Князь леса

Все выжато. Ничего не осталось, не спаслось. Все отдал земле, лесу, зверям, поданным. Сыну. Исчерпалось. Пусто. Нет. Сил. Нет желаний, ни одного, кроме последнего – рухнуть здесь же на поляне, скрытой от посторонних глаз, и уснуть крепким сном без сновидений на несколько столетий. Пусть все забудут о нем, пусть отпустят. Он ведь не нужен, не желанен, он стал врагом для самых близких. Так к чему продолжать эти муки. Вернуться бы в те времена, когда было так приятно в голове и на душе. Безмятежно. Как давно это было… В детстве? Еще когда была жива мама, хоть он уже не помнил ее лица и голоса, но чувство тепла и защищенности, которое дарили объятия материнских рук, время не сумело изгладить из его памяти. Шорох листьев прерывает эти мысли, будто бы Лес понимает, о чем думает его король. Впрочем, так оно и есть. Он един с Лесом, одна плоть и кровь. И тело уже вовсе не его, а подаренное на время, вырвавшееся из корней старого дуба, кровь в нём - сок растений, и знания его — это лишь отголосок памяти природы. В нём заключена магия, древняя как сам мир вокруг них. У него нет власти использовать её по желанию, но в час нужды она сама захватывает контроль над его телом и льется в потоке слов и жестов. Народ благоговеет перед его силой и мощью, а он не может никому сказать, что его словно и вовсе уже нет. И, кажется, не было никогда, лишь давным-давно, когда он прижимался к полам материнской юбки. Подданные шепчутся. Мол, их король стал озлобленнее, злопамятнее. Бесчестный, безжалостный - слышалась из уголков всего Средиземья. Холодный, эгоистичный - виделось в сыновьих глазах напротив. Уродливый, жадный - от того, к кому до сих пор стремилось сердце. А в молодости была песня из любви и обожания. Он легко врывался в хороводы молодых эльфов и плясал с ними до утра, соревновался в стрельбе из лука и первым был в очереди, чтобы обуздать дикую лошадь. Был любимым принцем у лесных эльфов, что настороженно отнеслись к чужакам. А после повстречал свою жену, и у них родился наследник. Любимый и единственный сын. И пусть с женой у него не вышло ничего, кроме крепкой дружбы, но сына они обожали до безумия, что в итоге и погубило его супругу. Остался лишь его маленький сын, Леголаса, который крепко цеплялся своей детской рукой за его; которого он учил гарцевать и сражаться, поддерживал в нем жизнь. Потом случилась война, на которую они с отцом тотчас отбыли. А вернулся он один, с третью войска и грузом на сердце. Но только вступив в свои, теперь уже только свои владения, на него ополчилась вся магия Зеленолесья. Удар был настолько сокрушительный, что во дворец его вносили на руках, и пробыл в беспамятстве он более месяца. Целители лишь разводили руками, а советники с тревогой и недоверием поглядывали на его совсем еще юного и неопытного для правления сына. И никому ведь и не расскажешь, что в ту пору он боролся с древними чарами, заключал договор, определивший его жизнь на долгие годы вперед. За сохранение своих владений и жизней своих людей, за магию, что раньше лишь слабо пульсировала в нем, а ныне выливается через край, за будущее своего сына, он заплатил своим собственным счастьем. И заплатил сполна. Тогда он не понимал всей хитрости этой формулировки, но сейчас, лежа и глядя на вечернее небо, слушая шелест трав и шорох пасущихся оленей, до него окончательно дошел весь страшный смысл. За пару километров от его тихого места догорают свадебные фонари и не смолкает праздничная музыка. Эльфы, люди и гномы пляшут без устали, а тот, кто забрал его сердце, целует другого. Он пожелал им вечной любви и гармонии, но как только появился повод покинуть торжество, он ни на мгновение не задумался, лишь вскочил на спину своего оленя, который привез его сюда, постыдно пряча лицо за волосами и отводя глаза от вопросительных взглядов гуляющих и обвенчанных. Он не знал, куда несется через густые ветви, хлещущие его по щекам и застревающие в рогах оленя, но чувствовал болезненное счастье и удовлетворение от того, что музыка за его спиной становилась все тише и глуше; от того, что тот, в чьих глазах он когда-то видел нечто прекрасное и совершенное, чем все звезды бескрайнего ночного неба, остается позади теперь уже навсегда. Лес продолжал говорить с ним, напоминая о долге и невозможности прервать их соглашение. Он будет жить вечность, пока в нем нуждается его царство, и не уйдет с остальными в Гавани, поскольку стал слишком чужд для светлых эльфов Валинора. Если уже и сын отворачивает от него свой взор, не желая видеть, избегая, то зачем ему стремиться из своего Леса, где сейчас так тихо и спокойно. Где деревья словно шепчут "засыпай, все пройдет", и ветер лишь слегка освежает, но не остужает, не осуждает, не корит за совершенные ошибки и за то, кем он стал. Но ведь он знает, что эта тоска, эта тяжесть уже никогда не пройдет. Не прошло же и за те сто с лишним лет, в которые его с возлюбленным разделила судьба. Его решение - спасти свой народ и не пойти на дракона - было будто бы и не им принято вовсе. Но ведь всходя на ложе с сыном Траина, пусть и тайком, скрываясь и от гномов, и от эльфов, он понимал, что это не продлится долго. Лес возьмет свое по праву, но кто же знал, что это будет так. Сын отстранился от него, едва став самостоятельным. Будто бы и не было вечеров напролет за книгами или играми. Эльфы подчинялись ему, признавали силу и мудрость, но уже не было того обожания в их глазах, не было очарованных вздохов, не было и щедрых подарков, восторженных стаек детей вокруг него. Не стало всего того, что окружало его и казалось таким привычным, таким естественным до того момента, когда он взошел на престол и надел на голову корону. Венец, что достался ему в дар от Леса, дабы не забыть, кому он служит. Но гном смотрел в ту пору на него с восхищением и любовью, бережно оглаживал тело и осыпал лицо поцелуями. Робко преподносил скромные, но такие дорогие для сердца дары, и принимал их в ответ. Он знал, что многие матери в былые времена запирали своих дочерей в домах, когда он проезжал верхом по улицам, чтобы юные эльфийки не поранили об его стать и красоту свое хрупкое сердце. Ему нравилась эта игра, в которой он всегда вел, но в один момент что-то надломилось, что-то перевернулось с ног на голову, и он так редко, но так счастливо засыпал на крепком плече этого гнома. Этот мужчина дарил ему то спокойствие, о существовании и возможности которого он уже успел позабыть, и, борясь с въевшимися в разум гордостью и холодностью, открывался ему, позволял то, что не позволял даже самому себе – заглядывать в душу, ценить, видеть то, что не видит больше никто. Но в последнюю их встречу Торин смотрел с ненавистью, столь отчаянной и глубокой, что той ночью было никак не уснуть. Были бы силы - рыдал бы в подушку, но слез уже давно не осталось, они высохли на могилах родителей и супруги, так что, проведя бессонную ночь и лишь утром узнав о побеге, он только махнул на все рукой и стал готовить войска. Лес шептал ему об орде орков, что иду к Горе, что нужно выдвигаться, пока есть время. И там он увидел не только смелость людей и отвагу гномов, но и того, кто забрал сердце теперь уже Короля под Горой. Полурослик, храбрый и умный. Он был достоин той любви, что горела в глазах Торина. Но смотреть на это всю ночь он не желал, а даже если бы и желал, то не смог бы. Поспать бы. Закрыть глаза и проспать бы крепким сном хотя бы до полудня. Чтобы проснуться, а ничего не было, и сердце перестало биться, перестало желать любви, которой ему никогда не получить. Оглаживая молодую траву, он молил о пощаде, но Лес не слышал. Его Лес слишком могущественен чтобы вслушиваться в мольбы одного эльфа, как бы он ни был с ним связан. Стоил ли тот договор той боли, которую он принес; стоил ли он того, чтобы заключать его? Да, и вернувшись в тот день, он поступил бы точно так же, но отдал бы гораздо больше. Он не желал больше чувствовать. Не желал жить. Быть может, стоит отдать трон Леголасу? Но тогда и сына постигнет то же проклятие. Нет. Он вынесет все в одиночку, как и предначертано. Но все же, кто-нибудь, услышьте его горе, придите и нарушьте покой, прижмите к себе и более не отпускайте. На небе все ярче и ярче разгорались звезды, взгляд по привычке соединял их в созвездия: половина из них настоящие, половина – придуманные им же еще в детстве, когда он лежал вот так же на траве, положив голову на плечо матери. Тогда они смеялись, придумывали какие-то нелепые названия новым картинкам в небе, которые во всем мире могли видеть только они: вот созвездие пьяного эльфа, который бредет домой по дорожке из рассыпанных под его ногами нежно-зеленых звезд, вот трехрукий кентавр, которого оседлал хоббит, а вот энты водят по небу хоровод. Сердце сжалось сильнее прежнего, стоило ему нечаянно скользнуть взглядом по крохотной, но яркой звездочке, почти запутавшейся в ветках высокого дерева над его головой. Слишком четко звучало в ушах еще не отболевшее «я всегда буду ждать тебя под ней, мой драгоценный» Его уединение было прервано шумом от сломанной ветки. Человек. Походка слишком тяжела для эльфа и слишком легка для гнома. Но из всех людей, живущих поблизости, лишь один не боялся заходить в Лес, и лишь одному было дозволено это. Королю Дейла Лес доверял как союзнику. Кровь Гириона, что позволяла понимать язык птиц, была одарена этим талантом той же землей, что теперь беспрекословно защищает его владения. - Милорд? А может это и есть то дозволение? Может Лес сжалился над ним и дарует ему короткий срок - в человеческую жизнь - который озарит теплом любви? Пусть и мимолетная, но передышка, за которую он будет благодарен. А может это и просто голос отчаяния, который, не умолкая, звучит в нем уже очень и очень давно. Но даже если и из отчаяния, даже если и из страха или из-за глубочайшей, страшной боли – он все равно был готов к тому, что преподнесет ему судьба. Нельзя верить в то, что всё всегда и для всех будет хорошо. Но может быть хотя бы для него, хотя бы на секунду, хотя бы это. Он поднял голову, оборачиваясь на звук голоса и украдкой смахивая рукавом все же намочившие ресницы слезинки. А дальше будет Война.