Останься.

      Таблетка ложится на язык. Ларин откидывает голову на спинку кресла, прикрывая глаза. Тело расслабляется, напряжение и переживания прошедшего дня уходят, а к глазам невольно подступают слёзы. Два года. Два года, как он «погиб». Героически, чтоб его, в бою за Отечество. Два года, как он служит на немцев. Самодовольных болванов, думающих, что они всемогущи. Коля был чужим для фрицев, а они были чужими для него. И все попытки привыкнуть не привели ни к чему. Все так же некомфортно и все так же мерзко. Все так же рядом нет его. Немцы делали из него холодного и бездушного, заставляли смотреть на раненых, измученных советских товарищей и бить их в небе. А Коле хотелось лишь одного — вернуться. Вернуться на родину, вернуться к нему. Но постоянное, навязчивое «уже поздно, идиот», неустанно долбило по голове: «что подумает отец?», «что подумает он?». Но… Но он ведь простил бы? Простил бы, ласково прижимая к себе и позволяя рубашке намокать от слез. Сказал бы, что это не его, Коли, вина. Он был бы рад, что Коля вернулся. Был бы, правда? Он ведь никогда не был против Ларина. Он любил. Как и Коля. Теперь в его жизни Ларину не место. Он думает, Коли больше нет. Пусть так и будет. Таблетка медленно растворяется на языке. В кабинете становится то светлее, то темнее из-за солнца, скрываемого тучами на несколько секунд. Пальцы расстегивают верхние пуговицы рубашки, поникший взгляд осматривает улицу, где снуют немцы. Отвратные. Коля усмехается собственной мысли, зарывая руку в волосы и грустно улыбается. Наверное, он не лучше. Пытается заглушить душевную боль и тоску по одному человеку наркотиками. Смешно. Настроение приподнимается, становится спокойно. Ларин снова пожалеет об этом, когда эффект спадёт. Апатия вернётся, станет даже хуже, чем было до этого. Коля знает, а все равно раз за разом выуживает белые кружки из пакетика. Но сейчас его это не беспокоит. Сейчас он чувствует себя лучше. Губы трогает мягкая улыбка, когда он чувствует на напряжённых плечах тёплые руки. Его пальцы обхватывают чужую ладонь, подносят к губам. Коля коротко целует костяшки, ненадолго прикрывая глаза. — Мишенька… Ларин открывает глаза и ярко улыбается. Соленые слёзы скатываются по щекам. Он смотрит на стоящего напротив него мужчину. — Мишутка… — шепчет Коля, щекой прижимаясь к его ладони, и всматривается в серые глаза. Девятаев смотрит встревоженно, с тоской, бегло осматривая лицо Ларина. Как давно Коля не видел его вживую. Не знает, как он выглядит сейчас, не знает, жив ли он вообще. «— Вернись невредимым, понял? — Миша хмуро смотрит на Колю, которому одевают парашют. — Вернусь конечно, Мишаня. Коля задорно улыбается, подмигивая, но натыкается на неуверенный и взволнованный взгляд Девятаева. Он бегло осматривает свой самолёт и резко притягивает Мишу к себе, крепко обнимая. — Обещаю, Миш. — Так уж и быть, поверю, — бурчит Девятаев куда-то в плечо и отстраняется, чтобы не вызвать подозрений у товарищей.» В тот день Ларин так и не вернулся. «— Аставайся, Ларин. Ты же знаешь, вибора у тебья нет. Корявый русский бьет по ушам. Коля усмехается, вскидывая взгляд на немца. — Ни за что, тварь нацистская, — он шипит сквозь зубы и плюет мужчине в лицо. Он замирает, осознавая, что произошло, и брезгливо вытирает лицо платком, усмехаясь. — Не дури, Колья. Немец мерзко улыбается, смотря на напряженное, хмурое лицо Ларина. Гневно сжимает плечо Коли, наклонившись почти вплотную к ему лицу и встряхивает. — Ухади, если хочьешь, — он все так же улыбается, и переходит на шёпот. — Но уйдёшь, и челавек, который тебье дораг, будьет страдать у тебья на глазах. Ларин вздрагивает, тупо смотря перед собой. В области груди жжет фотография Миши, спрятанная во внутренний карман, а страх сковывает по всему телу. Он с ненавистью смотрит на голубоглазого мужчину перед собой, на отвратную немецкую форму. Он знает, что фриц не врет. Решение даётся тяжело. Мысли путаются, образуя в голове кашу. — Я согласен. Голос хрипит, а глаза намокают. Пусть он никогда не увидит Мишу, пусть никогда больше не обнимет и не услышит его голоса. Главное, что эта тварь его не тронет. Немец удовлетворенно говорит что-то на немецком и уходит, оставляя Ларина в комнате, освещаемой красным цветом из-за флага, развивавшегося за окном. Сука.» — Коля, прекрати это. В его голосе слышится упрёк, заставляя чувство вины расцветать в груди Ларина. — Прекратить что? — Николай усмехается, выдыхая, и мокрыми глазами смотрит на Девятаева. — Ты знаешь что, не придуривайся, — Миша хмурится, отходя к окну. С нескрываемой брезгливостью смотрит на развевающийся у окна флаг нацистской Германии. Коля становится напротив, внимательно вглядываясь в напряженное лицо Миши. Он всегда так делал — молчал, прожигая Ларина стальным взглядом. Ненастоящий, но такой, сука, живой. — Не могу, — Коля леденеет. — Я не могу… Голос переходит на шёпот, почти срываясь. Он судорожно выдыхает, стараясь остановить влагу, подступающую к глазам. Он знает, что Миша не одобрил бы. А может и вовсе ударил бы, идиотом назвал. Знает, конечно знает. Но желание снова его увидеть пересиливает, заставляет брать в руки эту дрянь, закрывать глаза и перекатывать таблетку на языке. Он определённо стал бы разочарованием для Девятаева. Жалким. Жалким разочарованием. Воспоминания о мужчине больно ударяют по голове. Беглые картинки его светлой улыбки, серых глаз и задорного голоса быстро сменяются перед глазами, не давая шанса удержать себя на месте хотя бы на пять секунд. Миша всегда таким был — весёлым и озорным. С восхищением смотрел на самолёты и с энтузиазмом говорил про лётное училище. Ларин пошёл за ним. Всегда шёл за ним. В жизни Ларина Девятаев был тем самым светом. Тёплым и воодушевляющим. И после попадания в немецкую армию ничего не изменилось — серое небо над головой и мерзкое общество фрицев освещались воспоминаниями о Мише. От них становилось немного, но легче. И Коля боится. Безумно боится того, что забудет. Что изображения сотрутся, блеск в девятаевых глазах пропадёт, забудется голос, а черты лица смажутся. Что в его голове не останется ничего, кроме старых покоцанных фотографий и пепла от сгоревших видеопленок. — Ты должен прекратить это, — голос Девятаева звучит так, как прозвучал бы в реальности. Так же сурово. И Коля знает, что Миша — лишь образ, который он бережно хранит у себя в голове уже два года. Но точно знает, что он остался таким же. — Должен? — Ларин усмехается, хмуро смотря на него влажными глазами. — Должен, Миша? Нет. Знаешь, что я сейчас должен?! Я должен находится рядом с тобой! Но я не рядом. А потому это — единственный способ увидеть тебя, Миша! Голос срывается. Щеки уже давно обжигают горячие слёзы и Коля замолкает, когда Миша притягивает его к себе. Обнимает, согревая своим теплом. — Это неправильно, Коля, — Девятаев усаживает его на кресло, нависает сверху и убирает с глаз чёлку. — Ты должен прекратить. Ради меня. — Нет… — Ларин шепчет судорожно, щекой прижимаясь к тёплой ладони Девятаева. Холодными пальцами удерживает и отпускать не хочет. — Нет, я не могу, Миша… — Обещай мне, Ларин, — холодные глаза прожигают в нем дыру, когда большой палец все так же поглаживает по щеке, стирая влажную дорожку. — Ради меня. Пожалуйста. Коля смотрит пару секунд, чувствуя в горле огромный ком, и сухими губами проговаривает хриплое: — Обещаю. Девятаев слегка улыбается, целуя в макушку. А у Коли внутри постепенно, с грохотом разваливаются горы, засыпая камнями светлые воспоминания, а дождь огромными каплями сильно ударяет по земле. Он растеряно смотрит на Мишу, спокойно улыбающегося, и сильнее сжимает его руку. Он знает, что сейчас будет. Но не хочет, чтобы это случилось. — Мне пора, Коль. — Нет… Нет, Мишенька, — он с надеждой смотрит в его глаза, истерически смеясь. — Миша, не уходи от меня! — Скоро свидимся, Коленька. Мишина рука ускользает из пальцев и он, тепло улыбнувшись, скрывается в темноте комнаты. — Останься… Коля тупо смотрит перед собой, сжимает кулаки, стараясь сохранить в них тепло мишиных рук, а глаза сохнут от соленых слез. В кабинете темно. Дождь начинает бить в окно, эхом отдаваясь в ушах, на улице шумят голоса немцев, и настырный стук в дверь, на который Коля обращает внимание спустя несколько минут, начинает раздражать. Он пустым взглядом смотрит на пакетик, лежащий на столе и морщится. Закрывает красные глаза, понимая, что слез больше нет, в горле сухо, а на душе мерзко от самого себя. — Скоро свидимся… Эта фраза бьется в голове, прокручиваясь словно на повторе. А грудь в области сердца прожигает старенькая фотография, вложенная во внутренний карман.