Теория эволюции

      Кажется, вытянутая маска сверлит Заэльапорро тяжелым взглядом восьми немигающих отверстий. Хотя это вовсе не глаза.       Заэль прячет губы за чашкой. Чай у Айзена сегодня особенно отвратителен.       «Не забыть приказать фрассьонам почистить фильтры под катакомбами маяка».       Заэльапорро — единственный, кто на собраниях Эспады деловито делает пометки в блокноте. Правда, у него и в мыслях нет конспектировать воззвания Айзена. У катакомб нет специального названия, но у Заэльапорро своя топонимика. Мелькнувшая мысль превращается на листке в набросок башни с горящей лампой: теперь он точно не забудет.       Рядом с маяком Заэльапорро рисует длинную маску Аарониеро. И знак вопроса.       Он до сих пор не обращал особого внимания на Новено Эспаду, хотя тот здесь с самого начала, задолго до него самого. Не самый старый из пустых, но дольше всех состоит в их нестройной общине. Всегда в самом низшем ранге, будто у него вообще нет амбиций. Примитивная форма жизни, движимая голодом — не оценочное определение, а вполне научное. Заэль его не презирает, как не стал бы презирать какого-нибудь фагоцита за то, что тот – фагоцит.       Правда, после того, как Аарониеро вломился в его покои «просто спросить» и оттрахал его, Октаву, как скулящую сучку, Заэльапорро уже не хочется его игнорировать. Прекрасная дерзость этого поступка все еще резонирует внутри его тела приятным тянущим чувством. Он бы не отказался попробовать еще. Скрещивались же иногда Homo sapiens с неандертальцами.       Рядом с головой нарисовалось несколько щупалец с присосками. Тоже изогнутых, как знаки вопроса.       Что ему было надо?       Золотистый взгляд искоса скользит в сторону Аарониеро. Тот не пьет чай. Удобно, когда пить эту бурду нечем. Заэльапорро откидывается на спинку кресла и касается пальцами шеи, поддевая край воротника. Он не знает, к чему прикован взгляд гиллиана, и ему впервые становится интересно это узнать. Карандаш порхает по бумаге, записывая показатели давления и пульса.       После собраний Аарониеро ретируется первым – он специально садится ближе всех к дверям. Заэлю не хочется за ним бежать, так что он встает, едва дождавшись позволения. Искусственный закат догорает над куполом, ржавые лучи оглаживают плиты сквозь стрельчатые окна, фигуры расходящихся сослуживцев теряются в длинных тенях. Заэльапорро нагоняет Новено без видимого усилия. Со стороны может показаться, что он поравнялся с ним случайно, направляясь инспектировать подвалы малопосещаемой башни, где Новено устроил себе жилище.       – Аарониеро, – приветствует Заэль без всякой преувеличенной намеренности. Диспропорционально длинная голова в маске-футляре вежливо наклоняется, из-под маски раздается густой, как из колодца или рыцарского доспеха, бас:       – Заэльапорро Гранц.       Заэльапорро не привык слышать из чужих уст свое имя. Те, кто его знает, не часто проживают достаточно долго, чтобы оно им успело понадобиться. Это касается и Эспад. Еще меньшему числу с первого раза удается произнести его имя правильно. Бархатный голос гиллиана, кажется, проникает под застегнутую одежду и оглаживает кожу, вызвав мгновенную дрожь.       – Я припоминаю, что ты чего-то хотел, – сухо замечает Заэль.       – Да. У нас к тебе... вопрос, – голос Аарониеро резко переламывается от низкого к высокому. Заэльапорро впивается ногтями в блокнот, а глазами – в узкую маску. Это что-то новое. В официальной обстановке Новено всегда говорит от единственного лица, но сейчас две его половины как будто спорят, хотя говорят одно и то же. – Пойдем с нами в башню. Здесь светло. Больно.       Заэль останавливается в солнечном луче и торжествующе улыбается: Новено тоже приходится встать.       – Пойду, если мне будет интересно. О чем ты хочешь спросить?       Из-под футляра раздается бульканье – это две черепушки наверняка раздраженно плещутся в растворе, хотя Заэлю не видно.       – Мы хотим знать, – выговаривает басовитая голова, и ее голос перекрывает визгливая: – ...что ты сделал, чтобы снова стать Эспадой.       Заэльапорро медленно облизывает губы. Неужто кое-кто вдруг задумался о повышении? Не то чтобы Аарониеро есть куда расти. Свой номер Заэль не отдаст, а позволять гиллиану перепрыгнуть через его голову он тем более не намерен. В любом случае, беды не будет, если он прогуляется до той башни и обратно. Аарониеро никак не сможет ему серьезно навредить.       Хотя... Завалил же Ннойтора Терцию. Но это произошло лишь потому, что на стороне Ннойторы тогда были гениальные мозги Заэльапорро Гранца. Девятому Эспаде Заэль своих услуг не предлагал. Так почему бы и нет.       – Пойдем. Думаю, – Заэль протягивает руку, пальцы в перчатке легко пробегают по длинной перфорированной маске, словно по флейте, – у тебя найдется, чем подогреть мой интерес и дальше, не правда ли?       Первая мысль, которая приходит Заэлю – в башне Аарониеро что-то не так. Во-первых, зеркал здесь чуть ли не больше, чем в его обсерватории, а во-вторых, и в отличие от обсерватории, здесь нет ничего другого. Если Заэльапорро окружает себя удобной мебелью, остальные, бог им судья, живут, как обычные дикари, то Новено... нет, ну он даже не пытается.       Некуда даже блокнот положить.       — Любишь ты посмотреть на себя, — Заэльапорро дергает уголком рта.       Аарониеро величественно складывает руки на груди. Ему хорошо удаются красивые жесты, за которыми ровно ничего не стоит.       — Не на нас, — говорят два голоса. — На нашу коллекцию.       Это, кстати, правда. Новено даже по меркам Уэко Мундо считается немного странным. Нет, он не слишком тупой, не слишком высокомерный, не агрессивный сверх меры – этим-то никого не удивишь. Он просто довольствуется своим собственным обществом. Перебирает в темной башне, как камушки, свои полупереваренные души, бубнит сам с собой, лепит поверх стеклянной колбы разнообразные лица и смотрит, как они корчатся в зеркалах. Всем остальным на него, по сути, наплевать.       – Ты ответишь на наш вопрос?       Аарониеро возвышается над ним широкими наплечниками и воротником.       — Я еще не обещал тебе ответить на вопрос, – рассудительно говорит Заэльапорро. – Я обещал пойти с тобой, если мне будет интересно. За ответ тебе придется заплатить отдельно.       Заэль вдруг замечает, что некоторые зеркала — кривые. Его голова — розовый мазок на черно-зеленом фоне — закручивается в отражении спиралью, глаз оказывается под носом, губы — на лбу. Мерзость. Смешно.       — Что ты хочешь? – терпеливо, слишком терпеливо спрашивает гулкий бас.       Придумать поскорее легенду, которую можно тебе скормить, вот что. Зато не нужно сильно заботиться о проработке деталей. Новено настолько оторван от общества, что никому не перескажет этот разговор.       — Снимай маску, – командует он. – Я хочу взять образец твоего физраствора. А взамен, так уж и быть, расскажу тебе историю.       Эта штука давно его интересовала. Просто повода не находилось.       — Мы не открываем нашу колбу, – слегка растерянно возражает тонкий голос. – Мы можем умереть.       – Нет, не умрете, – Заэльапорро ухмыляется. Ну что за змей-искуситель из него, господи. – Я возьму пробу через муфту, вот и все. Между прочим, я лично в ответе за то, чтобы мои сослуживцы были живы и здоровы.       Вот это уже слегка преувеличение.       Он деловито вытаскивает из кармана плаща шприц и пробирку с пробкой. Складывает плащ и кладет его на пол вместе с перчатками. За белую ткань можно не беспокоиться: на обсидиановом полу ни пылинки.       — Хорошие вопросы ты задаешь, Аарониеро, — говорит Заэльапорро. — Ты хочешь знать, как именно я стал Эспадой? Это на самом деле не так уж сложно. Достаточно выбирать правильное питание, — он тихонько хихикает.       Маска отщелкивается, распадается надвое. Кончиками пальцев — короткие бледно-розовые ногти — Заэльапорро скользит по гладкой колбе и отражается в ней, гротескно длинный и узкий. Два черепа смотрят на Заэльапорро. Сквозь красноватый физраствор розовые пряди Октавы кажутся медными, золотые глаза — янтарными, светлая кожа — смуглой.       — Не мешай мне, — в голос просачивается профессиональное врачебное раздражение.       — Я не двигаюсь, — говорит верхний череп. Заэльапорро саркастически кивает. Нижний череп подпрыгивает в колбе вверх и вниз, пуская красноватые пузырьки.       – Эволюция... Это сложный процесс, — Заэль расстёгивает платье Аарониеро до середины груди и пристально изучает крепление колбы к шее. — Но ещё сложнее — откатить его назад, если ты зашёл в тупик, и запустить по другим рельсам. Недавно я был сильнее, чем теперь, но куда дальше от совершенства. Ты меня слушаешь?       — Продолжай, — говорит бас. Заэлю вдруг нравится, как звучит это слово.       Медная муфта навинчена поверх костяного кольца, опоясывающего основание шеи. Под муфтой кость почти примыкает к стеклу: между ними тонкая изолирующая прослойка, через которую спокойно проходит игла.       – Я отказался от лишней силы, – говорит Заэль, сосредоточенно глядя на иглу, втягивающую в колбу шприца красноватую жидкость. — И вернулся... обновленным. Никогда не чувствовал себя настолько собой, как после этого.       — Ты говоришь: чтобы развиться, надо от чего-то отказаться? — спрашивает бас.       — Схватываешь на лету, — Заэль вытягивает иглу. Издевательские нотки в его голосе почти не слышны.       – Нам не от чего отказываться, — нижний череп останавливается с ним лоб в лоб. Отражение Заэля просвечивает через него. Когда выполняет тонкую работу, Заэльапорро не особо следит за лицом, так что не сразу вспоминает, что у него прищурены глаза и приоткрыт рот. Со стороны это выглядит довольно томно.       — Мы не можем себе позволить сделаться меньше и слабее, — возражает верхний череп.       — Мы и так должны все время есть, — почти всхлипывает нижний. — Почему мы не переходим на следующую ступень?       Заэль постукивает пальцами по подбородку. Вопрос хороший. Насколько он видит, у Аарониеро нет никаких проблем с поглощением частиц, которое для некоторых гиллианов становится пределом развития. Возможно, дело вообще в другом.       – А почему ты уверен, что у тебя она вообще есть? Следующая ступень твоей эволюции?       – Моей эволюции?       Аарониеро задумывается. Заэль знает: в двух засушенных шариках-черепах происходит переосмысление картины мира, согласно которой достаточно отъевшийся гиллиан становится адьюкасом, а адъюкас, если повезет, Эспадой. Заэльапорро перекатывает на языке собственную идею. Что, если правильно питавшийся гиллиан — это вполне самодостаточная форма жизни?       – Есть гипотеза, что все живое развивается от простого к сложному, – говорит Заэльапорро. – Однако, даже если это и так, почему оно должно развиваться по одним и тем же рельсам? Осмелюсь предположить такую последовательность событий, дорогой мой Новено. Как гиллиан, ты мог бы стать адьюкасом, если бы не сожрал того уникального пустого, Метастазию, который и сделал тебя таким, какой ты есть. Но после этого твоя личная эволюция пошла по совершенно другому пути. Ты вполне легально дорос до Эспады за счет накопления огромного количества сведений и возможностей. Формально ты гиллиан, а на самом деле – уже не совсем. Но ты все еще должен есть – и чтобы жить, и чтобы продолжать собирать твою коллекцию…       Заэль говорит размеренно, но его мысли все разгоняются и разгоняются — каруселью. Аарониеро кажется ему все более и более интересным: не только образец, но и источник бездонных сведений о других пустых. Он должен был как следует изучить его раньше, а не дожидаться, пока тот сам начнет дергать его за плечо и задавать вопросы.       Буквально в этот момент Аарониеро сжимает его плечо.       – Чтобы стать, как нормальный Эспада… как ты… нам надо отказаться от Метастазии? – спрашивает писклявая голова почти без своего вечного привизга.       – Если ты откажешься от Метастазии, боюсь, что в Эспаду уже не попадешь, – разводит руками Заэльапорро.       – Ты знаешь все на свете… А если мы пожрем… тебя? – почти шепчет басовитая голова.       Аарониеро резко подтягивает его к себе, на пол падает перчатка, по спине вниз крадется окруженное извивающимися щупальцами сопло. Все самое интересное для Аарониеро — не там, где видят глаза, а там, где ощущают эти щупальца.       Заэль холодно смотрит в четыре пустых глазницы.       – Подавишься.       – А если… сначала развлечемся?       Розовая бровь поднимается над оправой очков.       – Предположим.       Узловатые пальцы другой, людской руки задирают рубашку, оттягивают пояс штанов, впиваются в молочно-белую кожу. Заэлю немного боли только нравится. А если Аарониеро вдруг попытается перейти от ласк к трапезе, ему придется расстаться как минимум с частью щупалец. Аарониеро не теряет времени: несколько крученых жгутов проникают между ягодиц и отыскивают сжатое отверстие, вырывая у Заэльапорро нежданный для него самого вскрик.       Вот так сразу.       Черт, он помнит прошлый раз.       — Подожди... Подожди! — он вырывается и отталкивает Аарониеро. Щупальца, вылезающие из обшитого шнуром рукава, повисают с какой-то трогательной растерянностью.       Форникарас покидает ножны, как лунный луч. Аарониеро не любит луны, но солнца не любит больше. В замке не положено злоупотреблять своими высвобожденными формами, но восьмой и девятый – это всё-таки не первый и второй. Теперь, когда восьмой — уже больше не первый.       «Форникарас, пей».       Заэльапорро запрокидывает голову, выставляя на обозрение, как тает клинок, засунутый в горло, и с оттяжкой сглатывает. Раскрытые влажные губы роняют долгий полустон-полувыдох, который не может не отдаться тягой у Новено в паху.       – А-а-ах-х-х...       Белое тело Заэльапорро взрывается кровью.       Брызги фонтаном ударяют во всё и сползают по зеркалам, по колбе, по рюшам на платье Новено. Кровь растекается, что смола: густая, вязкая, сладкая. Аарониеро собирает кровь левой рукой и всасывает соплом.       Мало кто знает, но Аарониеро совершенно не запоминает лица. Они ему и не нужны, чтобы различать между собой арранкаров. Но почему-то он помнит черты Заэльапорро – вернее, каким тот был раньше. И запах, густой и горячий, как расплавленное стекло. Чудовищная сила бывшего Примеры Эспады сохранила свой вкус, но сократилась до вполне Новено-соразмерных объемов. То есть: в рот поместится.       Два черепа заворожённо вздыхают. Раствор наполняется всплывающими пузырьками. Аарониеро пьян от крови. В Заэльапорро ему хочется погрузиться с головой, попробовать на вкус, выпить... Сожрать.       Да, сожрать. Это же самый лучший способ выразить симпатию. Обе головы согласны.       Заэльапорро выходит из кровавой пелены, одетый четырьмя крыльями и резной юбкой до пола, шелестит лепестками, как дикая орхидея после дождя. Тяжелая груда щупалец шевелится, перебирая по полу, пока из нее не выпутываются стройные ноги.       — Нравится? — спрашивает Заэль.       Аарониеро тянется вперед, собирает его подол в горсть и поднимает до груди. Между свешивающихся капель хорошо видны длинные ноги в облегающих сапогах и — неприкрытое междуножье.       Там нет никакого члена.       Только узкая нежно-розовая щель в бисере прозрачной влаги.       Октава ухмыляется тонко и бессовестно. Пальцы опускаются вниз и проводят по нежной щелке. Длинные капли-слезы, растущие на рукаве, ложатся на бедра липкой бахромой.       Когда Аарониеро давеча зашел в лабораторию и увидел Форникарас, – увидел, как Заэль удовлетворяет себя в форме Форникарас, – он точно так же не мог сдерживаться. Не хотел.       Аарониеро подхватывает Октаву на руки, под бедра, поднимает его сначала на уровень груди... а потом — ещё выше. Заэль плавно седлает его плечи, обхватив коленями основание колбы, а ладонями — верхушку. Будь на месте Аарониеро кто другой, у него бы хрустнули шейные позвонки, даже несмотря на то, что с собранными щупальцами Заэль лёгкий, как цветок.       Заэльапорро притирается к холодному стеклу горячими женственными лепестками. Стекло начинает запотевать. Сквозь него виднеется что-то нежно-розовое, перламутрово-белое, лиловые складки юбки, остальное теряется в смазке, подтекающей снаружи, и растворе, который едва не закипает изнутри.       Аарониеро бессильно стукается черепами о стекло и решает действовать иначе.       — Иди ко мне, сладкая, — этот голос не принадлежит ни одному из черепов. Заэль наклоняется, лукаво глядит из-под розовых волос: его пальцы сжимают уже не гладкое стекло, а угольно-черные вихры. Ах да. Тот парень-синигами, которого Аарониеро когда-то сожрал. – Прекрасная моя, — человеческий голос ласковый, и зелёные глаза смотрят снизу-вверх на Заэльапорро с каким-то щемящим теплом.       Заэльапорро никогда не устанет удивляться, как Новено умудряется так лицедействовать, если в своем природном обличье не может или, по крайней мере, не хочет два слова связать.       Но сейчас ему не до этого. Новено ухмыляется, выравнивая лицо напротив его влагалища, и лижет. Капли смазки, мешающейся со слюной, блестят на губах, но он не захлёбывается — захлёбывается Заэль. Пальцы в длинных глянцевых ногтях царапают голову, присвоенную Аарониеро. Заэль считает, что только так и надо получать удовольствие. На полную катушку.       Аарониеро впивается в розовые сладкие губы своими, целуя их, словно рот, и языком, как в рот, проникая внутрь, пальцами с силой оттягивая белоснежное бедро. Щупальца трутся по ягодицам и занимают другое отверстие, играя в нем так, что Новено чувствует языком их пульсацию сквозь нежные стенки.       Заэльапорро стонет, обвиваясь вокруг его головы и плеч гибкой лозой, крылья судорожно вздымаются и опадают, как и обтянутая тонким шелком плоская грудь. Между его ног — самый настоящий цветок, краснеющий сердцевиной в окружении белых лепестков и истекающий нектаром. Аарониеро пьет его соки, щупальцами проникая в его задницу почти по запястье. Напряжённые бедра сжимают плечи Новено до треска костей и полностью расслабляются, Заэль тонко вскрикивает и – кончает.       Аарониеро перехватывает Заэльапорро под крылья и позволяет ему сползти — этак до своего пояса. Заэльапорро вцепляется в фигурные наплечники Аарониеро, прижимаясь щекой и ободком маски к его груди, справедливости ради, более мускулистой, чем у него самого. Член упирается ему в бледные ягодицы, усеянные отпечатками жадной ладони.       — Хочешь оттрахать меня, — голос Октавы льется горячей расплавленной патокой. Это не то чтобы вопрос.       Аарониеро позволяет лицу синигами растаять, как воск, поднесенный к огню, и возвращает гладкую колбу.       — Да. Всезнающая ты шлюшка, — выговаривают два его настоящих голоса в унисон. Заэльапорро не берет оскорбление в голову: оно сразу отправляется вниз, в пульсирующую, припухшую пизду, и отдается там сладкой вибрацией.       Аарониеро спускает его чуть ниже, держа за задницу, и насаживает этой самой пиздой на член, сразу двинув бедрами, чтобы войти до предела. Из горла Заэля вырывается резкий стон, повторяющийся с каждым ритмичным движением. Аарониеро может делать это довольно долго. Он никуда не спешит.       Заэль обвивает основание колбы руками, видит в отражении, как пылает его лицо, и не сразу замечает разительное изменение в духовном контуре. Зато замечает, что скрученные жгуты, разминающие его задницу, вдруг расплелись, растягивая податливое отверстие до предела, куда больше, чем надо для члена — Заэльапорро ахает, тяжело и часто дыша.       Аарониеро как-то очень незаметно, без боли и крови, прорастает клубящейся массой щупалец, в которой тонут его ноги сразу от бедер. Влажно чавкающие щупальца, зубастые рты и огромные вытаращенные глаза ерзают, отираются о глянцевый пол. В Заэлево хорошо подготовленное отверстие входит уже не жгут, а совсем другое щупальце. С присосками, оставляющими на коже круглые отпечатки. Толщиной с руку уже на конце, и становящееся толще и толще.       – Мы с тобой так похожи, – неожиданно разборчиво говорит верхняя голова. — Наши тела просто созданы друг для друга. Может, ты… к этому и развивался?       Заэльапорро пытается мыслить ясно, но он слишком заведён. И категорически не согласен. Они разные, и именно поэтому он позволяет Аарониеро брать себя, распяливать как душе угодно, чтобы получить опыт, который невозможен ни с кем другим... А уж за эти глумливые слова он заставит его заплатить по отдельному счету.       Жар затапливает его от бедер до лица, ударяет в раскрасневшиеся щеки, волной поднимается ещё один оргазм, заставляющий его до боли сжать тренированными мышцами и щупальце, и основание члена.       Костяной ободок его маски-диадемы ударяется о стекло, все ещё мокрое от его собственных соков. Ненасытная Глотонерия пульсирует под ними, истекая слюной. Черепа закатываются, Аарониеро стонет на два голоса и выплескивается в Заэля, долго и густо, прижимая его к себе уже слишком сильно, хаотично шаря по спине и хватая за чувствительные основания крыльев.       По бедрам течет сперма и затекает за голенища высоченных замшево-черных сапог.       Заэль морщит нос.       Растрёпанные волосы склеились от пота и смазки, юбка скомкана, щупальце в заднице ощущается уже не приятно, а холодно, липко и даже больно.       — Вынимай, — он старается говорить твердо, хотя все ещё дышит тяжело, сжимает дрожащими руками свой задранный подол и трепещет крыльями, как юная стрекоза.       Аарониеро слушается, вытягивает огромное щупальце (ах, это все ещё сладко само по себе!) и просто держит Заэля несколько секунд. Заэль решает позволить себе отдохнуть и перевести дыхание. Самую малость. Он вовсе не ослабляет бдительность, но, честно говоря, крепкие объятия – тоже довольно редкий и ценный опыт. Даже более редкий, чем огромные члены в заднице, если уж на то пошло.       Ровно до тех пор, пока Новено не начинает его жрать.       То есть затягивает одно из болтающихся крыльев в один из ртов чавкающей Глотонерии и закусывает желейно свисающие капли. Заэль издает возмущенный вопль, выдергивает пожеванное крыло и стряхивает с себя чужие руки.       – С ума сошел? – шипит Заэль и осекается.       Аарониеро, кажется, сделал это попросту инстинктивно. И вообще испытывает сложности с тем, чтобы собрать себя воедино. Хотя для гиллиана он удивительно хорошо держит форму. Не то чтобы Заэль до этого много трахался с гиллианами. Щупальца беспомощно колышутся, черепа плавают в колбе, как снулые рыбы, глазницами кверху, стекло тонко вибрирует, посылая по комнате зеркальный звон.       Заэльапорро восстанавливает дыхание, сводит ноги, между которых приятно саднит, и сползает с горы чавкающей губчатой плоти. Накидывает плащ на полуголое тощее тело, проверяет сохранность пробирок.       Черт, они действительно кое в чем похожи.       Может быть, они и недостаточно эволюционировали с точки зрения науки, но на самом деле… им хватает. Это противоречит его же собственной теории эволюции, но горе тому, кто под теории подтягивает реальность, а не наоборот.       Их владыку-конкистадора привлекают те, с кем можно до поры до времени играть в людей. Тем, кто жаждет потешить свою гордыню, тем, кто изнывает от скуки, гнева, тоски, злобы, он дает коллектив, дает фракцию, которая изображает семью или свиту, даёт врага, против которого можно идти с оружием. Человеческое, слишком человеческое. Так легко манипулировать.       С Заэльапорро так не получается.       С Аарониеро тоже.       Они оба слишком странные.       Может быть, именно эта странность даст им лишний шанс выжить.       Кривые зеркала глумятся над фигурой Заэля, то превращая ее в тонкую загогулину, то раздувая в шар.       Он вдруг понимает, откуда взялась нежность того синигами. Да ведь Аарониеро же — превосходный архивист-каталогизатор! Моментально подобрал и с фотографической точностью интонации воспроизвёл для него слова, которые тот парень когда-то сказал своей женщине.       Заэль разражается смехом. Черт возьми, он рад, что Новено ни с кем не общается, и никто не общается с Новено. Заэльапорро с удовольствием составит ему компанию в его одиночестве.       — Я ещё приду. Когда закончу анализ, – обещает Заэль и с усмешкой хлопает ладонью по мясистой плоти Глотонерии.       А потом придет ещё. Только очень наивный инженер всерьез станет собирать за день установку, которую можно спокойно собирать неделю и получить ещё и надбавку за вредность.       Блокнот, закупоренная пробирка с образцом, перчатки, — Заэль, как всегда, собирается быстро.       – Кстати, Аарониеро, – уже у двери Заэльапорро оглядывается и показывает пальцем наверх. Верхний череп переворачивается и следит за его взглядом. Пустая башня тянется к небу, в темноту, сужаясь вдали. – Ты знаешь, что это действительно маяк?