О сложностях выбора.

Отчаянье захлёстывает медленно. Ледяными каплями стекает по оконной раме, конденсирует на морозных стёклах, сияет на влажных висках. Того и гляди заболеешь. Он мог годы слагать легенды о свободе, отваге и храбрости, пока сердце наотмашь, размашистым почерком, стучит в дверь - не откроют - пусто, внутри никого, заколачивая гвозди в крышку собственного храма вечности (хрустальный сосуд с пылью - разбей, пусть осядет в щелях половицы). Он мог выбрать её, любую, первую, что увидит в тяжёлых дверях со скрепящими латунными петлями, с водянистыми, жидкими, смоляными прядями, бензиновой грязью пачкающими кипенно-белый шёлк. Она размажет черноту глаз тушью на его рубашке, окрасит синие вены на пальцах дёгтем, вышьет своё имя чернилами на груди, рваными линиями закрашивая уже напечатанное - чужое. Её запах осядет на языке терпкой пряностью - принесите воды, горчит, - сожжённой гвоздикой, лимонной цедрой, фруктовым набором, который добавляют в дешёвый пунш. Покроет кожу ванильной глазурью - не сотрёшь. Придётся резать. Пористый бисквит с ягодной начинкой. Оцените дорогой товар, редкую драгоценность - бриллиант, что покорно зажжёт семейный алтарь (крематорий), чиркнет кровью, согласием, подписью, бросит спичку в мокрый костёр. Она свяжет собственные руки обетом и клятвами, пропустит сквозь пальцы серебрянные ноты, претензии, уберёт недовольство в шкатулку - жемчужную нить. Только бабочки с рваными крыльями не рвутся наружу из пут ржавой клетки у зеркала, ведь от неё пахнет снегом и инеем, а он утопает залитых солнцем мечтах. Под чужими ресницами плавится золото, зияет пожар, мажет грубую ткань ладоней восковыми каплями, горячими слезами, поцелуями на щеках. Топит замёрзших ночью мотыльков в чае. Горячем. Сливочном. Перемешивает чужие чувства металлической ложечкой - тихо, без единого звука, запретно. Он уже и не надеется на унисон, пока лёгкие медленно зарастают плесенью, а под кожей во всю цветёт сырость - трясина - засасывает. Его волосы - солнечные зайчики, собери всех (подстрели), чтобы успеть к ужину, укради их, пока не заметили. Или пока не украл кто-то другой, не поймал на крючок внимание испуганных оленьих глаз светом фар, острыми когтями вспарывая грудную клетку, клыками - инсектуальную железу. Его? Ошибаешься. Перитон. Хитрый лис. Глаза - две непересекающиеся вертикали - осторожно, порежешься; - топкое болото, пучина, девятый вал. Не подходи. Оступишься на мокрых камнях - задохнёшься. Но нагретый под ногами янтарь не пахнет проросшим мхом, не скрипит на зубах тягучей махровой тиной. Обманка, фикция, качественная подделка, нижний тон. На первый взгляд и не отличишь. Он липнет к холсту, к волосам, к одежде засахарившимися трещинками медовых губ, оставляет маслянистые разводы на тазобедренных косточках. Виновато сияет фиалками на плечах. Прячет стыд под дорогими лацканами, тычется мокрым носом в солнечное сплетение. Слизывает с ключиц растаявшую карамель. На прощание. До следующей встречи. Возможно. Не схватишься пальцами за хвост - потеряешь, упустишь, ускользнёт, не удержишь. Истинную драгоценность не хранят за стеклянной витриной - малейший скол и рассыплется, переливаясь гранями в грязи придорожных луж. Солнце в руках, спрятанное в меховом вороте, обласканное чужими завистливыми взглядами, взрощенное в самой густой тени. Оно не клянётся в вечности, вытирая о брюки лживое «и в горе, в радости». Прячет в кармане блеск реликвии семейных оков. От него веет осенней слякотью, скомканными кленовыми листьями, мороком, вечерницей, утопающей в чаще мха. Думаешь, потухнет - не заметишь. Исчезнет - не станешь искать. Но угольное сердце продолжает тлеть яркими всполохами в старой чугунной пепельнице, в сундуке с тяжёлым замком. Ни ключа, ни пароля, ни записей. Никто не найдёт. Так не замёрзнешь.