unbearable.

Воск тянется, плавится, капает по столу и медленно заливает собой дерево, страницы зачитанной до дыр книги и оставляет в воздухе стойкий запах сгоревшей свечи. Александр не замечает этого. Или делает вид, что не замечает. Машинально отодвигает книгу и продолжает смотреть в пустоту, погруженный в свои мысли. Прошло два месяца с того дня, как ему пришло письмо из Южной Каролины, письмо, полностью разрушевшее его жизнь. Элайза отчаялась за попытками вернуть его в реальность, но кротко продолжала напоминать ему, что жизнь продолжается, идет, и что стоит, как бы не было сложно, вернуться к этой жизни и постараться встать с колен, как у Гамильтона это получалось не один раз. Но Александр продолжал молчать. Он почти перестал писать. Практически ничего не ел и не пил, только сидел целыми днями в своем кабинете и перечитывал старые письма, как будто мог найти в них утешение. Элизабет поджимала губы, сдерживала слезы и в безмолвной молитве поднимала взгляд к небесам, когда испуганный сын дергал ее за платье: "Почему папа не выходит из комнаты?" "Все хорошо, Филипп, вот увидишь, совсем скоро он с тобой поиграет" - отвечала, сама не веря своим словам, Скайлер, и тихо молила Александра выйти хоть на минутку. А Гамильтон все не выходил. Дни шли за днями, жизнь текла, а его, казалось, в этой жизни уже не было. Он приглушенно вздыхает, уже не утирает слез, лишь в сотый раз рисует чей-то портрет, с почти ювелирной тщательностью прорисовывая такие милые ему черты. Дрожащие губы выдыхают чужое имя, из карих глаз с новым потоком льются бессмысленные слезы. —Ты не мог покинуть меня, Джон. Мой дорогой, мой дорогой Джон.. Бледные пальцы болезненно сжимают письмо, уже выученное наизусть, "..i miss you, Hamilton.." — как бы между прочим написанное среди военных сводок, так ранит и так греет. В голове всплывает их первая встреча. "Raise a glass to freedom", — проносится чудесный голос Лоуренса в голове старой пластинкой, сгоревшим воспоминанием, счастливыми днями, когда они были вместе, когда в юных умах горела пламенем Идеи революция, когда сил в крови было больше, чем страха, когда они были едины, насколько это возможно. Милые глаза все еще смотрят на него. Александр не в силах терпеть этого, он хватается за голову и издает сдавленный стон, давится рыданиями. "Невыносимо". Такие уютные объятия, такие теплые слова. "Невыносимо". Призраки прошедших дней, радостные взгляды в толпе бунтующих, спонтанно быстрые поцелуи при прощании. "Невыносимо". Каштановые кудри, веснушки, эти выразительные глаза, эти прекрасные руки, которые так хотелось рисовать. "Невыносимо". Бесконечные недели на работе, все ради одной единственной возможности остаться лишь вдвоем, наедине, ради возможности взять Лоуренса за руку, вдохнуть его запах пороха и корицы, заглянуть в эти океанической глубины глаза и найти в них взаимную нежность. Он ведь так молил Джона перевестись в полк ближе. Так молил Вашингтона о единственном шансе увидеть лучшего друга. Лоуренс пообещал ему, что они совсем скоро встретятся. Потом - молчание. Несколько месяцев, тревожное, которое не спутать ни с чем - тревожное ожидание ответа. Больше Джон не писал. Когда в то утро Элайза сказала "Александр, тебе письмо из Южной Каролины", какая-то часть Гамильтона знала, что это письмо изменит все и навсегда. Но он даже не догадывался насколько. "Это от Джона Лоуренса, я обязательно прочту его после завтрака." Вы когда-нибудь жалели о своих совершенно невинных словах? "Лейтенант полковник Джон Лоуренс был убит в бою против Британский Войск в Южной Каролине." Когда-нибудь строки врезались вам в сознание острым лезвием? Так сильно, что мозг не способен осознать посыл этих строк до конца. "Убит". Как? Джон Лоуренс? Е г о Джон? Он же не может быть убит, это ошибка. Но никакой ошибки не было. Они даже не попрощались. Рука Александра дрожала. На письменном столе так и осталось лежать письмо, адресованное Джону, которое никогда уже не будет отправлено и никогда уже не будет прочитано. Хотелось забыться. Никогда больше не знать этого мира, в котором нет Его. Не просыпаться. "Да ладно, Алекс, это просто ребячество. Ты столько раз сталкивался со смертью, ты вырос в разрухе и хаосе, в 12 лет стал сиротой, ты прошел войну. Почему же сейчас так сложно встать?" — с упреком шептал внутренний голос. Но сил хватало едва ли на то, чтобы дышать. Александру было сложно доверять людям. Он был открыт и приветлив, общителен, но на самом деле всегда скептично относился ко всему человечеству, с опаской раненного зверя. И вот, человек, которому он доверился больше, чем себе самому. Человек, похитивший его сердце целиком и полностью. Человек, который единственный умел переубедить Гамильтона в чем бы то ни было, чье слово было законом. Человек, за которого Александр убил бы, и ради которого жил. И вот это человек исчез. И его идеи, его поступки, его освобождение и благородство, его храбрость, его поразительное умение вести за собой, нескончаемая бескорыстная любовь к этой жизни, его желание сделать этот мир лучше — все это сгорело вместе с ним, будто никогда и не существовало. Все было зря. Все жертвы были напрасны. "Лоуренс мертв, Александр. Хватит убеждать себя в обратном." — настойчиво продолжал твердить внутренний голос. Но Гамильтон не слышал больше ничего, кроме голоса Джона, который приглушал его собственный. Александр погрузился в воспоминания, перебирал их, как драгоценные камни, разбирал по крупицам все дни, в которых Лоуренс еще был жив. Реальность перестала существовать. Осталось лишь прошлое. Счастливое, полное надежд, в котором еще все было хорошо. Гамильтон выдумал себе утопичную нереальность, в ней и оставался все это время. Под утратившие блеск глаза легли тени, на запястьях выпирали кости, здоровье пошатнулось, бессонные ночи вошли в привычку, и Александр медленно убивал себя, сам того не замечая. Никому не позволял войти в кабинет. На губах сияет отчаянием слабая улыбка - он держит Джона за руку, он говорит ему что-то очень хорошее, они вместе, на календаре - 1776 год. Лоуренс отвечает Алексу и они смеются, оба юные, радостные, оба полные сил. Гамильтон что-то спрашивает у Джона. Они куда-то идут. Рука об руку, плечо к плечу. Вокруг солнце и цветущие парки. Элайза тихо стоит за дверью и слышит, как Гамильтон смеётся. За окном завывает буря, в свеча в кабинете давно потухла, вокруг холод. Александр с кем-то разговаривает. Можно подумать, что он получает ответ. Элизабет застыла в нерешительности - дверь в комнату заперта, а муж ничего не ел с прошлого вечера. Девушка собирает всю волю в кулак и осторожно стучится в кабинет. Ее будто не слышат. Она стучит настойчивее. —Дорогой?.. Открой дверь, прошу тебя. Молчание. —Александр, пожалуйста.. Голубые глаза слезятся, ладони Элайзы дрожат. Ответа снова не последовало. —Джон, это самый счастливый день моей жизни.. — слышит из-за двери обессиленный шёпот родного голоса Скайлер и по ее щекам стекают слезы. Часы бьют полночь.