком нормально. Есть множество вещей, о которых можно поговорить с брюхатым омегой: о выбранном имени, о ценах на коляски — едва не на уровне с ценами на настоящую машину, — о группах развивашек и прочее. Если не затрагивать послеродовую часть, можно пообщаться о дородовой: о количестве набранных кило, о техниках дыхания при одышке, Леви готов поговорить хоть о геморрое! Но единственный животрепещущий вопрос, которым задаётся каждый, кто видит маленький шарик на ножках по имени Леви Аккерман-Смит, это когда же он, наконец, окотится. Он и сам хочет скорее ощутить малыша на руках, а не на пояснице, но врач назначил примерную дату на следующей неделе, как раз Эрвин выйдет в отпуск, и они поедут в выбранный роддом заключать договор. А пока… — Уже вот-вот, Ури, нужно набраться терпения. Леви в предмете терпения настолько преисполнился, что ни один вопрос про его огроменный живот, так и лезущий на нос, и время его скорейшего избавления не могут вывести из себя. Даже бесконечные вопросы любимейших дядюшек Ури и Кенни. Но их можно понять — в последнее время Леви никак не мог справиться со старшими детьми и отправил их к дядям, а те и не против вспомнить молодость и снова поняньчиться с невероятно умным для своих пяти лет Армином и спокойной тихой двухлеткой Микасой. Дети совершенно непроблемные, но для находящегося на сносях омеги неподъёмная задача. Конечно, отдавать своих кровиночек пусть даже и к самым родственным родственникам ему мало хотелось, но что поделать. С ними малышам будет лучше, пока папочка не родит и не придёт в себя. — Малыши ужасно скучают, Арминчик часто спрашивает о тебе. — По голосу слышно, что Ури улыбается, и Леви не может не вздохнуть. — Дай его мне. — Сейчас, — ответил старший омега и приглушённо крикнул в сторону: — Арми! Тут папочка на проводе! — Папочка! Небольшой шум, какое-то ёрзанье, потрескивание, и вот Леви может насладиться заливистым голосом своего старшенького. — Привет, милый. — Папочка! Мы по тебе так скучаем! — И я по вам скучаю, сладкие мои. Как Каса? — Деда Кенни дал ей поиграть каким-то ножиком, а деда Ури его побил. От услышанного по спине Ривая пробежался холодок, и даже детский голосок со звонкой картавой «рь» не смог смягчить весь атас ситуации. Господи, Кенни, сукин ты сын! Правильно, что Ури его побил, будь там Леви — ещё бы добавил. То, что и сам он в нежном возрасте игрался с ножами вместо игрушек и сейчас легко управляется с ними, омега предпочитает и не вспоминать. Сам вырос как сорняк, и похожего детства собственным детям совершенно точно не желает. — Скажи Касе, что нельзя играться ножами, какими бы красивыми они не были, хорошо? И деду Кенни это скажи, деда Ури тебя поддержит. Я вас очень люблю, скучаю, поцелуй сестрёнку за меня. — И мы тебя любим, папочка! Отложив пикнувший телефон в сторону, омега облокачивается на столешницу на вытянутые руки, опустив низко голову. С губ срывается тихий вздох. Как же он устал. Третья беременность высосала из него остатки сил, здоровье явно начинает сдавать, чего стоит лишь одно упавшее зрение, в результате чего на очаровательно курносом носике теперь сидят очки в тонкой круглой оправе. В поясницу стреляет, живот ощущается не просто мешком песка, а настоящим бетонным булыжником, ноги отекли, промежность постоянно странно тянет. Оргазмы, конечно, стали просто фееричными, но это лишь маленький плюсик. Скорее бы уже разродиться… С самого утра Леви преследует непонятное малоописуемое состояние. Утром как обычно перед уходом Эрвина на работу они занялись горячим сексом, потом омега успел приготовить для милого завтрак, собрать ему обед и отправить любимого на работу. А чуть позже меж рёбер поселилось небольшое колючее существо; оно вертится, царапается, и от его царапок становится неприятно, отдаёт по внутренним каналам промеж лопаток, заставляя невольно поводить плечами, только легче от этого не становится. Теперь вот ещё и разговор с сыном всколыхнул в омеге целый шквал отрицательных эмоций: тоска, грусть, душевное томление и даже тревога. Наверное, ему стоит просто отложить мытьё духовки и пойти прилечь — надышался паров чистящего средства; последние два месяца обычное стремление Аккермана к чистоте перешло из разряда «вечером нужно обязательно протереть пол на кухне» в разряд «по ковру ходить нельзя, там идеально ровные полосы от пылесоса, обновляемые ежедневно. И на кровати спать нельзя, ты что, не видишь, как идеально она застелена?». Омега умудрился перемыть каждый миллиметр довольно просторного дома, залез на антресоли, в каждый шкаф, даже на чердаке убрался. Однажды Эрвин, спросонья открыв убранную гардеробную, решил, что у них появилась ещё одна комната и следующий час удивлялся, как же так получилось, что всё это время он не знал о её существовании. Уже думая о том, как приляжет на мягкий диван — в обход идеально отпылесошенного ковра, разумеется, — Леви только делает шаг в сторону выхода из кухни, как внезапно чувствует едва ли не водопад, что хлынул по его ногам. Замерев, омега большими глазами смотрит на всё увеличивающуюся лужицу под собой, и медленно до него доходит: он оскандалился. Нет. Хуже. Отошли воды. Он рожает. Пиздец. В голове лихорадочно носятся мысли, но первое, что чётче остальных всплывает в сознании, так это идея позвонить в скорую, а затем Эрвину. Ему нужно как можно скорее оказаться у врачей, вдруг что-то пойдёт не так, и муж обязательно должен быть в курсе решения своего младшего ребёнка появиться на свет именно сегодня. Леви поворачивается, чтобы взять телефон и немедленно приступить к выполнению первоочередной задачи, но… Совершенно неожиданно перед глазами на несколько секунд реальность смазывается, кажется, что мозг с жутким грохотом делает кульбит в черепной коробке, оставляя своего владельца в полной дезориентации, пока не позволяет осознать, что хозяин растянулся на полу кухни. Судя по зубодробительной боли, он поскользнулся босой ногой на мокром кафеле, и грохот тот был именно от него. К счастью, даже в такой ситуации омега смог упасть не на живот, а чуть боком, прямо бедром, и то взорвалось ярчайшей болью, осколками проходясь по всему телу и особенно отдаваясь в ушибленную ногу. Из глаз брызнули слёзы, Леви всхлипывает, напряжённо сжавшись на прохладном кафеле. Старается переждать приступ боли, явственно перешедший в схватку, но, боги, как же больно! Это уже не просто пиздец, это архипиздец! Его фактически парализовало, и он боится даже шевельнуться, лишь бы не вызвать новый виток боли плюсом к той, что уже охватила его. — Ох, господи… — жалобно проскулил. Мысленно только и может молиться, чтобы роды не начались быстро, слишком уж Ханджи накачала его различной информацией о том, как каждые последующие роды со всё увеличивающейся вероятностью могут пройти быстрее и легче. Определённо, рожать вот так, в одиночестве он не собирался. Но… омега в доме совершенно один, а телефон так далеко на столешнице… Именно сейчас Леви думает, что зря категорично отказался от той говорящей станции, про которую Эрвин с таким восторгом ему рассказывал, представляя как хорошего помощника в хозяйстве и часть умного дома. Боялся, что их могут подслушивать и собирать личную информацию… В данный момент он был готов согласиться на что угодно, лишь бы произошло чудо, его услышали и пришли на помощь. Боль отравляющей субстанцией скользит по мышцам, наполняет их, отползает обратно в место удара, чтобы схлопнуться и вновь рвануть маленьким атомным взрывом, смещаясь постепенно с ушибленного бедра на живот, обнимая его колючими ладонями схваток. Автоматически Леви считывает время между ними, так и оставаясь на полу. Только очки снял и откинул в сторону — сейчас они ему не пригодятся. Тик-так. Тик-так. Кажется, прошло не меньше получаса прежде, чем Леви всё же решается пошевелиться. Он успел немного успокоиться, тиканье настенных часов убаюкало, боль стихла, и омега собирается с силами, чтобы медленно приподняться сначала на локтях, а затем и сесть, но новая схватка вновь парализует его, заставляя остаться на месте и давая понять, что времени остаётся всё меньше. — Боже, нет… малыш… подожди немного… папа… папа скоро вернётся… тебе рано сейчас выходить… Леви страшно, Леви холодно на мокром кафеле, Леви больно. Но со всё более отчаянным пониманием он приходит к выводу, что рожать ему придётся таки здесь, прямо на этом месте. Всего лишь час пополудни, Эрвин будет на работе до самого вечера и вернётся не раньше шести, добраться до телефона у омеги нет никакой возможности — от боли схваток и бедре он не может даже сесть. Это катастрофа. К такому никто его не готовил. Придётся полагаться лишь на себя и собственное тело, которое уже прошло двое родов, значит, есть шанс, что и третьи пройдут отлично. Даже… даже в таких условиях. Следующие пару часов единственное, что он делает, это считает количество времени, что проходит между схваток. Он попытался подняться ещё несколько раз, но смог только дотянуться до оставленного на одном из кухонных стульев пледа. Ног он почти не чувствует, наверное, упал не очень удачно, к тому же начавшиеся родовые схватки, и омега старается успокоить сам себя, что всё нормально, он родит, и ноги вновь зафункционируют. А пока он кое-как расстелил плед и перекатился на него, тут же укладываясь на правый бок и подтягивая ноги под живот. От форменной истерики Леви отделяют сотни оглушающих ходов секундной стрелки, десятки ударов сердца, единицы схваток. И только невероятным усилием воли он позволяет себе лишь всхлипы, но не припадок. В таком состоянии Ривай проводит ещё около часа, когда по счёту понимает, что схватки стали чаще. Если раньше они шли с частотой раз в двадцать — двадцать пять минут, то теперь шли каждые десять минут. Всё это время Леви старательно дышит, плавно впуская воздух в лёгкие, наполняя их, разворачивая полностью, что грудная клетка приподнимается, и так же медленно воздух выпускает, опустошая каждую альвеолу. Полный контроль дыхания, никаких лишних мыслей. Каждая схватка словно сдавливает живот, а затем волнами расходится по телу, от чего держаться спокойно становится всё сложнее, и Леви жмурится, стонет от боли. И как только схватки учащаются, становится понятно — вот-вот начнётся. Леви задирает халат, обнажая бёдра и поясницу, выдыхает неспешно в который раз и тут замечает совсем близко нож — он тёр какое-то жутко въевшееся пятно и так и оставил ножик, которым пытался его отскрести. И как же он оказался кстати! Не в состоянии снять трусы обычным способом, Леви дотягивается до ножа и принимается резать тонкую ткань белья, пока не стягивает его, чуть приподняв бедро. Голую мокрую промежность тут же с удовольствием лижет прохладный воздух, и Леви сжимается в комочек, дрожит, позволив себе тихонько заплакать. Всхлипывает в сгиб локтя, второй рукой сжимая под собой плед до побелевших костяшек. Точка невозврата уже прошла, дальше только вперёд, дальше только рожать. Наверное, сейчас он самый одинокий, самый отчаявшийся омега в мире, которому неоткуда ждать помощи. Никто не придёт. Никто не поможет. Остался только он и малыш, так резво решивший отделиться. Схватки всё чаще. Теперь они повторяются каждые две-три минуты, на мочевой давит уже просто невыносимо, но Аккерман точно помнит, что тот пустой — совсем недавно он посетил туалет и не ел и даже не пил ничего с самого утра. А давление говорит лишь об одном — малыш уже на подходе. — Чё-оорт… — протяжно стонет и с силой хлопает по полу ладонью. Боль становится невыносимой, стоны сдерживать всё сложнее, и Леви перекатывается на спину, раскидывая ноги в стороны. Накрывает глаза сгибом локтя, вскрикивает так, что в горле начинает першить. Свободная рука ложится на живот, в привычном жесте поглаживая, цепляясь подушечками пальцев за разлившиеся реки растяжек у тазобедренных косточек. Он дважды проходил роды и не сказать, что они были ужасны. Однако на повторение вот уже в третий раз он согласился только потому, что любимый супруг, Эрвин, так хочет большую дружную семью, а как Леви может ему отказать? Да никто бы не отказался и собственную шею перерезать, если бы на них посмотрели пристально большие синие глаза под пушистыми бровями. А беременность… ну, такая глупость, ей-богу. Пройти через все этапы вместе, от приятного способа зачатия до партнёрских родов. Эрвин присутствовал на предыдущих родах своего омеги, и это ничуть не испортило их отношения, а чувства стали как будто только сильнее. Но рожать в одиночестве… Риваю горько и больно от жалости к самому себе, и он ревёт, громко, не сдерживаясь, перемежая рыдания с криками от каждой новой болезненной схватки. Живот становится как будто ещё более твёрдым, напряжённым, а схватки перешли в настоящие родовые потуги. Омега вкладывает в очередной крик все свои переживания, все чувства и эмоции, напрягается, подчиняясь желанию своего ребёнка уже скорее появиться на свет. Пальцами сжимает плед под собой, едва не разрывая ткань от той силы, которую вкладывает в выталкивании плода из себя. В голове особенно отчётливо всплывают все советы акушерок по дыханию, которым Леви, конечно, старается следовать. Вспоминает и те километры веб-статей, проскроленных им в периоды всех беременностей, успокаивает себя. Всё пройдёт хорошо! Всё пройдёт отлично! Техника правильного дыхания начинает давать свои плоды, и Аккерман чувствует особенно явственно — процесс пошёл. На вход сильно давит, давление уходит в толстую кишку, и Леви приходится опустить одну руку вниз, чтобы пальцами помассировать местечко между влагалищем и анусом для минимизации разрывов. И боже! Он явственно чувствует мокрый пушок волос на голове у ребёнка! И от осознания этого он как-то невольно весь напрягся, застонал и… разродился. Его чрево выплюнуло малыша на тонкое покрывало, запульсировало от проходящей болезненности, тело практически сразу начинает успокаиваться и расслабляться. Леви даёт себе лишь несколько мгновений на передышку, а уже дальше, не обращая никакого внимания на недовольно отозвавшееся бедро, приподнимается, повернувшись боком, подтаскивает мокрого красного сморщенного гоблина, мало похожего на ребёнка человека, ближе. — Милый… — шепчет испуганно, смотря на малыша, протирает его личико полами собственного халата. Истерика уже обхватывает омежика колючей проволокой, заключая и без того разбитый разум в тюрьму, отбиться от неё довольно сложно, да и как? Где найти силы, когда на самом финише ты понимаешь, что шёл к миражу? С ужасом Леви замечает, что малыш не дышит, а после всего пережитого это заставляет его впасть в самый настоящий приступ истерии. Нет! Этого не может быть! Не может быть, чтобы он потерял его вот так! Нет! Слёзы хлынули градом, губы изогнулись в гримасе ужаса, выпуская полный боли и отчаяния вопль. Жар затопил голову, вдарил в виски, практически отключая омегу от реальности, действуя своеобразным защитным механизмом. Только руки действуют сами — приподняв за ноги, несильно встряхивают, заставляя носик и ротик очиститься полностью, и наконец-то малыш издаёт свой первый плач, наконец-то извещает мир о своём стремительном появлении. Детский крик, самый важный, громогласный, разбивает в дребезги стальные путы в сознании своего родителя, что позволяет уже трижды мамочке откинуться на пол, истерично посмеиваясь, из глаз так и катятся слёзы. — Сынок… Эрен… Эрен… Сложно поверить, но… он справился. Выпустил сына из себя, сам, совсем один, и теперь тот как котёнок кряхтит у него под боком, всё ещё по привычке держа сложенные ножки у живота. Волнами сходит боль со взмокшего, вспотевшего тела Леви, уступая место облегчению. То баюкает мягкими ладонями, гладит по голове и целует в лоб, чувствующийся болезненно пульсирующим. Словно наяву Ривай слышит «Ты молодец, ты справился, смотри, какой чудесный малыш». Это то, чего ему так хочется в данный момент, но… к сожалению, шепчет ему только собственное внутреннее «Я». Леви не знает, сколько пролежал вот так вместе с малышом, всё ещё соединённый пуповиной, потный, грязный, мокрый, вслушиваясь в крики малыша под боком. Сознание плавает, укачивает на волнах, от которых одновременно тошнит и тянет в сон, но омега должен сделать последнее необходимое. Подхватив тонкий пояс халата, он разрезает его ножом, а затем перевязывает пуповину в двух местах — у животика сына и у себя. Взглянул в сощурённые глазки, замечая их цвет — серый, ближе к синему, как его собственные глаза. — Я… — тяжело сглатывает, ощущая почти болезненную сухость во рту. — Я сейчас разрежу пуповину… мы больше не будем связаны. Ты только… только не бойся, хорошо? Похоже, из них двоих больше всего боится именно мамочка, потому что малыш уже успокоился и теперь только кряхтит, зажмурившись, забавно двигая маленькими пальчиками у своего лица. Леви не может им налюбоваться, сжимает нож в дрожащих мокрых пальцах сильнее. Вновь вспомнилось, как раньше он игрался с ним в детстве, как Кенни учил его обращению с холодными оружием. Непонятно, для чего, но учил и отлынивать не позволял. Заботился о нём по-своему, своеобразно, как умеют только такие вот скрывающие собственные чувства люди: в несколько грубоватой манере, но при этом… особенно тепло. Иронично, что обучение пригодилось не для самообороны — хоть ещё не вечер, — а для родов: воспоминания помогают унять дрожь в руках, сжать сильнее рукоять. Одно уверенное движение — и пуповина, что связывала омегу и его ребёнка все эти десять месяцев, оказывается разрезана, оставляя вместо себя связь другого уровня, незримую и самую прочную из всех существующих. Лишь пара капель крови срывается на пол. Теперь-то можно расслабиться… Одновременно с тем, как омега откидывает нож в сторону, слышится громкий стук двери, затем топот… — Господи, Леви! Ривай приоткрывает слезящиеся глаза, замечая над собой большую светлую фигуру. Он не осознает полностью, но знает — это наконец-то пришёл любимый. Уже шесть вечера?.. — Эрви… — Ты родил, милый, боже… — Слышно по голосу, как этот большой грозный мужчина, его альфа, вот-вот расплачется как омега при просмотре мелодрам. К малышу Эрвин пока не прикасается — только с улицы, — но поглаживает успокаивающе омегу по взмокшим чёрным волосам, одновременно вызывая скорую. — Они уже едут, любимый, потерпи немного. Я ещё в обед почувствовал: что-то не так. Звонил тебе, а у тебя телефон в отключке… — Кажется… я хотел его поставить, — шепчет едва слышно Леви. Действительно, вспоминается, что телефон предупреждал его о низком заряде, а он так замучался с этой духовкой, что забыл поставить на зарядку. А потом по понятным причинам даже не подумал об этом. Ужас и пережитый стресс постепенно ослабляют петлю на шее омеги, позволяя отпустить себя, расслабить напряжённые мышцы. Но не до конца. — Плацента…вышла? — Вышла, милый, не переживай. Господи! Ну если бы не эта проклятая пробка! Я приехал бы раньше, любимый, ты можешь себе представить, как я переживал! Пробка, ты не отвечаешь, внутри меня словно всё замерло…. Эрвин, помыв руки, осторожно укладывает малыша на грудь омеги, накрывая сверху принесённой пелёнкой, а затем поднимает своё сокровище, чтобы аккуратно переложить на диван. На оставшееся безобразие на полу никто из них не смотрит. — А малыш… — Мальчик… Эрен. — Эрен… Здравствуй, Эрен Аккерман-Смит. Отлично звучит… — Звучит-то отлично. Только этот засранец настолько резкий, что решился взять и вылезти вотпрямщас. Я… даже позвонить тебе не успел, как он уже родился. Эрвин мягко смеётся и подхватывает закутанного в пелёнку сына, не зная, но явно догадываясь, через что пришлось пройти его возлюбленному омеге, чтобы выпустить из себя новую жизнь. Совсем один, он не упал духом и благополучно разродился. Конечно, вероятность патологий или ещё чего-то нехорошего никуда не девается, и только врачи дадут окончательное заключение. Но пока оба верят, что всё отлично, не может быть иначе. Леви кутается в накинутый на него пиджак мужа и влажными от слёз глазами смотрит, как тот укачивает в больших сильных руках бесконечно маленького малыша. Лёгкая дрожь терзает и без того измученное тело, физически оно истощено, как и морально. Но это не мешает омежику ощущать невероятный по силе душевный подъём. А ещё счастье. Безграничное, бесконечное, галактических масштабов. Чтобы дать новую жизнь прекрасному плоду их с Эрвином любви Леви готов пройти что угодно. Но в следующий раз они подготовятся ещё лучше. — А… что ты там говорил про гугл-станцию или как там её? Нам определённо нужно шагать в ногу со временем и настроить умный дом. — Всё, что ты только захочешь, любимый. Успокоенный присутствием своего альфы и уже спешащей скорой, Леви наконец-то позволяет себе прикрыть глаза и отпустить сознание. Он молодец. Они молодцы. Даже так поторопившийся в этот мир сынок. Эрен Аккерман-Смит.