Закрытое в сердце

      Очередная злополучная ночь для Фёдора Достоевского, который, уже неизвестно сколько времени, провёл в угнетающем пространстве тюрьмы. Казалось бы, о чём можно вообще думать, когда тебя так глупо поймали, просчитали все ходы, обломали всевозможные планы, но, как оказалось, это было не самой главной проблемой, далеко не то, что могло бы волновать брюнета сейчас? Погружённый в туман своих мыслей, он сидел, откинув голову на каменную стену, со своим обычным, непринуждённым выражением лица. Фиолетовые, погасшие глаза смотрели в пустоту, они казались вовсе не живыми, в них уже очень давно не плескались все те былые эмоции. Атмосфера вокруг была довольно странная. Душное помещение, в котором лишний вдох сложно было сделать, тёмное, и такое мерзкое, явно не то, к чему привыкла вольная русская душа. Где-то там, в глубине здания, были слышны приглушённые голоса работников, те, как всегда, спорили о чём то своём. Эти споры казались обычным бредом, выдуманным скукой, на фоне своеобразных проблем. Это всё было так глупо, будто эти люди действительно желали всю свою жизнь провести за разговорами в этом паршивом месте, даже толком не выполняя свою работу, ведь они лишь изредка ходили и проверяли, не откинулись ли заключённые.       Где-то совсем рядом расположился его "компаньон" — Дадзай Осаму, который, улыбаясь, сидел с закрытыми глазами, также окунаясь в свои мысли. Такой спокойный, так сложно было догадаться, о чем он вообще думает и что скрывается за этой маской наигранной безмятежности. Изредка шатен пытался начать диалог, вбрасывая какую-то глупую фразу, на что Фёдор лишь отмахивался, не желая вести какие-либо разговоры с ним. Даже если детективу и удавалось вывести его на бессмысленную болтовню, это заканчивалось лишь философией и монологами Осаму, от которых лишь в сон клонило, от чего мужчина лишь отворачивался лицом к стене, не желая быть участником этих прискучнейших размышлений, вновь проваливаясь в глубину своего подсознания, прокручивая одну и ту же мысль несколько тысяч раз. Он сам не понимал, откуда это соображение возникло в его голове, от чего он так яро в нем теряется... Этой мыслью стал человек. Человек который был убит его же руками. — Шибусава Тацухико... Это имя с гулким эхом отражалось в черепной коробке, вызывая жгучую боль внутри, прожигающую душу насквозь. Этот прекрасный альбинос стал главной частью всех его мыслей, всего сознания, даже всей жизни! Эти красные глаза, целиком поглощающие Фёдора, всё еще возникали в дымке перед глазами ярким дежавю. Можно было без сомнений сказать: этот образ отпечатался в памяти навсегда.       Нужно признаться, Фёдор испытал немалые чувства к красноглазому блондину. Такие, которые не испытывал ни к кому и никогда. Он все еще помнил те ласковые, нежные прикосновения холодных рук, которые гладили шелковистые чёрные волосы, после чего плавно падали на плечи и шею. Достоевский сам не знал, что именно Тацухико хотел показать этим. Тот томный, хрипловатый голос, называющий его имя, вводя в состояние некой эйфории, скручивающий тело в крепкий узел, вызывающий бурю неописуемых эмоций. Безусловно, он бы мог назвать этого наивного коллекционера тем самым, тем кого он полюбил больше всей жизни, ради которого бы отрекся от всех грез и целей.       Но призрачное видение возлюбленного не могло вызвать уже ничего, кроме печальной тоски. Ведь он мёртв. Убит им же самим. Так безжалостно и зверски...       Он сам не мог поверить в то, что совершил, будто всё это было неправдой.       Руки все еще горели от ощущения горячей, зябкой крови на них, а перед глазами снова возникло бездыханное тело с рваным горлом, лежащее в липкой, бордовой луже. Белоснежные волосы слиплись от вязкой жидкости, мертвые глаза, лишившиеся эмоций, навсегда были закрыты. И он, Фёдор Достоевский, навсегда закрывший дверь в жизнь своему любимому, лишь стоял и со своей фирменной ухмылкой повествовал о каких то жалких моралях...       Столько слов было недосказано, столько эмоций не было выражено, все они были похоронены заживо вместе с самим Шибусавой. Воспоминания о всех моментах, проведенных лишь вдвоем, остались небольшой тайной его души, закрытой от людей навсегда.