«В безутешных ситуациях люди всегда ищут утешения где только можно. И находят.»
Эрих Мария Ремарк
Говорят, чтобы увидеть конец, нужно пройти начало и середину. Тебе, читатель, предстоит наблюдать сразу конец. Так что отложи эту историю, если закату предпочитаешь рассвет.***
Драко.
— Тео. — Что. — Тео! — Что? — Твой отец умер. — Знаю, — он развернул очередную шоколадную лягушку и со спокойным лицом закинул её в рот. Забини молча наблюдал за диалогом, поочерёдно переводя взгляд с одного собеседника на другого. Драко, крепко сжимавший в кулаке «Пророк», ослабил хватку после ответа Нотта. Они искали его с обеда. Тот сидел у витражного окна. Закатные лучи целились в цветные стекляшки, калейдоскопом переливаясь на его лице. — Снова с Дамблдором, — посмотрел Теодор на карточку, — уже седьмая за день. Он поднялся и откинул вкладыш на подоконник. Тот составил компанию Мерлину и Моргане. Драко с Блейзом молча смотрели на него. Нотт, не выдержав напряженного молчания, скорчил любимую гримасу: поджал губы и зажмурил глаза. — Ну чего вы? Давайте без драмы, девочки, — Тео потрепал обоих за щёки: бархатную и мясистую Блейза и шершавую, жилистую Драко. — Малфой, цвету твоих впадин под глазами позавидуют производители шоколадных лягушек, — он кивнул в сторону ярко-синей горстки обёрток. — Ложись сегодня пораньше. Заботливо похлопав Драко по щеке, Нотт зашагал вдоль коридора. — Тео, — Забини, всегда такой собранный, растерянно смотрел ему вслед, — точно поговорить не хочешь? — тот, не оборачиваясь, одобрительно махнул рукой, затем ею же взлохматил кучерявый затылок. Драко бросил взгляд на хаотичную горку, из которой что-то выпало на пол. Это был один из вкладышей. Не отрывая взгляда от карточки, он неосознанно потёр предплечье. Оттуда на него смотрел Альбус Дамблдор. Тот поправил очки-половинки, вернув их на переносицу. Тео никогда не любил шоколад. Малфой шёл в противоположную сторону от Нотта. Глаза щипали. То ли от сквозняков, таких нехарактерных для мая, то ли от недосыпа. Перед внутренним взором снова возник разворот «Пророка»: «Один из верных слуг Того-Кого-Нельзя-Называть скончался этой ночью в Азкабане. Иудэус Нотт, шестидесяти семи лет, был обнаружен в своей камере, удавленный простынёй, подвязанной за решётку кровати. Азкабан пытается замять это дело, но нашими агентами было выяснено, что некто неизвестный посещал вышеупомянутого Пожирателя накануне произошедшего. Что бы это могло значить? И почему стража Азкабана пытается скрыть данный факт? Не может ли это свидетельствовать о том, что его запугали, сподвигнув к такому поступку? Что такого могли ему сообщить, чтобы он решился на этот шаг, а главное — кто это был? Вполне вероятно, ещё немало слуг Тёмного Лорда осталось на свободе, и если это так, то как они смогли с такой лёгкостью посетить своего соратника в тюрьме? Читайте продолжение на странице восемь.» В кои-то веке «Пророк» что-то стал соображать. Пожирателей на свободе в разы больше, чем пожирателей в Азкабане. И одного из них сейчас нагонял Забини. Пожиратель смерти без единой смерти на своём счету. Хотя от него требовалась всего одна. А вместо неё — две койки в больничном крыле, занятые гриффиндорцами. Или три. И вообще. Какое сегодня число? Драко потёр виски. Шаги Блейза стали громче. Они отвлекли от «а-если-бы» образов, непрошенно возникших в голове. Вместо «Иудэус Нотт» чёрными буквами на желтоватой бумаге написано имя человека, сидящего в соседней от Нотта камере — «Люциус Малфой». Газета с размахом шлёпнулась в ближайшую урну. — Надо было как-то его подбодрить, — в голосе Блейза были слышны нотки тревоги. — Он, выходит, теперь круглая сирота. — Брось, Забини. Нельзя облегчить страдание человека, если действительность не даёт для этого оснований. — Ты это сейчас точно о Нотте? — Драко проигнорировал вопрос. Он шёл впереди и был рад, что друг не видел его лица. По движущейся лестнице спускалась малявка Уизли, забравшая внимание Блейза на себя. — Уизли, эй, Уизли! — Драко закатил глаза. Эту суку он бы с радостью столкнул оттуда. Даже рука от этого зазудела. Она повернула голову в их сторону. Сначала вопросительно посмотрела на Забини, затем, с откровенным отвращением, на него. — Чего тебе? — тот показательно отвернулся от любительницы «полезных» советов для подруг. Драко и сам не знал, почему на неё злится. Он ведь дал Грейнджер подобный совет месяцем ранее: «держаться подальше». И он не знал, что его раздражало больше: то, что она его придерживается, или то, что для него это стало большим испытанием, чем для неё. Желание удостоиться хотя бы грязнокровского взгляда стыдно покалывало в мозжечке. Как он мог до этого докатиться и где была отправная точка Драко и сам не мог бы сказать. Это произошло, когда он случайно коснулся её руки? Когда задержал взгляд дольше обычного на занятии по Древним рунам? Когда она снова с достоинством сумела осадить его выпад? Или когда целовал её до кровавой росы на губах? В конечном счёте важнее то, к чему они пришли сейчас, чем то, как это началось. А их «сейчас» было в весьма скверном положении. Что-то между утопией и катастрофой. Удивляться нечему, ведь конец этой истории содержался в её начале. Вспомнил о её губах, и перед глазами поплыли непрошенные картинки: они обхватывают большой палец его левой руки, оставляя зябкий влажный след. Драко растирал воспалённые глаза. Он пытался избавиться то ли от жжения, то ли от всплывшей сцены, бывшей под запретом с её подобными коллегами. — Никогда не говори никогда! — Блейз крикнул вдогонку уходящей Уизли, что, по-видимому, дала ему очередной отворот-поворот. Выглядел он так, будто не отвергли его, а согласились за него выйти. — Думаешь, я ужасный друг, раз могу радоваться в такие моменты? — улыбка плавно соскальзывала с лица, как яичница со сковородки. — Думаю, такое умение скорее повод для зависти, — он провёл большим пальцем по верхней губе и ухмыльнулся. Зажатые плечи Забини с облегчением опустились. — Ты разве не идёшь в гостиную? — обратился он к поднимающемуся наверх Драко. Засыпавшие портреты недовольно кряхтели от шагов незваного гостя. Их шум растворил в себе вопрос Блейза, преобразовывая его в риторический. Пахло крысиной отравой. Блаженная тишина заполняла неф, охраняемый колоннами, словно верными солдатами. Такой привычный ритуал. Прийти к выручай-комнате под вечер. Войти внутрь. Найти исчезательный шкаф. Проторчать у него с час в попытках отправить через треклятый проход хотя бы яблоко. Вернуться в спальню. Видеть тревожные сны. Проснуться и всё начать по новой. Но не в этот раз. Он стоял у выручай-комнаты, сверля глазами неподвижную стену. Сумма ежедневных обстоятельств навалилась на угловатые плечи. Зелёная муха тёрла лапки, сидя на портьерах. Мерзкое трение отдавалось в районе кадыка, вызвав приступ тошноты. Драко давно уже выбрал делать то, что должен, а не то, что хочет. Но сейчас желание уйти отсюда наливалось в груди ягодами спелой рябины, что обычно так контрастно выделяются на фоне заснеженного леса. Смерть Нотта-старшего откатила его в те дни, когда в нём ещё жила надежда на существование выбора. В те дни, когда смерть от его руки казалась невозможной. Он, словно по своим же следам, возвращался в то время, когда осязаемость Грейнджер была не под запретом. Позорное совпадение. Драко пришёл в себя от назойливого звука. Дождевая вода, следствие майской грозы, проскользнула в оконную щель. Она стекала по подоконнику на пол и, капая в образовавшуюся лужицу, создавала круги на воде. Малфой повернулся на каблуках и поспешно заскрипел половицами ступеней. Он разбудил седую пыль гобеленов, а с ней и сэра Кэдогана. Тот не сдержался и погнался за нарушителем порядка, перепрыгивая через картины. Малфой, молча выставив средний палец, продолжил спускаться. — Подлое отродье! Как смеешь ты разгуливать в столь поздний час?.. Ах-х, прошу прощения! — он налетел на тучную даму и теперь, с извинениями, кланялся перед ней. Избавившись от преследователя, Драко добрался до седьмого этажа и открыл такую знакомую дверь кабинета Древних рун. С его приходом количество людей в нём увеличилось вдвое. Такое было не в первый раз и почти всегда происходило не сговариваясь с тем, кто в нём уже был. Казалось, Драко ходил по спирали, которая раз за разом возвращала его в это место. Их сраное тайное убежище, облюбленное клише романтических магловских книг. Кто-то запустил несколько шаров света, что сейчас парили между книжных полок. Они оставляли на Драко решётчатые тени, бродившие по кабинету. Грейнджер недвижимо стояла у окна. Так поэтично, что вызывала желание вскрыться. Будь он в настроении, обязательно бы поделился этим наблюдением вслух. Поэтично. Когда это слово пополнило его словарный запас? Драко поднял глаза. Под древесными сводами порхали птицы. В этот раз их было намного больше, и они были не жёлтые, как обычно, а сливались чёрным оперением с потолком. Пташки синхронно создавали в воздухе фигуры, летая то кругами, то зигзагами. Она всегда практиковалась в магии, когда была не в духе. Спрятав руки в карманы, он смотрел на кудри, что за год отрасли до поясницы. Они переливались, ловя неясные блики. Одна вечно непослушная кудряшка выбилась и привычно лежала на щеке. Это её он любил накручивать на палец в те редкие моменты, когда она находилась в недопустимой к нему близости. В этом году эта девочка воплощала в себе две роли: обузы и руки, тянущей его из-под трескавшегося под ногами льда. Драко знал, что она услышала, как тот вошёл. Он знал, что она знает, что это он. Грейнджер повернула голову. Непривычно было смотреть глаза в глаза спустя месяц игнорирования. Всё равно что резко взглянуть на свет, шагая в темноте. Сейчас слова, сказанные Забини, иронично ухмылялись на задворках сознания: «Нельзя облегчить страдание человека, если действительность не даёт для этого оснований». Зверь, засевший в районе солнечного сплетения, похоже, полностью сточил когти о его плоть и взял перерыв на их затачивание, давая ему возможность передохнуть. Интересно, она каждый вечер приходила сюда в ожидании, что он тоже придёт, или пришла первый раз за всё время? Какое сегодня число? Те же тёмные глаза. Тот же нос. Те же губы. Но было в ней что-то новое. Она будто постарела. И дело не в седине или морщинах. Всё её естество выражало выдержанное, как в бочках хороший огневиски, спокойствие, характерное для стариков. Ему льстило, что это он способствовал такой её выдержке. После качелей, на которых он катал её последние два семестра, именно тогда до сих пор неясное «это» началось между ними, вторым вариантом было проблеваться от укачивания. Может ли вообще льстить умение довести человека до такого состояния? Наверное, нет, если этот человек тебе друг. Наверное, да, если этот человек — враг. Вопрос, кем она была для него, тонул в многоточиях. — В следующем году я не вернусь в школу, — нарушил тишину Малфой. Кажется, он обрадовался раньше времени. Её спокойствие пошатнулось, и по лицу пробежали тревожные тени. Впрочем, это могло быть иллюзией, создаваемой бликами летающих над ними световых шаров. Пора было заканчивать эту историю и расставить все точки. Они оба всегда знали, что всё к этому приведёт, и чем дольше тянуть тетиву, тем глубже в итоге всадится стрела. Никакого движения. Она оставалась на месте, стоя вполоборота. В новизну оказалось видеть это лицо таким равнодушным. Только глаза живые. Драко кинул взгляд на её тело. На ней его любимое вельветовое платье под горло. Оно было зелёным. Глаза снова защипало. — Оставишь мне что-нибудь на память, Грейнджер? — на лице проступила дежурная хамоватая улыбка. — Что-то, что будет напоминать мне о твоём невыносимом занудстве. Обычно с ней можно было говорить сразу с главного. Без предисловий. Ему это нравилось. Ничего лишнего. Только суть. Сейчас же Малфой стоял у двери как блядь, ожидающая, обратят на неё внимание или нет. Какой мазохизм, наслаждаться этим молчанием. Странно, но он в какой-то мере даже рад, что она научилась молчать. Молчать о том, про что он никогда бы не спросил, а она никогда не смогла бы ответить нечестно. Они ведь молчали сейчас вовсе не о подарке на память. — У тебя кровь на руке, — буднично сказала она. Будто и не было между ними этой пропасти в тридцать четыре дня. Затем зашагала к нему, проскальзывая между парт. Он поёжился. Скорее от звука её голоса, чем от того, что именно она сказала. Непривычно было слышать её обращение к себе таким спокойным тоном. Драко знал, почему она заметила кровь. Грейнджер наверняка смотрела на его предплечье, уродство которого сейчас прикрывалось джемпером. Он не успел сообразить, как та уже держала его руку в своей. Повеяло ароматом, который он уже стал забывать. Не цветочный. Не ягодный. Не морской. Просто её запах. Свежести и вечной новизны. Гермиона залечивала порез между большим и указательным пальцем. Она старалась минимально отодвигать рукав. — Что, боишься заразиться, Грейнджер? — Она ничего не ответила. — Не волнуйся, метка не передаётся через прикосновение, тебе ли не знать, — пальцы-ледышки ловко продолжали делать своё дело. Кровь растеклась по всей ладони. Скорее всего, виной тому острый лист «Пророка», который он с силой закинул в урну. Драко невольно восхитился её собранностью даже в такой момент. — Я читала про отца Тео. Мне жаль. У него почти сорвалось с языка язвительное высказывание на этот счёт. Но он знал, что Грейнджер говорит искренне. Драко ограничился кивком. Откуда он это знал — он не знал. И не хотел. Признаться себе, что с упоением изучил её «внутренние кармашки», было почти так же страшно, как признать поражение в задании, данном ему Тёмным Лордом. Залечив рану, Грейнджер продолжила держать его руку в своей. Затем поднесла свободную ладонь к волосам и достала ту самую выбившуюся прядь. Глядя ему в глаза, она сделала пару витков вокруг большого пальца у того места, где ещё недавно был порез. Такой петле позавидовал бы сам Нотт-старший. — Надеюсь, помимо занудства вспомнишь что-нибудь ещё, — сказала она. Поднеся палочку к пальцу, Грейнджер отрезала завиток непослушных волос, оставляя в его ладони свой локон. Драко неосознанно расслабил зажатую челюсть, обнажая зубы, доныне плотно прикрытые губами. Он разглядывал полученный подарок. Не находя подходящих слов, поглаживал шероховатую поверхность тёмной материи, словно персональное сокровище. Интересно, как долго оно будет хранить её запах? — Ты скажешь мне, что задумал? — «сокровище» зажалось в кулаке, грозя возобновить только что остановленное кровотечение. Он в очередной раз сокрушался, что в какой-то момент дал слабину и открыл занавес шире, чем было позволено. Тогда внутренний суфлёр подсказал не по тексту, добавив отсебятины в виде откровений, которые так часто случаются именно по ночам. Чёрт возьми, как он скучал по тем ночам. — Опять… — всё очарование донельзя странного момента испарилось. Драко прикрыл глаза. — Говорю последний раз. Нет.Гермиона.
— Ты же знаешь, что я могла бы помочь, — Гермиона отошла на несколько шагов. — Блядь… — Если бы ты только сказал, мы нашли бы выход. Мы бы поборолись с Волдемортом, что бы он ни приказал, — бравада отцветала, оголяя настоящее её нутро. — Я знаю, мы бы что-то придумали. Мы попросим помощи у Дамблдора, — плечи осунулись, признавая поражение. — Ты просто не знаешь, о чём говоришь, — он невесело засмеялся, проводя большим пальцем по верхней губе, как чёртов Хамфри Богарт. — Тебе надо было послушать свою подружку и больше не заговаривать со мной… — Ты прав, нужно было прислушаться к словам Джинни, — сдерживаемая злость стала просачиваться сквозь зубы, — но заметь, это ты со мной заговорил, я держалась «подальше», — она сделала акцент на этом слове, — как ты и просил. — Да, но первой пришла сюда ты, — стеклянные глаза мрачно праздновали победу. Она переминала пальцы одной руки другой, растягивая их под неестественными углами. Гермиона только сейчас заметила: чёрный джемпер, когда-то выгодно подчёркивавший рельеф его плеч, теперь с них свисал. Воротник уже не облегал шею, оставляя зазор между кожей и тканью. — Я знаю, каким ты можешь быть, — не видя смысла искать виноватого, начала она. — Я знаю, что ты не способен на… — На что, Грейнджер? — брови Драко иронично поползли вверх в противоположную сторону от уголков губ, — на что я не способен? — он задавал вопрос, не ожидая ответа. — Нет во мне благородства, Грейнджер. Нет во мне сраной светлой стороны, которую ты усердно пытаешься в каждом разглядеть, — напряжение в голосе нарастало, — ты думаешь, это только моя оболочка, а внутри ромашки цветут? Это не видимость моя, это моя суть. Не цветут в душе моей треклятые цветы, только всепоглощающая плесень. Смирись с этим и перестань пытаться спасти, я не долбанный эльф-домовик и любить меня не за что. Малфой закончил тираду пинком стула, как судья заканчивает свою речь ударом молотка. Он не отрывал взгляда от её глаз, словно ища там что-то. Словно моля о чём-то, чего, кажется, и сам не понимал. Разочарование оседало на веках от пугающей правдивости его слов. Слёзы непрошено стали формироваться в горле и подбирались теперь к глазам. Гермиона отвернулась к окну. Он никогда не видел её слёз. И не увидит. Солёные горошинки предательски скатывались по щекам. Всё было словно в бреду от нескончаемых испытаний, падающих на девичьи плечи. — Хватит, — полушёпот сплёлся с чириканьем птиц, теперь уже хаотично порхающих под потолком, — я устала, — грудь вздымалась от неконтролируемых всхлипов, — я просто устала. Ощущение беспомощности и незащищённости накатывало волнами. Незащищённости не только извне, но и изнутри. Гермиона больше не чувствовала сил за себя постоять. Одетая в платье, она словно была голой. Не просто голой. Её, казалось, вывернули наизнанку, выставляя напоказ израненную, воспалённую плоть и раздробленные кости. — Ты затягиваешь меня под этот лёд, и я теперь тону вместе с тобой. Я не могу тебя оттуда вытащить. Мне больно от того, что не могу тебя оттуда вытащить. И я не знаю, хочу ли я этого ещё. В окне виднелся квадрат чёрного неба. Верхушки кипарисов покачивались на ветру. От слёз всё казалось смазанным и нечётким. Не осталось ничего правильного или неправильного. Только она и безграничная усталость. Скрип отодвигаемой парты. Его руки мягко прижали её спину к своей груди. Всхлип, полный отчаянья, вырвался из неё последним вздохом утопающего. Бесслёзные судороги заставляли вздрагивать тело. Его объятья, словно анестезия, давали ложное облегчение, и она с упоением его принимала. Её пальцы вплелись в его, усиливая объятия, делая их почти болезненными. Он зарылся лицом в затылок, делая грудной вдох. Нос был холодным, и прикосновение отдалось ледяными мурашками. Драко молчал. Молчал и вжимал Гермиону в себя, словно пытался вдавить её маленькое тельце внутрь. Будто хотел слиться в одно. Губкой впитать всю её боль. А может, в надежде на облегчение пытался разделить свою боль с ней. Руки жадно гладили руки. Шею. Плечи. Живот. Лицо. Ей казалось, что он оставляет следы своими прикосновениями. Ей хотелось, чтобы эти следы остались с ней навечно. Она вдыхала эти прикосновения. Мысленно впечатывала в себя. Хотела, чтобы пальцы проникли под кожу. В самую глубь. Пробрались до костей. Сжали легкие. Прошли насквозь. Необъяснимое, ненормальное, больное желание поместить его в себя. Поместить себя в него. Упиваться запахом волос и пота. Запахом табака и чего-то ещё. Чёрт знает чего, но чего-то ещё. Тем, чем пах только он. Их сознание стало единым. Их дыхание стало единым. Глубоким и тревожным. Слилось в одно шумное покрывало, накрывающее их от всего мира. Пальцы по-паучьи забрались под платье. Они плели паутину прикосновений, пуская разряды по обнаженным бёдрам и животу. Эти касания давали надежду, что он таки проберётся сквозь мягкую кожу и вырвет это «что-то» из её солнечного сплетения. «Что-то», что зародилось в ней опухолью, когда он без спроса вошёл в её жизнь. Освободит от пут и даст свободу, а пока «оно» только росло, не щадя расползаясь по венам, метастазами вплеталось в ткани её плоти. Шея покрылась рваными влажными поцелуями. Неразборчивыми обрывками слов и вздохов. Драко гладил её рёбра под самой грудью, заставляя подняться на носочки и закинуть голову ему на плечо. Обмякнуть на нём. Стекать растаявшим снегом на горячем теле. Руки Гермионы обвисли в поражении. Долгожданное облегчение. Неправдивое стыдное облегчение. Губы коснулись подбородка. Нежное облизывание чередовалось с покусыванием. Воспоминания, как эти же губы были у неё между бёдер, вынудили сжать складку платья между ног, создавая жалкое подобие его прикосновений. Густые вздохи то ли удовольствия, то ли плача заполняли комнату. Гермионе хотелось, чтобы «внешнее» сблизило их ещё больше, стиснув до тех пор, пока они не станут одним целым. Солёные слезинки катились из глаз, разъедая воспалённые губы.***
Из чьих глаз?***
Одинокие гласные срывались с губ. Драко жадно ловил их губами, чтоб им не было так сиротливо. Пытался проглотить их все, чтобы потом сложить в слова. Пальцами исследовал гладкий рот, собирая крупицы «недослов». Она завела руки за спину, пытаясь расстегнуть его ремень. Ладони дрожали, сбивчиво повторяя неуклюжие движения. Одной рукой он взял её волосы, запрокидывая голову назад. Пытался не упустить ни одной эмоции на её лице. Другой расстегнул ремень и задрал платье до пояса. — Я всё равно сделаю то, что должен, ты же это понимаешь? Ни ты, ни кто-либо другой меня не остановит. Слова тяжёлым грузом приземлились под рёбрами. Ей было жаль тех, кто может пострадать от его руки? Она боялась, что он пострадает от чьей-то руки? Боялась, что он разорвёт целостность своей души? Ей было страшно, что в итоге ей придётся выбирать? Она боялась, что ей сейчас плевать на всё это? На все вопросы был один ответ. Но он хотел другого. »…и любить меня не за что!» Принятия. То, чего сам никогда бы ей не дал. То, чего она никогда не смела ожидать от него. Принятия. Безусловного. Почти невозможного. Как Христос любил своих учеников. Безусловно. Как только мать может любить своё дитя. Ни за что. Просто по факту его существования. Абсолютного принятия. Осознание краха, давно предсказанное всеми звёздами, наконец-то произошло. Всё, что между ними было, и всё, чего не было, и всё, что, возможно, будет, в итоге обретёт конец. Признание конечности всего в этом мире приземляло и в какой-то мере давало свободу. Не открывая глаз, она кивнула, принимая своё поражение. Понимая последствия. Принимая Люциферово предложения. Понимая положение, добровольно срывала яблоко. Ничего не было сейчас важным. Только он. Только она и он. И пусть этот мир идёт ко дну. Останется только эта комната. Её кивок заставил его замереть, а через секунду прижать её ещё сильнее. Он улыбался. Стонал. Выдыхал улыбку. Со звуком вдыхал через мокрые от избытка слюны зубы. И улыбался. И. Улыбался?***
И улыбался.***
Оттянув влажное бельё, он плавно, но с напором в неё вошёл. Вздох. Недавно обрезанный ею локон упал на приоткрытый рот. Он, кажется, завидовал Драко и тоже желал проникнуть в неё. Мягкие толчки отдавались по всему телу импульсами дефибриллятора. Сейчас они запускали утраченную в ней надежду. Такую желанную. Такую лживую. Возвращали к жизни. Наполняли смыслом. Она ведь никогда не желала почувствовать это. Тогда почему она это чувствует? Влага на щеках стала подсыхать и покалывать. Казалось, мороз разрисовал её лицо. Драко опустил Гермиону на парту, тяжело наваливаясь на неё сзади. Вторил вдохами, на затылке, вбивающие движения бёдрами. Кажется, вместе с выдохом она говорила какие-то слова. Что это было? Стихи? Проклятия? Мольба? Очень похоже, потому что её ладони сомкнулись в одной точке. Сплелись между собой у края парты. Она припала ниц, словно в молитве, уткнувшись лицом в холодное дерево. О чём она молила? О прощении? О том, чтобы это не заканчивалось? О том, чтобы он разрешил звать его по имени? Драко обвил её грудь. Нежная кожа стала липкой. Похоже, подарок, оставленный у него на пальце, прорезал только зажившую рану и оставлял на её теле алые мазки. Она теперь была живым холстом для своего мастера. Он, вторя ей, припал лбом к спине где-то между лопаток, обдавая это место влагой. Это была слюна или слёзы? Может, художник разлил там стакан для промывки кистей? Это были они или кто-то другой? Ибо они не могли прийти к такому. Это был ад или рай? Это был порыв любви или акт лютой ненависти? Чем бы это ни было, всё закончится здесь. В этой комнате. А всё, что тут произошло, не больше чем предсмертная судорога усопшего, о которой они будут вспоминать в вечности.***
Или вечность.***
— Абсолютно, — выдохнул он ей в спину. Она содрогалась, сливаясь с его судорогами. Они прошибали тело сотнями ударов камней, что не достались помилованной блуднице. Тысячами молний, от места их слияния до кончиков пальцев. От самого первого воспоминания до последнего вздоха. От ядра земли до Плутона. Аб-со-лют-но. Она запечатлеет это в своей памяти. Выскребет на надгробии. Запатентует. Назовет звезду. Абсолютно.***
Абсолютно.***
Драко.
Солнце ещё не встало, но темнота уже не была непроглядной. Утро несвойственно июню зябкое. Холодный воздух обжигал слизистую носа. Забини, задыхаясь, нагнал Малфоя в коридоре седьмого этажа. Он сжимал в руке утренний «Пророк». — Драко. — Что? — Люциус умер. — Знаю, — захлопнув за собой дверь, Драко вошёл в знакомый кабинет. Тут уже парили огоньки света, осветившие его лицо. Кипарисы покачивались в оконной раме, выделяя неподвижность фигуры, стоявшей перед окном. Те же тёмные глаза. Тот же нос. Те же губы. Но было в ней что-то новое.***
Прости, дорогой любитель закатов. Это чудаковатое солнце никак не желает оставаться на месте. Всё наматывает и наматывает круги.***