Урод

Передо мной ты. А значит передо мной очередной урод, нарушающий закон и угрожающий обществу. А каждый урод должен быть наказан. Избиваю тебя с наслаждением. Мразь. Выродок. Ишь чего захотел — подобие теракта устроить, оружие массового поражение применить. Паники хочешь, смертей? Поглумиться, поиздеваться, всех в рот выебать? Да я тебя сам выебу. Вот так, под живот тебя метким ударом — и ты складываешься вдвое. Веревка, которой ты меня связал час назад, валяется на полу как тропическая серая змея. Шибарист недоделанный. Ничего, меня и не из такого учили выбираться. И мне кажется, что я отбил тебе уже все почки. Будешь потом по больницам таскаться, стонать от боли, кровью ссать — хорошее наказание, для такого урода, как ты. И я ощущаю себя защитником города, его праведным мстителем. Не хватает только плаща за спиной. Перед глазами ты и только ты. Моя цель. И я наношу новый удар. Наши взгляды пересекаются. Глаза у тебя синие-синие, и под ними давно въелась усталая чернота. Будто татуировкой. Я могу и добавить. Бью наотмашь, прямо в лицо, чтоб всю ночь компрессы прикладывал потом. А я на следующий день полюбуюсь на сочный фингал под твоим глазом. Фингал моего собственного производства. Знаю я, что ты задумал. Псих. Безумец. Всё зубы точишь на братца своего — на славного мэра славного города. Всеобщая паника, крики, мертвое тело — этого ты вожделеешь? Сам-то ничего не добился — только зависть тебя и сжирает в твои сорок семь лет. Ишь удумал чего — убить братца, это у тебя не выйдет. Я лично помешаю тебе. Я кто? Доблестный агент спецслужбы. То-то же. В один момент драки спотыкаешься на месте, падаешь ничком на пол. Я медлю. Ты быстро сворачиваешься клубочком, прикрываешь ладонями голову, ожидаешь ударов. Приподнимаю твое лицо за подбородок грязным носком моего берца. — Вставай, сука. — рычу, — Лежачих не бью. У меня как-никак и принципы есть. Кодекс чести. Смотрю, как ты медленно встаешь на трясущихся ногах. Вот теперь можно. Наношу четкие, лаконичные удары. Ты выплевываешь на фиолетовый пол сгусток крови. И губы у тебя алые-алые от нее. Отчего-то долго смотрю на струйку крови, вытекающую у тебя изо рта. А драться ты так и не научился за полгода — руками нелепо взмахиваешь, уворачиваешься от меня, пригибаешься. Ничего, загоняю тебя в угол, грубо прижимаю к фиолетовой стенке за глотку. Ты выше меня на целую голову, и смотришь глупо сверху-вниз. Не ожидал, сукин сын? Моргаешь растерянно, пока я чувствую сквозь пальцы твой дергающийся кадык. Брови у тебя сведены яростно, и мы несколько минут просто буравим друг друга ненавидящими взглядами в тишине. И ты только по губам острым, влажным язычком проводишь, кровь слизываешь. Давай, попизди еще что-нибудь своим голосочком со странным акцентом. Вычурным, полоумным. Так и не научился говорить нормально. Здесь вам не ваше немецкое шайсе-швайсе, здесь Денвилль, мать его. Я тебе покажу, что здесь делают с такими уродами, как ты. Одной рукой все еще крепко держу тебя, другой шарю по твоему телу в поисках пульта управления. Чтобы остановить опасное изобретение, чтобы не допустить беды. Быстро приподнимаю полы твоего идеально белого халата, залезаю пальцами под черный свитер. Вот и пульт — за ремень брюк засунут. А ты еще дергаешься, и губы кривишь в нелепой усмешке — щекотно тебе. Урод. Направляю на устройство. Жму на выпуклую кнопку. Параллельно на тебя кошусь одним глазом — чтоб не придумал еще чего. А ты стоишь такой невинный, губы винного цвета кусаешь. Потрескавшиеся. Что-то не больно расстроен. Чувствую подвох. Жму еще раз на кнопку. Ничего не происходит. Смотрю снова на тебя, на урода, а у тебя в глазах хитреца поганая. — Я автоматический таймер поставить, — произносишь ты довольно, нараспев, — всё, конец игры. Сдаваться. Да хуй там плавал. Оставляю тебя, бегу к вычурному изобретению. Громоздкому. Дикому. Нелепому, как ты сам. Стоит прицелом прямиком в открытое окно. Так и есть — по центру примотан таймер. Вот дрянь. Мои руки потеют. Что делать-то? Судорожно оглядываю всё устройство, пока цифры омерзительно быстро ведут обратный отсчет. 30. 29. 28. 27… И вроде привычная ситуация, рявкаю на себя мысленно: «Соберись давай!», но что-то переклинивает в голове, и я только зависаю в беспощадной панике. По виску течет струйка пота. Мне удушливо жарко. И мир становится как за стеклом. Вижу только цифры и не понимаю ничего. Что происходит?! Приступ дереализации? Или просто от летней духоты уже едет крыша? И я стою, как тупой болван, пальцы только дрожат и горло пересохло. Ты незаметно подходишь со спины. — Перри, ты чего? — и голос у тебя испуганный, — вот же кнопка самоуничтожения. Тонким пальцем тычешь в бок устройства. Я заглядываю за угол. И сразу хочется прибить себя. Вот дурак. Сплоховал. Не заметил. Прихожу в себя, резко трясу головой. Даю себе пощечину. Морок рассеивается. — Спасибо, — бурчу сквозь зубы. Недоволен собой. Ошибся. Ошибся впервые за долгое время. Ошибся впервые, кажется, за всю жизнь. Жму прямиком в центр ядрено красной кнопки. Мы оба отскакиваем синхронно. Я натягиваю федору на затылок. Ты — прикрываешься халатом. Устройство взрывается, заскрипев металлическими суставами в финальной агонии. Яркими брызгами огня разлетается во все стороны. Вокруг дым, и мы надрывно кашляем вдвоем. Я пытаюсь различить твою фигуру. Ты сидишь, сгорбившись на полу. Смахиваешь темные пряди с мокрого лба. Я на ощупь хватаю тебя за костлявые плечи, бью по щеке. — Открывай крышу, мать твою, сейчас задохнемся тут оба! Ты быстро и согласно киваешь, шаришь рукой в кармане халата и находишь другой пульт. Одни пульты да кнопки кругом. Свихнуться с тобой можно. Крыша благосклонно распахивается, озаряет стены вечерним, золотым солнцем. Воздух. Свежий, Денвилльский воздух. Я вдыхаю полной грудью. Дым потихоньку рассеивается. Ты рядом стоишь, потягиваешься, шею разминаешь. Внезапно, перехватываешь мой взгляд, смотришь быстрым взором хитрых глаз, и мы неожиданно оба заходимся в смехе. В болезненном и диком. Я аж хриплю от хохота. — Как ты вообще мог не найти кнопку? — давясь от смеха произносишь ты. Ну, сплоховал я, с кем не бывает. — Раньше по центру была, — неловко оправдываюсь. Что мне еще остается сейчас, кроме неловких оправданий. — В следующий раз я по центру и поставить для таких идиотов, как ты. Dummkopf. Я ему пальцем только грожу. Но это уже шуточно больше. Мне все еще безудержно весело. Испуг и паника всегда выливается в нездоровый смех. Защитная реакция. — А представляешь, — заходится враг в новом приступе смеха, — представляешь, ты бы не успеть, и он бы реально выстрелил… Я представляю, и смеюсь как умалишенный. — Да никогда в жизни. Храбрюсь. Да только теперь хоть кулаком себя в грудь забейся. А факт на лицо — проебался. — Тебя бы тогда выкинуть из агентства. Твой старый хрыч начальник. Вот и вмазать бы тебе за такие слова о начальстве, а только мои губы сами в разные стороны расплываются. Действительно, хрыч старый. И вижу прям, как будет всё –брови будут приподнимать удивленно, головой покачивать недовольно вдвоем — он и его личный педик — рыжий Карл. Подвели вы нас, мол, агент Перри, шляпу на стол. Тьфу. И я смотрю на тебя улыбающегося, и внезапно, ловлю себя на мысли, что, на удивление, вот в данный момент, конкретно в эту секунду раздражаешь ты меня меньше, чем всегда. Хрень какая-то. По голове б себе постучать. В агентстве не зря говорили всегда — не привязываться, не попадать под чары преступника. Этот урок, как мне казалось, я хорошо усвоил давно. Ведь мы настоящие враги. Герой и злодей. Защитник и монстр. Победитель и урод. Я хмурюсь. Пальцем в тебя тычу. — Расскажешь кому — прибью. Ты подмигиваешь довольно. — Не бояться, я — кремень. Знаю я этот кремень. При каждом удобном случае мне припоминать будешь. Шантажист гребанный. Нет, проигрывать я не намерен. Даже в этой ситуации. — Согласен сегодня на ничью, — нарочито высокомерно протягиваю тебе руку. Может, протягиваю чересчур резко, потому что ты внезапно вздрагиваешь и отступаешь на шаг назад. Смотришь затравленно. Будто думаешь, что сейчас я опять ударю тебя. Неловко как-то. Мы оба это чувствуем. Но я все еще стою с протянутой рукой, давлю улыбочку и жду. Наконец, ты осторожно, не веря, протягиваешь руку в ответ. Я облегченно выдыхаю. Пожимаю твои длинные, бледные пальцы. И первый раз мы касаемся друг друга не во время драки. Не с ненавистью. А так, просто. На секунду задерживаюсь дольше, чем нужно, чтобы запомнить этот момент навсегда. Странное чувство. Новое. А фингал то знатный завтра будет у тебя, кстати. — Иди на кухню, приложи что-нибудь, — против воли срывается с моих губ. Ты окидываешь меня удивленным, насмешливым взглядом: сначала избивал, а теперь заботу проявляет? Я смущаюсь на секунду. Что не так сказал-то? Нет, я знаю, конечно, что на тебе как на псине подзаборной все заживает, но лед из морозилки не помешает приложить. — Лед приложи. — Да приложить, приложить. Не бей только, — ты усмехаешься покорно. Трясешь мою руку еще раз. На этот раз смелее. Расходиться пора. Я поправляю шляпу. И что теперь, после такого? Прощаться еще надо что ли? «До свидания» говорить? Это уж слишком. Смешно. Обняться еще не хватало, чтоб вообще как два педика выглядеть. Никогда. Но я чего-то все-равно жду. Финальной фразы что ли, которая всё объяснит и поставит на свое место. Переминаюсь с ноги на ногу. Ты это видишь прекрасно, и тебе явно нравится наблюдать над моими моральными мучениями. Скрещиваешь руки на груди. Пауза затягивается. Я оглядываю тебя. Избитый, бледный, всклокоченный, сутулый, около носа запекшаяся кровь. Усмехаешься. — Иди нахуй, Перри-спецагент, — произносишь, наконец, довольно. И я облегченно выдыхаю.