На районе

      Злоебучая аномальная жара стояла вот уже второй месяц. И один фиг, что сентябрь на носу. Парило, морило, горячим воздухом дыхалку обжигало так, что рот откроешь — тут же захлопнешь, лишь бы пылюгу эту раскалённую не вдыхать. И плетёшься дальше, изо всех сил тушу свою тащишь, поскорее бы тенёк отыскать, присесть, отдышаться. В общем, на улицу за просто так не сунешься, если не дурак. По домам отпускные мамки-папки сидят, оккупировав блатные места под кондёрами, мелких тоже с югов в родные северо-западные пенаты отправили, сметаной мазаться и к школам-детсадам мариноваться. Вот и приходится по пол дня аммиачной вонью прохладных подъездов наслаждаться, да ещё на пару с застоявшимся сигарным амбре и едкой геранью. Та ещё романтика.       — Чё, так и сказала?       — Ага, — Женя хмуро кивнул, продолжая пальцем колупать отслаивающуюся тошнотно-зелёную краску на настенном радиаторе. — Я в жопе. Полной.       Слова эти всё ещё смертельным приговором в ушах звенели:       — Жень, ну, ты меня пойми, я же не могу так просто вас пригласить, у меня эти... принципы, понимаешь? Я же многого у тебя не прошу, ты мальчик умный, справишься. С тебя как договорились, а с меня приглашение. Угу?       Угу. Да сдалось ему это приглашение.       — Вот прям так и сказала?       — Блин, да, — вспылил Женька. — Так и сказала.       — Хуёво.       Хуёво — не то слово. Но Женя промолчал — в открытую вот так выражаться как-то не привык. Приличный, всё-таки. Он же не быдло там какое-то, которое по подъездам шатается — сейчас была вынужденная мера, — и пивасик беспрестанно посасывает, вызывая неугодных случайных прохожих баш на баш. Женя пиво-то пару раз в жизни пробовал — не понравилось, горькое, — а тут такие договоры-уговоры. Женя, вообще-то, отличник, семья — интеллигенция, и в секцию целых восемь лет ходил. Жене это всё ни к чему. Женя и смысла-то никакого не видит во всей этой чуши, но...       — Эх, жаль-жаль, такой шанс просрёшь. Она же из нас всех только на тебя так смотрит. Да я те отвечаю, все видят. Так что харе уже титьки мять, пора переходить к тяжёлой артиллерии, а то так и останешься нецелованным.       В чём проблема быть нецелованным в свои едва шестнадцать Женя не понял — ну не тянуло, не тянуло его к ней. Ни к кому не тянуло. Но она же такая... Такая! Фигуркой — лоза, лицом — ягодка... По крайней мере, друзья так говорят, а друзьям Женя доверяет. Ещё говорят, что ради такой можно и не такое, а вообще... этакое. Чем Женя хуже? Женя собирает волю в кулак, берёт ноги в руки, запихивает заначку с прошедшего дэ-рэ по карманам и выдвигается на встречу с Сыном Божьим. Ну и имечко, конечно.       — Не просру, — буркнул Женя, демонстративно высовывая из карманов заныканные ранее бумажки самых разных номиналов. Дружок Женькин глаза округлил, начав на самого Женю таращиться с нескрываемым восхищением и чуть ли не благоговейным трепетом в выпученных зенках. — Поможешь? Поедешь со мной? Боюсь один.       — Не-е-е, у меня дела, кошка там заболела, а потом ещё к бабушке надо сгонять в гости, батёк попросил, не-не, я никак. Попроси этого, как его там, ну... Кого-нибудь, в общем, попроси.             Если друг оказался вдруг... Деловых-то развелось. Каждый первый. Нет, ну конечно, как Женьку подставлять перед всем их школьно-дворовым табором, так все горазды, а как помочь, то внезапно всех как ветром по домам сдуло: кошки, бабушки, кошкобабушки. Угораздило же в такое вляпаться средь бела дня. И песенки в наушниках-капельках какие-то грустные играли, не летние совсем, тоскливо-осенние. Парень там так любил, так любил, говорил, он без неё как рыба без воды — помрёт, на берег бездыханной тушкой выбросится, и всё, асталависта. Про аквариумы ещё что-то затирал, консервы, рынки, но Женя уже не слушал, к своим мыслям возвращаясь. Он так прикинул: смог бы Женя без своей ненаглядной так же, как парень этот, ну... Как рыба без воды? И что-то ни холодно ни жарко. Смог бы. Тогда к чему такие жертвы? Но друзья ведь сказали...       И ведь ни одной радужной мысли. Одна лишь грустьтоскапечаль. Надо было ещё статус во вконтактике на прощальный сменить, а то мало ли, чем всё обернется.       «Huevo» с испанского «яйцо». Мне сейчас очень яйцо.       Слёзы? Нет, это дождь. Больно? Нет, всё в порядке. Вместе? Увы, но мы врозь. Сны? Мне они не понятны. Память? Её не сотрешь. Сердце? Разбито.              Страшнее всего, когда хочется плакать — но нечем… Хочется сказать — но нечего… Хочется уйти — но некуда… Можно и остаться — но незачем.       Да не, бред какой-то. А если поймают? Мама ведь узнает, папа узнает... А если ограбят, подставу устроят, облаву какую? Загребут на первое время в обезьянник к местным алконавтам бадяжным. Будут ему туда потом передачки таскать: мама — борщ с пампушками и плов с котлетами, друзья — домашку. Школу же как-то заканчивать надо, экзамены сдавать, планы строить.       А ехать долго: сначала пешком тащишься по жарище, потом автобус, метро, снова пешком. Ещё и в ебеня какие-то пригородные, о существовании которых Женя только сегодня узнал против своей воли. Солнце не щадило ни капли, а всплывающие в голове картинки граничили с галлюнами при тепловом ударе. Женя своё ближайшее будущее успел в самых ярких красках нафантазировать. Твёрдая шконка, поделки из мякиша, чифир, поминутный выгул вместо уроков-перемен, лысые злющие сокамерники вместе родных лиц балбесов-одноклассников. А всё ради... А всё ради чего?       — Принесёшь — поцелую при всех, — и улыбнулась так хитро-хитро, ну точно лиса лисой. Надутый из жвачки розовый пузырь смачно лопнул, облепив такие же розовые пухлые губы. Удар под дых ленточной хуббой-буббой. Женя поник, но поспешно согласился, не желая перед друзьями и девочкой трусить. Красивая девочка. Вроде. Правда, чего ждала — неясно. Но, видимо, чего-то точно ждала, раз такое важное дело поручила, собственноручно вручив Жене какие-то местные контакты, которые ему в этом трудном деле по добыче дури подсобить смогут:       — У моего одноклассника был брат, который на футбол гонял с парнем, у которого есть подруга, чей бывший пару лет назад чем-то таким промышлял, а так не, не знаю, никого вроде.       — Сдрисни, мелочь.       — Ой, я как-то видел на лавочке бумажка была, там номерок был...       — Ёбу дал?       — Тебе лет-то сколько, школота?       — Здесь ничего не найдёшь, у нас голяк конкретный, прессуют сверху не по-детски. На районе три недели нету плана, сам во сне о плюшке грежу... Но вариантик есть, конечно. Правда... — девочкин контакт, оказавшийся Женькиным соседом на этаж ниже и года на три постарше, засомневался, но всё же потянулся в карман за телефоном. — Ехать долго. И человек там не особо... приветливый, мягко говоря. Сам я редко к нему гоняю, лучше уж совсем не шмалять, чем с ним собачиться, но он надёжный, если не рамсить с ним. Тебе очень надо?       Женя яро закивал. Зачем надо — поди проссы. Но надо. Очень.       — Держи. Я за тебя словечко замолвлю, ты вроде порядочный, и папка у тебя как-то моим помог. Но ты это, смотри только хуйню какую не сотвори. Поймают если — про меня ни слова. Узнаю — прибью. Понял? Родакам твоим спалю в два счёта.       Начали за здравие, как говорится, а заканчиваем в жопе мире на Кудыкиной горе под Карагандой где-то на окраине северной столицы. С виду обычная типовая панелька: чуть облезлая, но пока крепкая, добротная, под ней коты на лавках, на карусели мелкота кружится-вертится, то и дело на крики переходя, бабульки с балконов хитро через лупу палят, едва чужака за версту заприметив. Домофон, к Жениному счастью, сломан. В подъезде вонь стоит — аж глаза слезятся, — но, благо, пункт назначения обозначен вторым этажом жирной подтёкшей пастой на бумажке в Женином кармане. Дряхлый дермантин входной двери лет на двадцать старше самого Жени, но Женя на пол пути дело не бросит. Поднимает почти трясующийся кулак и почти уверенно стучит по деревянной раме.       — Кто там? — глухо раздавшийся голос с трудом удаётся идентифицировать за плотно закрытой дверью. Вроде, парень какой-то, явно не взрослый. Или девчонка? Мария Магдалина, получается. Женя прокашлялся и, подойдя чуть ближе к глазку, объяснил, от кого он, по какому делу, и что этот кто-то должен был предупредить о Женином визите. В ответ — тишина. Минута, вторая, третья... Жене показалось, что он услышал какой-то шорох, а потом раздался лязг упавших ключей и ругательства.       Дверь открылась ещё через минуту, и из кромешной темноты на Женю уставились два глаза аки пустынный хищник в ночи. В принципе, это всё, что Женя смог разглядеть — в прихожей квартирки было так темно, что увидеть что-то ещё было попросту невозможно. Только где-то вдалеке виднелся свет в конце тоннеля в виде арочного проёма. На верхних этажах громко замяргал кот, и Женька вздрогнул. Стрём. Он такое только в фильмах видел, где Пинкманы всякие и Марки Рентоны, а не заставка «Кармелиты» за соседней дверью и визг мелкоты под окнами.       — Вы Иисус? — ожил Женька. Два больших глаза в темноте быстро заморгали, но ничего не ответили. — Эй?       — Ага.       — Я от... меня к вам послали, — Женя тяжко сглотнул, ощущая, как силы и напускная храбрость стремительно покидают его тело. Опять тишина. А мог дома сидеть, пирожки уплетая. Книжки там читать, ни о каких поцелуях, шишках и пацанской чести не думая. Женя дал слово, теперь Жене дадут пиздюлей. Или же...       — Заходи.       Древние половицы совсем неприветливо скрипнули под кедами. Пахло в квартирке совсем не благородной старостью: многолетней пылью, коврами, которые давно нужно выхлопать, отопревшими обоями и всё той же геранью, казавшейся Жене вездесущим вредоносным растением, точно таракан от мира флоры — ядерную войну переживёт и лепестком не моргнёт. Ещё один витавший в воздухе аромат Жене распознать не удалось, но предчувствие появилось нехорошее — не за пряниками же приехал.       Длинный тёмный коридор привёл их с неизвестным глазастиком на маленькую, но хорошо освещённую кухню: куцые занавески, доисторическая плитка, на подоконнике возвышается иссохший трёхлитровый чайногрибной монстр, обмотанный грязной марлей. Не живут здесь на постоянке. Точно не живут. Престарелая «Бирюса» открытая стоит, пустая — даже мыши впадлу вешаться. Женя раз пять всю кухню взглядом обвёл, всю патовость ситуации оценивая, а потом при свете дня увидел его...       Худущий, одет как чёрт-те что, а от причесона у Жениной матери прямо на месте случился бы приступ: «обстричь, обстричь немедленно». Женя ожидал увидеть двухметрового абибасно-трёхполосного качка с грозным видом и лысой макушкой, а не пиздюшонка метр с кепкой в огромной — у кого стащил, признавайся — футболке с дебильным принтом троллфейса. Взгляд вот только взрослый какой-то, несоответствующий, точно два уголька на симпатичной мордашке. Брови соболиные, очи соколиные, сам орёл. Нет, орлёнок.       — Чё-т ты на барыгу не смахиваешь, — у Жени отчего-то вдруг весь страх улетучился. Ну ребёнок ребёнком, небось, не старше самого Жени, если не младше на пару лет. И прикид явно не к месту: парням такими кроссовками в этих местах лучше не светить, если не хочешь в жбан получить и босоногим потом домой шлёпать, мамочке в жилетку плакаться.       Яркая клякса на альбомном листе.       — А ты что, много барыг видел, что ли? — ещё и картавит. — Не выпендривайся.       — Не выпендриваюсь, — фыркнул Женя, доставая все свои ценные бумажки из карманов и с гордым видом выкладывая их на стол. Юный наркоторговец с Жени глаз не сводил, всё палил и палил, едва ли дырки в нём не прожигая угольками своими. Женю замутило. Нет, жуткий какой-то. Чего пристал-то, ну стоишь ты и стой, глазеть же не обязывают. Точно решил напором брать. Видимо, такая барыжья тактика, раз ростом не вышел. Может, их так специально обучают, психология такая, гипноз.       — У тебя тут не хватает, — заявил парнишка спустя минуту, трижды пересчитав Женино богатство.       — Чего?       — Того, не хватает говорю. Добавить сверху надо. Иначе не отдам.       — С дуба рухнул? Я спрашивал у людей, там даже больше, так, на всякий... — опешил Женька.       — Не хватает.       — У меня нет больше.       Сбежать? А что он ему сделает... Мелкий, не догонит, а у Жени ноги длинные, как даст дёру, и всё, не найдёте больше в своих трущобах. А может подстава это всё, специально мелочь ставят вот так людей встречать, завлекая невинным видом, а когда те барагозить вздумают, то из соседней комнаты амбала-апостола выпускают по их душу, начиная из всех карманов наличку выскребать до последних пятирублёвок. Или как в фильме том — Женя с друзьями в киношке смотрел в прошлом году, — там где девочка была. Маленькая такая, миленькая девочка, чистый непорочный ангел, а на деле не девочка вовсе, а взрослая психопатка, которая в конце всех перерезала. Жуть.       Женя на мальчишку настороженно в оба глаза уставился, не вдуплая, а что дальше-то делать. А вдруг он как та поехавшая... Сейчас Женя что-то не то ляпнет, и всё, нож в печень, заточка в почку, перо под ребро. И ни девочки, ни поцелуя, ни десятого класса... ни-че-го. Правда, про девочку Женя уже не вспоминал, когда на кону собственная жизнь и целостность внутренних органов стояли. Недо-барыга всё так же глазел на Женьку, и Жене натурально поплохело... а может... а может правда, может он правда чокнутый какой, или просто выглядит юно, а на деле уже пять ходок и купола на спине, или что там двести двадцать восьмые бьют.       — Тогда плати телом.       Под окнами громко взвигнула детвора, и Женя, испугавшись, чуть не упал, вовремя схватившись за липкую выцветшую скатерть стола. Контакт девочкин, конечно, говорил с Иисусом этим в споры не вступать, но... Ну вот. Ещё не вышел из касты нецелованных — ему бы в запасе часиков пять-шесть до вечера иметь, — а уже попал в сексуальное рабство в какой-то наркокартель. Будут ему и каникулы в Мексике, и отпуск в Колумбии, и уикенд в Парагвае. Женя тяжело сглотнул, глаза в ответ на мальчишку выпучив. А угольки-то и не угольки вовсе — два ярких сапфирчика.       — Чего? Н-не...       — Поцелуй меня.       — Ч-чего? — послышалось, наверное. От местных запахов легко может начать ехать крыша. Шестерёнки бы смазать, а то тут, наверное, примеси какие, испарения там, эфирные масла. У Жени органика только в этом году начнётся, так что он особо в подробности не вдавался, но опасность ситуации и жопой, и здравым смыслом чуял.       — Поцелуй меня, говорю, — повторил парнишка. Голосок даже не дрогнул.       — Не, не буду.        Реалити-шоу совсем границы переходят, нельзя же так людей пугать. Здесь, наверное, скрытая камера стоит за холодосом, или из туалета сейчас оператор выскочит, смеясь над Женькой и тыкая в него пальцем. Ну ты лох, поверил, что ли? Развели тебя, Женечка. Врубай вечером ящик, будем всей необъятной с тебя хохотать. Звезда звездой.       — Тогда не получишь товар.       Вспомнил тёплые и такие нежные руки матери, отцовские мудрые наставления, братишкин радостный смех, дружеские подколы, вечера летние, пекло полуденное, ночную прохладу и девочкины пухлые губы, приговор оглашающие. Вот и всё, неплохая получилась история. Женя учился прилежно, Женя никогда родителей не подводил, Женя девочку хоть и не любил, но уважал. Честно-пречестно. Женя с минуту взвешивал все за и против. Ни одного «за». Но и ни одного «против».       — Хорошо, — сапфирчики даже моргнуть не успели.       На вкус парнишка был как солнечные ожоги и пыль этой старой квартирки. А губы-то, губы сухие-сухие, точно горячий ветер за окном. Женя не сдержался, рот чуть шире приоткрыл, проводя языком по чужой нижней губе, лишь бы сухость эту не чувствовать. Но незнакомец, видимо, неверно Женин мотив истолковав, тут же поцелуй углубил, ухватив Женю за волосы на затылке, так же неумело затягивая всё глубже и глубже, превращая первый Женин поцелуй из невинного скупого чмока в полноценные слюнявые сосания посреди кухни невесть где и невесть с кем.       Неудобно — кошмар. Мелкий на то и мелкий, что на полголовы ниже. И вверх не тянется ведь, Женьку сам под себя подминает, наглёж. Но Женя не робкого десятка, и времени зря не теряя, свои руки парнишке на талии оформляет и сам процесс вести начинает, наглые выпады контролируя. А язык будто сам знает куда, что и как. А что если вот так, а вот так... ого, а если... Отработал Женя явно не на два грамма, но в моменте как-то не задумываешься, с растущим интересом продолжая условия договора в исполнение приводить.       Чужое тело в руках как-то обмякло, подобрело будто, отпустив прежнюю угловатость и скованность, позволяя Жене крепче руки на боках сжать, прощупать линию талии под тканью фуболки. Тонкая-тонкая. И ткань, и талия. И губы не сухие уже вовсе, и на вкус не пыль совсем — фанта, арбузная жвачка и раскалённое лето. Сапфирчики светятся, льнут к нему, Женины волосы на затылке сжимают, оттягивают. Женю как током прошибает.       Так вот о чём все говорили... Так вот зачем друзья его подгоняли... Так вот в чём смысл...       — М-а-а-арк, ты здесь? Чего дверь открытой держишь.       Занесла нелёгкая. С коридора раздался чей-то раскатистый бас, а затем звуки быстрого раздражённого разувания. У Жени мигом подкосились коленки, а тело в его руках тут же вытянулось, всю мягкость куда-то девая.       — Я же просил сидеть молча и ждать меня. Что за самодеятельность, а если бы зашёл кто. Ну ничего тебе доверить нельзя. Ну что за шило в жопе у тебя вечно. Пятнадцать лет — ума нет. Ты где прячешься?       — Прыгай, — только и рявкнул парнишка: — БЫСТРЕЕ!       — Чего? — Женькин вопрос потерялся в суете последующих событий, мелькнувших перед его глазами рядом быстрых смазанных кадров. Вот рука, как оказалось, Марка его к подоконнику тянет, вот окно с размаху открывается, опрокидывая на пол бедный чайный гриб и срывая занавески, а вот Женя уже сидит в клумбе, пытаясь выпавшие из кармана шорт рыжие ключи среди таких же рыжих бархатцев отыскать. Орлята учатся летать. Руки дрожат, глаза разглядеть ничего не могут, уши от прыжка заложило. А сердце бьётся так, что, кажется, сейчас полёт на бис устроит, под овации охуевших бабулек и котов.       — Чего уселся-то, бежим, — Женя только-только чудом найденную связку поднять успел, как та же рука его снова за ладонь крепко схватила, за собой вверх утягивая.        Дворы, площадки, перекрёстки, чей-то сломанный куличик в песочнице и последовавший за ним вой малышатины — Женя даже извиниться не успел. Клаксоны авто истерично завопили, когда этот чудик додумался Женю прям на проезжую часть с собой вытащить, в совсем неположенном месте дорогу перебегая. Минут через пять Женя уже готов был лёгкие выплюнуть, но тут судьба смиловалась — соучастник его непредумышленного преступления вдруг остановился, начав нервно озираться по сторонам. Гаражи какие-то, тополя, небо синее, город будто далеко позади остался. Солнце над нами, трава под ногами. Ни единой души в округе — даже птицы от полуденного зноя стихли.       — Что происходит-то? Алё, приём? — Женя никак отдышаться не мог и стоял, всем весом прислонившись к ржавой гаражной стене. Горячий металл кожу обжигает, но плевать — ноги совсем не держат. Чуть не окочурился из-за этого глазастика. — Чего сбежали-то? Прыгать, ага, щас... А если бы не второй этаж был?       — Если бы да кабы... — парнишка сам едва дышал, согнувшись в три погибели. — Второй ведь, чего бубнишь. Меня бы прибили, если бы увидели, что я кого-то в квартиру впустил. Я вообще отвечать тебе даже из-за закрытой двери не должен был, а я... Чего ты, блин, позже не припёрся. Вот надо тебе было, а? Вовремя. Очень, блин, вовремя.       Женя даже возмутиться был не в силах. Это он тут жизнью своей рискует ради сопливо-любовных побед. Это он тут героически пол города объехал в такое-то пекло. Это он тут на такие жертвы пошёл, чтобы уговор выполнить. Это ему магаданские нары светят. А его при этом всём ещё и обвиняют в чём-то. Да Жене орден надо выдать за храбрость. Вот те нате — хер в томате!       — Ничё понять не могу. Так ты Иисус или как?       Женя окончательно запутался. Ветер без жара подул, с тонкой прохладной надеждой. Над головой тополя зашумели, и на мгновение стало почти свежо, будто и не жара вовсе тридцатислишнимгрудусная стояла. Жене хотелось завыть.       — Не, ну ты дурак или да. Нет, конечно, какой я тебе Иисус, я Марк. И Иисус ни черта не Иисус, конечно.       — А как ты...       — У брата друг в больницу попал, а он в этой левой бабкиной хате, ну... Ну, того, дела иногда делал, в общем. Правда, завязал уже, вроде как... И чего тебя к нему отправили. Не важно. Братишке моему надо было вещи какие-то отсюда забрать, чтобы другу отвести, так что я с ним тюда-сюда мотался. Но чё-т в жару особо не покатаешься, я разнылся немного, хотя обычно я не ною, ты не подумай. Вот меня балластом здесь и сбросили на пару часиков, наказали не высовываться, а я...       Жене вроде и полегчало, а всё равно как-то пакостно. Убивать его не будут, это точно, но вот...              — А чего дверь тогда открыл, раз нельзя? А то вдруг я милицай-полицай какой, фскнщик, сейчас как сдам тебя, и всё, прощайся с братиком своим.       — Льзя ли, нельзя, а пришли да взяли. Тебя в глазок увидел вот и открыл, — безо всякого смущения ответил Марк, и Женя тут же побагровел до кончиков ушей. Понял. Всё понял. Не по себе как-то стало, а вроде и приятно, а вроде и... — А тебя звать-то как?       — Женя.       Ладонь у Марка тёплущая, и так крепко он ею жмёт, что Женя чуть ли не кривится, но терпит. Мелкий вроде, а энергия ключом бьёт, и силы немерено. Попробуй-ка столько пробежать по пересечённой местности. И наглости не занимать: дверь открыл, в дом пустил, даже бычить вздумал, а потом...       — Обычно, конечно, сначала знакомятся, а потом сосутся, но у нас как-то наоборот вышло.       — Я не... — Женя вспыхнул.       — Да я тоже «не», не парься.       Солнце стремительно за облака спряталось, тополя совсем расшумелись, а на горизонте начали виднеться дождевые ярко-синие тучи. Да не, быть не может. Женя такой погоды с месяц не видал, и вряд ли божественные силы именно сейчас над ним решили сжалиться, когда всё потеряно. Уговор дороже денег, но Женя ни уговора не выполнил, ни деньги не сберёг — всё там на столе осталось, прилипнув к выцветшей скатерти. Девочка расстроится, наверное. Хотя чего ей, девочке-то... Женей больше, Женей меньше.       Друзьям вот устроил подлянку, но те сами виноваты, обломщики хреновы. Если б пошёл с ним кто, может он вот так бы и не вляпался. А так, у Жени теперь ни пацанской чести, ни девочки, ни гроша в кармане. Зато на свободе и неожиданно целованный. Ещё и мелкий этот под боком. Всё пыхтит, отдышаться никак не может, лоб у него испариной покрылся. Поникший, один совсем, думает о чём-то своем, на Женю изредка грустные взгляды бросает, но тут же обратно их прячет. Братик ему явно спасибо не скажет за такую услугу. Сиявшие тогда на кухне сапфирчики совсем потухли, потускнели. А так сияли, так сияли... Женю вдруг озарило. Да не, херня идея. Но кто узнает?       — Ты же мне должен теперь.       — Чего?       — Того. Деньги-то там остались, а товара нет. Иисус твой меня теперь вряд ли к себе впустит, надо проблему решать. У меня, вообще-то, тоже уговор был, я его из-за тебя и не выполнил. Что мне делать-то теперь? Не дело, совсем не дело.       — Я не... Я не знаю, у меня с собой ничего нет.       — Тогда плати телом.       Вдалеке сверкнула молния, и вновь засияли сапфирчики. В этот раз Женя уже знал, куда деть руки.