Menschlich sein

      Семь часов "пытки" у Мюллера были самыми длинными в жизни Штирлица. Это была маленькая победа, предстояло ещё много сделать: закончить дело с Борманом, помочь Кэт и понять, что случилось с Плейшнером. Только вначале ему пришлось зайти к Шелленбергу, который его вызвал сразу, как только он был отпущен группенфюрером. Разведчик стоял и слушал шефа, который ходил по комнате, рассуждая насчёт пастора. Неожиданно он замер напротив того и сделал паузу. — Штирлиц, вы... - недоговаривая, Шелленберг шагнул к штандартенфюреру СС и лёгким движением руки указал на лицо подчинённого, который стоял с неизменным спокойным, даже безразличным видом.       Разведчик посмотрел на своего шефа недоверчиво, приподнял брови, а потом коснулся кончиками пальцев щеки - мокрая. Не понимая, почему, он провёл рукой повыше - всё ещё мокро. Штирлиц посмотрел на свою руку - прозрачное, значит, не кровь. "Не может быть..." - странная, даже нелепая в своём роде догадка мелькнула в голове. Выходит, это слёзы, потому что он готов был поклясться, что это не пот. Слёзы? Штандартенфюрер замер, пытаясь понять, как же так получилось. Он не чувствовал себя расстроенным, даже грусти сейчас он не испытывал. Честно говоря, сейчас он был как всегда спокоен и собран. По крайней мере, он был в этом уверен, до этой находки. На секунду Штирлиц задумался: а когда он вообще последний раз плакал? Такое вообще было? Ему показалось, что подобное было явно не в этой жизни. Может быть там... В Советском Союзе когда-то очень давно он позволял себе слёзы. Мужчина вспомнил, что он не проронил ни слезы, когда узнал, что Эрвин погиб. Не было такого даже в тот день, когда ему устроили встречу с женой. Для него эмоции были роскошью, которую он, очевидно, не мог себе позволить.       "Провал?" - подумал Штирлиц, переводя взгляд на бригадефюрера, который выжидающе на него смотрел. Для разведчика подобное могло быть равно провалу или сумасшествию. Если он потерял контроль над эмоциями - то это провал, ведь дальше так работать будет невозможно и он всех подведёт. Не сможет помочь, не сможет рационально оценить ситуацию и подстроиться под обстоятельства, если собственные эмоции встанут на пути. Штандартенфюрер снова непонимающе посмотрел на свою руку, потом на шефа, а затем, стараясь не показать в полной мере своё непонимание произнёс: — Видимо, я болен, иначе объяснить подобное не могу. — Для Вас, Штирлиц, слёзы - это болезнь? - невесело усмехнулся Шелленберг, продолжая стоять близко с ним и смотреть своим пронзительным, анализирующим взглядом. — Вы ошибаетесь, - мужчина вздохнул и заключил. - Разведчики не плачут.       Ему очень хотелось добавить: "Не в нашей компетенции..." Но было понятно, что это, скорее всего, будет лишним. Потому что лучше всего люди запоминают последнюю фразу. Штирлиц искренне надеялся, что его шеф спишет это на какую-нибудь странную болезнь или ещё что. Очень не хотелось выглядеть глупо перед начальством особенно в такое важное время. Центр ждёт от него успехов и новостей любыми способами, а у него происходит подобная непонятная ситуация. В общем, штандартенфюрер ждал, что сейчас Шелленберг рассмеётся и скажет: "Хорошо, а теперь о деле..." или "Так, а сейчас обсудим..." Что-то другое придёт на смену этой теме. Вероятнее всего по работе. — Люди плачут, - вдруг раздалось со стороны его шефа.       Непонимающе Штирлиц перевёл взгляд на Шелленберга: что тот хочет этим сказать? Это опять казалось игрой, сплошной бесконечной игрой, где приходилось искать подвохи, подводные камни, ложь, притворство, шутки, короче говоря, всё на свете. Он выжидающе смотрел на бригадефюрера, как вдруг тот протянул руку к его лицу и большим пальцем стал проводить по мокрым дорожкам. Сложно назвать подобное действие "вытиранием", скорее уж тогда "смазывание" или "размазывание", в общем, не очень поэтично. Подобное действие выходило за все рамки теорий и планов разведчика; он замер. Замер, стараясь не дышать, и только чувствовал спокойные прикосновения своего начальника, которого это всё не сильно смущало или удивляло. Штирлиц смотрел на задумчивое лицо Шелленберга, в то время как тот продолжил: — Неужели вы считаете себя не человеком? — Никак нет, бригадефюрер, - мгновенно отчеканил он.       А теперь чёрт его поймёт: привычка это выработанная годами отвечать в такой манере или сейчас он решил, что так лучше всего. К сожалению, подобных моментов было много и часто возникала мысль: это я решил так поступить или это уже механизм? Тем не менее, прямо сейчас это было совершенно неважно. Он надеялся, что обращение поможет напомнить Шелленбергу о работе и разговор перейдёт на другую тему. Его шеф тихо рассмеялся, потом бросил странный взгляд на него, провёл пальцами по скуле и наконец убрал руку. На самом деле, это было настоящим облегчением. Штирлиц боялся в один момент забыть как вообще дышать. Было бы очень глупо и смешно, если бы произошло ещё и что-то подобное. Наверное, Шелленберг посчитал бы его совершенно сошедшим с ума. — Вы, я уверен, понимаете, что я изучаю каждого с кем я работаю. Вы тоже так делаете, другие делают, в общем, все. Так вот, вас я тоже изучал, потому что я предпочитаю понимать с кем я имею дело и что можно ожидать от того или иного сотрудника, - он достал сигарету и закурил. - Штирлиц, вы хороший сотрудник. Позволю себе бестактность, как со стороны начальства, и не побоюсь сказать: и хороший человек. По крайней мере, я сделал такие выводы. Вы хороши, но вот это, например, наконец показывает ваши упущения. Вы слишком закрылись в себе, закупорили свои чувства и эмоции в одну бутылку. Вы никогда не бываете полностью расслаблены или открыты.       На секунду тот остановился посреди своего монолога и выпустил дым, посматривая на кольца. Разведчик всегда знал, что Шелленберг опасен. Он опасен тем, что он крайне умён и проницателен. Было понятно, что в плане стратегий его практически невозможно превзойти. Кто же знал, что в стратегии поведения тоже, причём настолько. Штирлицу оставалось лишь мысленно ругать себя за то, что подобное так заметно. Чёрт, а ведь он считал, что умеет выглядеть полностью расслабленным и даже весёлым. — Я посоветую вам, как ваш начальник, - вдруг у него блеснули глаза и он оживлённо вскинул руку с сигаретой. - Нет! Это будет приказом - позвольте себе быть человеком хотя бы иногда. Вы убьёте себя такими темпами и я потеряю прекрасного сотрудника. Как я буду оправдываться за потерю важных кадров? А перед Мюллером как я буду? Вы об этом не подумали? Штандартенфюрер Штирлиц, как же безответственно губить себя, зная, что нам с вами предстоит ещё не раз утереть нос старине Мюллеру.       Эта немного шуточная и весёлая речь разрядила обстановку для разведчика, который улыбнулся и даже рассмеялся. И то верно, предстоит ещё уйма работы. Он собирался уже распрощаться и уйти, как Шелленберг положил ему руку на плечо и серьёзно сказал: — Про приказ я серьёзно, как и про Мюллера. Слышал, знаю, что произошло. Неудивительно, что даже вы уже "ломаетесь", отдохните. Завтра чтобы я вас здесь не видел и не потерплю возражений. Всё будет оформлено, а сейчас езжайте домой.       Штирлицу оставалось лишь сдержанно кивнуть и поблагодарить шефа. Он надеялся, что ситуация не повлияет в плохую сторону на его дело и положение, хотя сложно предсказать. Мужчина шёл по коридору и тут раздался знакомый пронзительный звук сирены. "Будут бомбить", - подумал он и вздохнул. Не скоро он доберётся до дома, пора спускаться в бомбоубежище. По пути он заметил шефа, который с натянутой улыбкой говорил с группенфюрером Мюллером. Штирлиц был готов поклясться, что Шелленберг, заметив его, улыбнулся ещё шире и незаметно кивнул. Он был уверен, что в этот самый момент Мюллер сам для себя подтвердил свою характеристику для бригадефюрера: "Ваш красавец шеф злей меня в тысячу раз." Несомненно злей, когда дело касается его любимых сотрудников. Штирлиц это знал, а Шелленберг в этом не сомневался.