Любовь-Морковь

      — Бать, та какое ханахаки? Я даже в Азии ни разу не бывал, и фигнёй этой не увлекался.       — Сядь говорю. Типа я увлекался… кто меня вообще спрашивал? Прилетело и всё тут.       Я уже успел присесть, подвинуть к себе тарелку. Рука замерла на ложке с борщом. Вообще-то тянулся за сметаной. Но батя меня поразил. Этот его тон: я — батя; я — слушай; я — сказал и точка.       И понеслась: о годах молодых и бесшабашных, о стройотряде, о не-маме, а институтской Сяо Люнь, которую все прозвали Люсей. И была она красивая, зараза. Талия тонкая, волосы длиннющие и блестящие, тёмные как растянувшаяся по асфальту смола. И сама такая миниатюрная, крохотная — заморская фарфоровая кукла у нас на серванте, помнишь, стояла. Говорила с акцентом, пахла экзотическим словом таким… — пощелкал пальцами — это самое, иланго-илангэм, или еще как-то эдак, он не помнил.       Я даже не стал исправлять, как правильно, просто сохранял невозмутимое выражение лица. Мне вообще всё казалось абсурдом, из разряда — глаза навыкате, внутри жужжит, но слушать слушаешь. Вчера вон только с мамой годовщину отпраздновали, батя взялся за гитару даже, прослезился. Подозреваю, что всё проделал так, чтоб матери чисто сделать приятное, нормально ж было, отлично посидели. А тут… Короче, Люся. В общем, по словам бати — он в неё влюбился тогда страшно. Ну, и не он один. А жили вчетвером в одной комнате с товарищами, вчетвером их эта пакость и настигла. Тазик по кругу ходил, особенно с вечерней нежданной попойки. Повезло ж достать палёное у местных. И сразу как-то не заметили, а потом углядели, что тошнит желтыми такими, то ли цветками, то ли листками, похожими на связку крохотных бананов.       — Иланг оно и есть, — хмыкнул, вклиниваясь в рассказ, и тут же умолк под взглядом «больно грамотный ты у нас, сына, иланг-иланг свой знаешь, а очевидную болячку ханахаки — нет»!       Короче, бегали они там по очереди за этой Люсей, кто цветы не ленился в поле рвать, кто курткой плечи прикрывал. Днём они в стройотряде, а она в полевой кухне — черпаком компот по стаканам разливала. Компот пили б литрами, если б кто разрешил. И её обязательно кто-нибудь поцеловал бы, если б она разрешила. И не только. Но лето закончилось, все по домам, чтобы встретиться уже в институте. И эта Сяо Люнь взяла, да и умотала в свой… то ли Вьетнам, то ли Китай. Даром, что Люся — укатила, пишите письма.       — Ну и чего? Я так и не понял, что в ней такого было…       — Дак а никто не понял. Но маялись мы этими грёбаными илангами еще месяца три. Рвало желтыми бананами-лепестками. С кровью.       — И поносом, от лихорадки любовной, — съязвил я и едва задницей усидел на стуле, когда батя неожиданно прихлопнул ладонью по столу.       — Я мать твою встретил вовремя, попустило; Вовка, тот в спиртное ударился, оно конечно спирт в перцовке лечит всё, но… спился ведь, а был нормальный, толковый парень. А вот Никитыч! Врачей не признавал, а кашлем так заходился, что слышно было по всем этажам универа. Загибался, бедняга. А главное — к врачам мы его таки пнули — они давай руками разводить. На рентген зырк: как так, откуда этот куст внутри-то вырос, мы не знаем, как резать, мы не знаем! И решил Никитыч — подыхать, так смертью бравых и не павших к ногам женским. Но хуже всех — Петька.       — И что он?       — Поехал, нашел Люсю, женился.       — Да ну бать, это уже не смешно, — фыркнул и засунул ложку с борщом в рот. Без сметаны — не то, но и так годится. Отличный способ подавить рвущийся наружу кашель. Мой. Собственный.       — Сын, оно не пройдет само. Надо или резать, или идти брать.       — Не-не. Я к эскулапу не пойду.       — Тогда к ней иди и бери.       — К ней я тоже не пойду, много чести.       — Ага, так значит она есть?       Борщ я доедал молча, делал вид, что мне очень вкусно и я олень, ничего не понял. Мысленно прокатал это слово на языке — ханахаки. Чуть не выдал обратно фонтаном от сопливости своего положения, да и вообще — кто-то ж додумался это хоть как-то обозвать и романтизировать. Нечем им заняться там, азиатским неженкам.       — Спасибо, было вкусно.       — Это ты матери скажешь. А я, сын, задолбался уже третью неделю есть зелёный борщ средь зимы. То крапива с тебя лезет, то щавель.       — А летом ещё и шпинат попрёт.       — Сначала доживи до лета. И ты мне давай не ёрничай, проблему реши, и забыли. Иначе сам к врачу отведу, пока не поздно.       Я ухмыльнулся. Батя давно не смог бы меня с места сдвинуть, а всё туда же, в родительские угрозы. Впрочем, я ценил и понимал. Всему самому полезному по жизни меня тоже научил он. Ну там, замок ключами в пятом классе открывать, с утра дрелью соседей бесить по субботам.       — А что Никитыч?       — А сам врачом и стал, этим, то ли травником, то ли стоматологом. Сделался затворником, долго мы его не видели, вырывал из себя с корнями. Едва выжил, говорит. Уже больше четверти века никого не это самое…       — А что, так можно было? Да всё-всё, — примирительно поднял руки вверх, не то чтоб стушевавшись по отцовским взглядом из-под кустистых бровей, а скорее просто из уважения. И отошел от раковины с горой посуды: если сейчас встану помою, отца на куски порвет от разрыва шаблона. Придется маме в этот раз самой справляться.       Кашель снова защекотал горло, в грудине до сих пор побаливало от ночного приключения, а тут новые приступы. Как-то зачастили. Может, батя был прав. В короновирус тоже никто не верил, а он — опа — и накрыл земной шар разрекламированной эпидемией. Тоже, кстати, китайский товарищ.       В ребрах зудело, хотелось залезть внутрь себя, и остервенело так исчесаться, пока не полегчает. Ладно, хуже не будет — прежде чем резать, нужно попробовать объясниться. Ночь выдалась тяжелой. Утро — ещё хуже. Днём — меня жареный петух клюнул в одно место.       Долго ждать, пока попрощается с подружками, пока перестанет хихикать, моргать, вертеться на месте — я не стал. Отвел за угол универа. Мне было до такой степени паршиво, да и выглядел соответственно, что шутки в сторону. — Юля, я сейчас скажу и больше предлагать не буду. Ты капец как мне нужна. Так что если вдруг и я тебе тоже — кивни.       Она смотрела внимательно, кажется, вечность, голову склонив набок. А меня лихорадило, лёгкие жгло, опять, небось, крапива на ужин? Батя не порадуется, конечно.       — Такое себе признание в любви, если что, — решила поиздеваться напоследок, ну понятно, придется резать. А я ж не хотел. Сколько там сейчас операция у хирурга в частной клинике стоит?        — А вот это «нужна» это что значит? — ресницами захлопала, любопытная, на палец прядь волос намотала.       — Это просто нужна, ну в смысле нравишься. В смысле… Да блин! У меня тут легкие рвёт на части, она решила повыяснять, пофилософствовать. Я больше не тратил силы на разговоры, сгрёб в охапку и втянул губами, чтоб уже наверняка и вопросов по минимуму.       — Х-хорошо… — пролепетала, когда поставил на место и отпустил. Не ожидала? В шоке? Что? Что ты молчишь, женщина? Нифига не понятно.       — Ага, — лёгкие медленно отпускало. Еще не до конца осознавая, что мне отвечают взаимностью (кажется), я втягивал воздух, осторожно пропускал через себя, и тихо радовался этой возможности.       — То есть… — закивала и ладонями уцепилась в меня. — Я думала, ты никогда не скажешь, так и будешь ходить! А я же всё сразу поняла! — ногтями царапнула по пальцам.       Ногти как — моё; как — ну всё, ты попался; как — вместе и навсегда, и — никак иначе.       Я мотнул головой от неожиданно прилетевшей ехидной мысли. Не-не, об этом мы поговорим с ней позже, обсудим, дополним. Вот главное, что сейчас стало восхитительно легко дышать. Она мне нужна, я — ей, хорошо идём же.       Конечно, Юле так и не признался, что жениться не собирался даже лет через двадцать, хоть повесьте меня, не моё это. И что о детях не мечтаю. Оно всё выяснится потом, само, попозже. Но когда расставались — я всё-таки был ей благодарен. За то, что зелень из меня лезть тогда перестала, дышать стало легче, а спать по ночам — то спокойно, то азартно. Разнообразно мы сражались с ханахаки, тут не поспоришь.       Надеюсь, и она не жалела тоже. Чудо Юля — посрезала всю растительность в лёгких, почти безболезненно.       Вспомнилась мне эта история вовсе не просто так. Сегодня вечером не поленился и заехал в супермаркет купить продукты на борщ. С мамой не виделись сто лет, с тех пор как батя… Но не будем о грустном. Так вот! Со мной натурально чуть не подралась девица за морковку, упакованную в сетку. Будто последняя не в магазине, а на всей планете. Конечно, морковь я уступил, но в лицо запомнил. Что поделаешь, память у меня на лица хорошая, работа обязывает. Мысленно прозвал девицу Люсей, с ехидцей и тоном батиным — уж больно хрупкая, так яростно сражаться за продукты с незнакомым мужиком. Хмыкнул я, хмыкнула она, наградив меня уничижительным взглядом. За что-о? Я ж тебе отдал её! А впрочем, ладно.       В гостях у мамы оказалось чертовски хорошо. И борщ получился очень вкусным. Закатав рукава рубашки, по традиции сел мыть посуду. А потом решил переночевать — так разобрало от тепла, сытости и домашнего уюта. Взбил подушку, улёгся на хрустящую простыню. Только мама до сих пор крахмалит, упрямая. Но хорошо-о-о, дома бывает удивительно хорошо, когда недолго. Растянулся и провалился в сон.       Ночью проснулся от кашля. Зашелся как заядлый курильщик, у которого третья стадия болячки. В горле першило, щекотало, я перевернулся на бок и потянулся к светильнику. Щёлкнул свет. На подушке распласталось крохотное перо от листа моркови.       Ну здрасьте, приехали!