1923 г., весна, Донбасс
Женя уложил сумку на ярко-зелёную траву и воздел руки к небу, попутно разминая плечи. - Наконец-то! Красота! Он подставил лицо подзабытому южному солнцу, за двухлетнее пребывание в Петрограде побледневшее больше обычного. И разочарованно застонал, когда весенний ветерок донёс из-за спины бубнёж Мишки Слонимского. - Давай, пока мы не ушли с вокзала, у тебя ещё есть время вернуться,- Шварц поднял вещи и лёгкой походкой направился со станции «Соль». Мишка тут же запнулся и на своих длинных тонких ногах поспешил за ним. - Но Женя! Деньги ударили мне в голову, каюсь! Но сам подумай, разве это приличное дело - вваливаться без приглашения и даже без предупреждения.. я вообще не уверен, что твои многоуважаемые родители в курсе моего существования. - Вот как раз и познакомитесь. - Я, конечно, буду только счастлив ошибаться.. - В таком случае спешу тебя осчастливить,- Шварц круто развернулся. За время поездки он раз двести успел пожалеть о том, что поехав повидать семью, догадался взять с собой Слонимского. Но, естественно, только вслух - на деле Шварц ни за что бы не поехал один в такое время, когда гражданская война ещё так недвусмысленно напоминала о себе на каждом шагу. Зря, что ли, он сам предлагал Слонимскому поехать вместе? Да, Шварц ужасно соскучился по родным краям, но извечная робость никуда не делась; наоборот, кажется, только усилилась за последние неспокойные годы. В подтверждение мыслей, Шварц с раздражением огибает очередную балку, брошенную прямо по дороге со станции, — Ты, стервь, чего боишься моих родителей? За кого ты их принимаешь? С ума ты сошел. Ему совершенно не хотелось переться в незнакомую, недавно открывшуюся, да ещё и коммунистическую редакцию одному, будучи урождённым евреем, который, к тому же, сражался на стороне белых. Вряд ли Мишка так же сильно переживает о своём знакомстве с четой Шварцев, как сам Шварц - о своём поступлении на работу в бахмутскую газету. Будь его воля, он бы прятался за мишкину пусть и худую, но такую надёжную спину при любом случае. Соляной рудник, возле которого расположен отеческий дом, находился недалеко от центра города. И поэтому с новым приливом сил Шварц всю оставшуюся дорогу успокаивает приятеля: - Ты же литератор, так? Запоминай и сравнивай: я- Володя, ты - Чечевицын. Мои родители оценят, они Чехова котируют. Как и ожидалось, родителей приезд сына вместе с хорошим другом не просто не разочаровал, а скорее успокоил. И как убедился уже Слонимский, сравнение четы Шварцев с героями чеховских рассказов оказалось не просто не пошлым, а на удивление уместным. Даже тот факт, что оба его родителя - земские врачи. Как и ожидалось, у еврейского врача места в доме оказалось достаточно для радушного приёма, а потому молодые люди с чистой душой расположились в одной из двух занимаемых Шварцами комнат. - Извини за скромный приём,- отшутился Женя, помогая Мише уложить второй тюфяк на пол под самым рукомойником. Осталось бросить вещи, и.. собственно, на этом их распаковка с дороги и закончилась. - Брось, всё идеально. У вас тут так аккуратненько всё, чистенько, что на улицах, что в доме. Даже лучше, чем я думал. - Эй! - Что, погнали искать редакцию? - Ну не-ет,- Шварц плюхнулся на свою лежанку лицом вниз, заглушив ленивый стон,- ты совсем не хочешь отдохнуть по-человечески или тебе просто нравится надо мной издеваться? - Я так думал, наша основная цель- это устроиться здесь на работу.. - Говори за себя,- Шварц небрежно вздохнул,- тебя-то, ясень пень, возьмут на нормальную должность. Ещё бы! Молодой многообещающий писатель из самой столицы - тебя вообще в такой дыре вместе с твоими длинными руками и ногами оторвут! А я,- Шварц театрально взмахнул рукой и скорбно сложил брови,- жалкий доходяга, уличный актёр, позор семьи. Вообще сомневаюсь, что мне с моим-то почерком вообще дадут какую-нибудь работу, связанную с письмом. В лучшем случае буду развлекать вас импровизациями в обеденный перерыв и приносить чай. - Ты закончил свой акт самобичевания?- с долей равнодушия, с долей сарказма поинтересовался обычно скромный Мишка Слонимский. Настоящий друг. И добавил не менее пафосным тоном, поддерживая спектакль одного с половиной актёра: - Так и быть, стоически зайду в редакцию первым и буду упрашивать местных казаков-разбойников выделить для тебя работу покруче дворника. Может быть, даже упаду перед ними на колени. - Спасибо, дружище. И да, я закончил,- Шварц резво поднялся и распахнул окно. В комнатку елейным потоком хлынул весенний воздух, пропитанный солнцем и цветами,- Пойдём на рудники. Ты обалдеешь, насколько это красиво. Будто оказаться в зимней сказке посреди жаркого лета.***
Женя пил уже третью кружку шиповника, высовывался из окна, пересчитывая зелёные кустарники и разноцветные домики, пёстрой лентой уходившие по дороге в город. Прошло уже три часа с тех пор, как он проводил Слонимского на разведку в редакцию. Спасибо отцовскому соседу, уполномоченному Сольтреста, что без вопросов вызвался подбросить на своей тачанке до центра Бахмута. Сам Шварц пока остался ждать дома - если его не возьмут, то нечего и приезжать просто так, позориться лишний раз. А если у Мишки всё получится и он завяжет связь с местными литераторами, то и Женю в следующий раз там будут ждать. И вот наконец-то звуки подъезжающей к воротам машины. Женя увлекся чтением найденного у отца томика андреевских рассказов, а потому, когда выглянул из окна в последний раз, то ненадолго оцепенел. Ба, либо всё слишком плохо, либо удивительно хорошо. Какого лешего Мишку прямо до ворот подвозит уже милиционер?! Женя сбегает вниз, на ходу натыкаясь на родителей. Все трое обмениваются недоумёнными взглядами и, не делая поспешных выводов, выкатываются на улицу. - Ну, что я хочу сказать,- Слонимский выглядел подозрительно ошарашенным, как будто у него, помимо самих Шварцев, тоже было на это право. И всё равно тянул, заноза в заднице, разводя руки и растягивая слова,- Женечка, любезный, поздравляю нас! Настолько радушного приёма мне не оказали даже твои родители. Простите мой сомнительный юмор, Лев Борисович и Мария Фёдоровна. - Скажи уже нормально,- не выдержав, слабо рявкнул Шварц младший, чувствуя, как от волнения уже потряхивает поджилки. Слонимский, словно только и ждал подобной реакции, улыбнулся с торжествующим облегчением. - Женя! Для тебя лично у меня две новости. Начну с хорошей: "оторвать с руками и ногами" там хотят не только меня, но и тебя заодно. И плохая,- он лукаво подмигнул,- соответственно, ты мне проспорил. Лев Борисович Шварц молча убедился в том, что всё хорошо, и вернулся в дом, не мешая товарищам на радостях обниматься. Вскоре из открытой форточки предсказуемо донеслись звуки его любительской скрипки. Мелодия «Сентиментального вальса» Чайковского, очевидно, отражала лирические настроения всего дома. - Мишка, чтоб тебя! Извёл,- умильно всхлипывал Женя. - Ага, это я на тебе слегка отыгрался за всё, что испытал там в одну харю. Шварц отстранился и выжидающе поглядел на друга. Слонимский, убедившись, что родителей больше нет поблизости, с готовностью принялся изливать душу куда более подробно: - Значит, так. Приезжаю я в этот отдел «Кочегарки», нахожу секретаря, говорю ему, мол, так и так, приехали из Петрограда по наводке. Нужны ли вам в редакцию страждущие рабочие руки. Этот парниша выслушал меня молча. По виду - деловой, солидный, наш ровесник; а в то же время ощущение не покидало, будто он сам сюда недавно зашёл. Я даже чуть было не уточнил, а работает ли он тут вообще. А нет, опередил меня, говорит так предупредительно: «я вас понял, прошу подождать минутку». И не проходит пары секунд, клянусь, как из кабинета начальника вылетает мужичок-директор и начинает мне чуть ли не руки целовать. Всё за что-то извинялся и благодарил, сам к себе всё так же за руки отвёл и усадил, и начал упрашивать(!!) меня у них остаться. Пытаюсь лицо ровно держать, а сам думаю, какой-то розыгрыш. Но нет, пухлячок тут точно не причём, слишком искренне возился со мной. А этот молодой блондин секретарь тут как тут: стоит, глазами смеётся. Поглядел я на него..и как предчувствовал - не понравилось мне его загадочное выражение. И тогда я понял, с кого за всю эту внезапную фантасмагорию спрашивать: уже развернулся к этому шутнику, как он меня вновь опередил. Едва я на него посмотрел, как тот встрепенулся, прекратил так нагло улыбаться и деловито уточнил у нас обоих сразу: «Раз вы готовы остаться, я тогда пойду всё оформлю». Я успел рот открыть только чтобы сказать, что не один приехал. Эти двое в ещё больший восторг пришли. Блондинистый чертила вообще улыбнулся уже как-то хищно и говорит: «конечно-конечно, замечательно, мы и вашего товарища Шварца оформим тоже немедленно». Шварц выслушивал этот рассказ, и брови его то хмурились, то взлетали в изумлении. Ситуация действительно..фантасмагоричная. - Знаешь, если это действительно розыгрыш..,- наконец, произнёс он, облизнув пересохшие тонкие губы,- я этому шутнику покажу за чувство юмора. Как его фамилия? - Директор называл его "товарищ Олейников".***
Рано утром Женя растолкал Слонимского. - Давай, работник года. Литература ждёт и не дремлет. Сам он едва сомкнул глаза. Как это обычно бывало с его настроением, оно могло смениться так же стремительно и непринужденно, как облачный рисунок на небе. Вслед за радостью от хорошей вести о долгожданной работе тут же прокрались и первые сомнения в собственной компетенции. Раз он теперь всё-таки редактор, ещё и настолько почётный за глаза, надо узнать, с чем вообще предстоит дело. Ещё вчера, едва закончив свой рассказ о посещении редакции, Слонимский увидел растерянную перемену в бледном вытянутом лице напротив: - Это что же получается...я теперь тоже редактор? И весь оставшийся вечер Шварц изводил и себя, и всех вокруг. - Как достать учебник шрифтов? Есть такой на свете?? Если обучать их на новом месте предстоит тому самому донельзя весёлому Олейникову, Шварц не спешит с первых же минут пребывания на рабочем месте позорно разбить возведённый вокруг себя ореол надежды литературы, едва все, кто так на него понадеялись, узнают, что он даже не разбирается в шрифтах. Хорош редактор! И Мишка тоже хорош - не воспринимает шварцевской суматохи всерьёз. Ему-то что волноваться, у него даже тремора нет. Один уже признанный писательский талант и опыт. Но при всей своей самокритичности Шварц бы не назвал себя ленивым. Синдром самозванца, неуверенность в себе как в человеке и, тем более, как в творце, но далеко не лень, раз он всю ночь провозился над пособиями по шрифтам - таки смог откопать накануне вечером единственную во всём городе книжку с печатной теорией. Зато теперь корил себя за внешний вид: встрёпанные с короткого предрассветного сна чёрные волосы всё никак не хотели укладываться в привычный гладкий пробор, а мешки под глазами лишь добивали образ "петроградской писательской звезды". - Петит...нонпарель...корпус...- бормотал себе под нос Шварц, пока они пешкодралом двигались по степной дороге в центр Бахмута. Ещё километров десять, не меньше, и как назло, в такую рань никаких попуток нет. Зато степной пепел с рудников - или, как называл её Шварц вслед за местными, "чёрная пудра" - никуда деваться не спешил, щедро украсив их и без того помятые лица. То ли с волнения, то ли спросонья, разговор не клеился, если не считать коротких бурчаний Шварца о том, что "первый донецкий редакционный день" такими темпами окажется для него и последним. Слонимский, кажется, засыпал на ходу под этот мерный бубнёж. Шварца откровенно выводила его беспечность. - Слышь, ты, редактор со стажем,- он пихнул Мишу под руку,- какие вообще бывают шрифты? Миша со вздохом наконец-то снизошёл ответить: - Жень, ты серьёзно думаешь, что главным твоим занятием будет возня со шрифтами?.. Этот ответ не то, чтобы успокоил Шварца, но заставил задуматься (а потому и замолчать) уж точно. За полчаса до прибытия наткнулись на бодрого мужичка. Живчик добродушно посмеялся с их "чернильных лиц", пошутил что-то насчёт писательского марафета и очень кстати гостеприимно предложил помыться у него. Потом так же по пути поели мороженого, и жить захотелось с новой силой. Шварц вдохнул полной грудью и понял, что никакие местные шутники не заставят его отступить от своей мечты - стать наконец если не писателем, то хотя бы причастным к литературе. Сейчас он вновь чувствовал, что не отступит не только от всяких Олейниковых: ни кроваво-ледяная бойня Гражданки, от которой у него в двадцать лет остался непроходящий тремор, ни актёрская нищета и жизнь с эксцентричной Гаянэ, от которой у него остались паранойя о завтрашнем дне и бесконечные душевные терзания, ни даже слова родителей о том, что из него ничего не выйдет, уже не волновали его. Он слишком долго ждал. И всё же Шварц на всю жизнь запомнил, как с самого детства отец раздражался попыткам Жени изображать из себя писателя, или как в сложном подростковом возрасте, во время споров с матерью, та в сердцах говорила ему, что «такие вырастают неудачникам и кончают самоубийством». Обиды пройдут, а мечта осталась. Ради неё и стоит жить дальше и пробовать себя в чём-то новом. Он пошёл в актёрское, думая, что это единственная стезя искусства, где ему найдётся уголок, ведь говорить он умеет гораздо лучше, чем писать. И всё-таки тяга к литературе пересилила. Дружба с писателями, связи, и вот уже первыми, маленькими, но решительными шагами идёт прямиком навстречу своей детской мечте. За последние лет десять его насыщенной жизни, полной тревог, лишений и перемен, именно эта мечта, которую он едва успел похоронить, а сейчас так расторопно откопал, продолжала дарить ему надежду на своё место под солнцем.***
Как и ожидалось, в редакции их встретил Николай Макарович Олейников. Или "виновник вчерашней фантасмагории", как представился пересекретарь-недошутник. Шварцу понравилось меткое замечание Слонимского, и он вслед за другом про себя окрестил этого парня "блондинистым бесом". - Должен сказать что вы очень, очень вовремя! Рад сотрудничеству,- сказал "бес", поочередно пожимая их руки своей хваткой лапой. Именно сотрудничеству, а не знакомству- чуткий Шварц не смог не отметить для себя такую важную мелочь. Он изучал черты секретаря, пока тот обращался к Слонимскому,- Вчера имел скромность обозвать Вас "подарком судьбы" и даже "пролетарским Достоевским". Надеюсь, не сильно задело Ваши писательские чувства. - Что Вы, мне до сих пор льстит вся эта ситуация..- Миша поправил очки,- однако вынуждены признать, что порядком впечатлены. Неужели тут всё так плохо с литературными кадрами? - Не плохо, а мало,- категорично отрезал Олейников, поводя плечом,- меня одного на весь Донбасс не хватает, хоть и кручусь тут безвылазно. Скромно, ничего не скажешь. - Так вам тут одиноко?- неожиданно для самого себя вступил в разговор Шварц, по-прежнему не сводя глаз с Николая Макаровича. Этот Олейников был действительно хорош собой. Выразительные скулы, пышная копна вьющихся волос; из-под белокурой чёлки ярко блестят насмешливые стальные глаза. Губы то поджатые, то растянуты в залихватской ухмылочке. Очевидно, местная звезда и сердцеед. Молодой и крепкий, с широкой грудной клеткой, обтянутой казачьей косовороткой. Одним словом, относится к тем южным красавцам-здоровякам, которым нет нужды лишний раз напоминать об их достоинствах - для этого за ними постоянно бегают стайки девиц. На крайняк, они с этим отлично справятся и сами. И, как и следовало ожидать, характер этого Олейникова подтверждал аксиому, что "идеальных людей не бывает". - Вроде того. Скучаю по руководству. А ещё больше скучаю по хорошей литературе, - Олейников выудил из кармана "донской табак" и чиркнул спичкой,- Понимаю, вам, как и мне, не хватает конкретики.. И наконец поведал историю со своей стороны. Выяснилось, что в свои неполные двадцать пять Николай Макарович уже успел зарекомендовать себя как талантливый и ответственный литрук. Будучи урождённым донским казаком, с детства тянувшимся к культуре, ещё в процессе войны весьма успешно отвечал за литературную составляющую. А теперь, как истинный коммунист, горел идеей создания на родной земле собственного качественного журнала. - А мы, знаете, даже не рассчитывали на столь скорый и благополучный исход,- решил поделиться Миша, переглядываясь со Шварцем. Видимо, дружелюбный тон побудил и его открыть новому коллеге историю их собственных переживаний. Но Олейников, казалось, думал о чём-то своём. - Я заранее знал, что вы - столичные штучки. Не мог сидеть на месте ровно - извёлся в ожидании. Едва вы зашли, я уже сразу понял, как буду действовать, – Олейников невозмутимо выпускает дым сквозь поджатые губы, – товарищ начальник, приятно познакомить: а вот и наши светила молодой пролетарской литературы, прям новые классики! – тут он впервые спохватился, – вы ведь писали что-нибудь стоящее? Только честно. Мишка Слонимский так и опешил. - Я думал, вы перестанете нас удивлять,- наконец, сдержанно резонировал он,- а вы сами оказывается не в курсе, что я за писатель?.. Но нахальный Олейников лишь отмахнулся, докуривая. - Я в курсе только за то, что вы - писа́ки из Питера,- он с беспечным азартом закинул окурок в стоящее в метре ведёрко,- и что я во что бы ты ни стало должен поставить здесь журнал. - Приятно, в целом, отметить деятельное начало в коллективе..- неловко крякнул Миша, с трудом подбирая слова и едва выдерживая ехидный тон парня. — Так не писали? — деловито, будто спрашивая достойное протокола, поинтересовался Олейников у своих новоиспеченных сотрудников, — Ничего страшного, дело поправимое... Особенно под моим началом. А пока выбирайте: кто из вас в итоге за Достоевского, а кто, допустим, за Пушкина? Шварц, не сводя глаз с Олейникова, стянул губы в странной улыбке, невольно передразнивая его мимику: — А вы сами здесь, я так понимаю, "исполняете" за Козьму Пруткова. Олейников перевёл свои внимательные глаза на Шварца и посмотрел на него в упор. Пару секунд они изучали друг друга молча, насквозь, словно знакомясь душами. — Да уж, угадали, — наконец, с благосклонной ухмылочкой согласился Николай Макарович, — приятно знать, что в столице литераторы не только пишут, но и читают. Слонимский