***
- Неси! – суёт ей в руки таз с водой Уирка. - А сама чего? – шепчет Гиневера под дверьми королевской опочивальни, в которой криком и стонами исходит королева. Уирка осеняет себя охранительным знаком. - Там же он. Гиневера боится не меньше Уирки, которая, не будь с королевой Мерлина, сама бы уже давно была там, руководя и хлопоча. Из спальни несётся очередной, полный муки, стон и Гиневера решается. Что же, в самом деле, её королева-тёзка там одна, с этим колдуном, который ещё непонятно, что творит.***
- Останься, - велит Мерлин, даже не обернувшись, поглощённый делом. Гиневера с радостью бы юркнула мышью за дверь, но в Британии нет такого человека, кто посмел бы ослушаться Мерлина - даже сам великий Артур смиренно ждёт сейчас с челядью за дверью. Она присаживается на край стула, нервно сцепляя руки. Волшебник ничего ужасного не делает. Наоборот – воркует над их госпожой, заботится не хуже Уирки: обтереть лоб, подать укрепляющего питья, переменить бельё. - Ногами идёт, паршивец, - вдруг говорит Мерлин и Гиневера в ужасе распахивает глаза. Это он сейчас об их будущем принце или принцессе? Когда спальню, наконец, оглашает звонкий младенческий крик, Мерлин без всякой почтительности шлёпает дитя по попке и передаёт Гиневере. Сам же вновь занимается королевой. Гиневера выносит маленького за дверь – взволнованный Артур уже там и подставляет руки, готовый принять увесистый свёрток. - У вас сын, ваше величество.***
Глаз у Уирки почти не видно – так опухло от слёз лицо. Несмотря на все хлопоты чародея, несмотря на хлопоты самой Уирки, королева их отдаёт Богу душу. Уирка, конечно, ревёт, как и все в Камелоте, но признаёт, что, если б не Мерлин, королева могла бы умереть и раньше.***
Когда Мерлин встречается ей, спешащей к юному принцу, в переходе дворца он пронзает её немигающим взором. Гиневера спешно кланяется, надеясь, что в день королевиных родов он её не запомнил – ну что за дело ему до служанки. Но, спеша, спиной чувствует провожающий её взгляд.***
- Тебя вечером к себе требует, - говорит спустя несколько дней Уирка. Гиневера едва не роняет стопку белья. - Зачем? - Понравилась, знать, - хохочут Домна и Уалентина. - А что, мужчина в самом соку, - рассудительно говорит Уирка. – Я б дала… будь помоложе. Седина в бороду, как говорится, а бес-то, бес в самое ребро! Гиневеру, и так обмирающую от страха, такие разговоры ничуть не утешают.***
Порог она переступает, трепеща. Говорят, тут и не бывает никто из прислуги – чародей сам всё у себя прибирает, не гнушаясь даже пол мыть. Мерлин внезапно выныривает из-за полок, битком набитых горшочками, склянками из жутко дорогого цветного стекла и всякими диковинами. Подходит к Гиневере, осматривает её ровно лошадь на рынке. - Может быть, - слышит она его бормотание. Затем он обращается уже к ней. - Подмети пол, дитя. Гиневера переводит дух и берётся за метлу.***
Вторая королева – тоже, кстати, Гиневера – приносит королю в качестве подарка к свадьбе невиданное диво – составленный из разных частей стол, которые в совокупности образуют круг с пустым местом в середине – чтоб слугам было сподручнее менять посуду. - Гиневера, голубка, ещё и остыть-то в земле не успела, - неодобрительно бурчит Уирка. - Королям так положено, - вступается за Артура Гиневера. От отца первой Гиневеры король получил лошадей, от отца этой вот – диковинный круглый стол. И, наверное, получит от второй жены дитя. В Гвальхмейне, сыне первой Гиневеры, все женщины дворца души не чают – такой это милый и крепкий мальчуган. Артур тоже, когда выдаётся свободная минутка, приходит к сыну – и играет, и пелёнки переменить может. Каждый раз кивает Гиневере при встрече – она, вроде как, нянька у принца.***
А вообще, она понять не может, кто она теперь. Нянькается с принцем, прибирается в комнатах. И ходит к Мерлину, чтобы тоже прибираться там. Как он, интересно, без неё раньше-то справлялся?***
- Дитя, разбираешься ли ты в травах? – обращается к ней как-то Мерлин. - Немного, - говорит Гиневера. Он бросает на неё острый взгляд. - Насколько немного? Она рассказывает всё, что знает. - И вправду немного, - замечает Мерлин. Ей, вообще-то, не должно быть дела до того, разочаровала ли она его своим «немного». Но отчего-то дело есть. Уирка говорит, что с тех пор, как она стала ходить к Мерлину в покои, она переменилась – и это ей ещё пришлось отбиваться, доказывая, что никакая она волшебнику не любовница. Просто метёт пол и вытирает пыль. Просто иногда замирает, заворожённая тем, как он что-то варит, читает, собирает. Гиневера сама не понимает, что чувствует в эти моменты. Что-то сродни тому, что чувствуешь, глядя в необъятное небо, до которого не дотянуться.***
Мерлин, однако, говорит, что можно. - Я сам привёз его из Константинополя, - говорит он так, будто поверяет ей сокровеннейшую тайну. – И линзы оттуда же. Глаза его сияют от воспоминаний. «Линзы» - это хранящиеся в обитой бархатом (и как не жаль было такую дорогую ткань тратить?) коробке кругло обточенные кусочки прозрачнейшего стекла, выпуклого с обеих сторон. - Двояковыпуклые линзы, - учит её Мерлин. В коробку лезть он запрещает настрого. Гиневера и не лезет – страшно. И та его штука, привезённая из-за моря, тоже страшная. - Приходи сегодня ночью, - говорит он вдруг, смотря странно и загадочно.***
- Известно зачем, - заявляют Уирка и Уалентина. Торжествуют – ну ты погляди, живые чувства проявил! Советуют, как принарядиться. Гиневера отбивается от их подначек. Ну не может же в самом деле быть такого. Он же называет её «дитя». - Ой, да мужики как только не называют женщин! – говорит Уирка.- Смотри, сильно уши не развешивай, мужики в такие моменты только что звёзд с неба не обещают.***
Мужики, может, и обещают. Мерлин – делает. Когда она приходит, штука та, привезённая из Константинополя, стоит у распахнутого настежь окна. Мерлин стоит там же. - Подойди, дитя, - манит он Гиневеру. Показывает, как сподручнее посмотреть в эти… линзы. Гиневера ахает, увидев звёзды впервые так близко. - Господь пресветлый! – восклицает она. - Ну, может и не он, - говорит Мерлин. – Я не сторонник этой теории, я… Но Гиневера вновь припадает к телескопу, пока Мерлин рассуждает о сотворении Богом небес и тверди земной и о том, почему такого не могло быть в самом деле. Потом он называет ей звёзды по именам – и те, которые ей уже известны, и незнакомые. И Гиневера, очарованная – как назвать это по-другому? – понимает, что жизнь её больше никогда не будет прежней.***
- И эта, Господь да приимет её в царствие своём, горлинку мою, - причитает Уирка, вытирая слёзы фартуком. Ворчавшая на Артура за скорую его женитьбу, она, однако, всей душой прикипела к новой госпоже – да и как той, кроткой и нежной, было не понравиться? Вторую Артурову королеву тоже любили все. Гиневера теперь нянчится уже с двумя мальчишками.***
- Может, я проклят, Мерлин? – слышит Гиневера из-за приотворённой двери. - Может, ещё не время, - туманно отвечает волшебник. Ей видно, как Артур в печали опускает голову. И как Мерлин ласково касается этой головы, утешая – так, как должно быть, касался в детстве.***
От отца третьей жены – тоже Гиневеры – Артур получает отряд в двести рыцарей. И ещё одного темноволосого мальчугана. - Эй, - говорит Гиневера, пытаясь эту шумную троицу накормить. – Вот, ей же ей, рассыпаетесь вы как горошинки из стручка. С настоящим горохом таких проблем нет. Он не разбегается с грядок. Ей всего-то и надо аккуратно делать записи в специальной тетрадке – на греческом, Мерлин настаивает, что, пока она его учит, должна практиковаться не только в устном произношении. С горохом проще. А измурзанных артуровых сыновей ещё надо поймать. - Гвальхмейн! Килох! Конайре! Три почти одинаковых темноволосых головёнки – не в Артура, а в трёх его темноволосых Гиневер – поворачиваются к ней. - Ма сердится, - говорит малыш Конайре. И от этого "ма" Гиневеру будто обжигает.***
- Если не боитесь, - застенчиво говорит ей над кроватью, где, голова к голове, сопят все его мальчишки, Артур. Он смотрит на мальчиков, а на Гиневеру и не смотрит. Но она знает, что он поджидает её ответ. «Может я проклят, Мерлин?». Мерлин говорил ей, что нет никаких проклятий – лишь воля и умысел людской. Гиневера боится. Но не проклятья и уж тем более не самого Артура, который, несмотря на то, что король, и часто они сиживали вдвоём, бдя над мальчиками, когда тем случалось болеть, ни разу не обидел её. Гиневера боится стать вдруг Верховной королевой. Боится так, что ей кажется, будто она глядит в бесконечную черноту неба без телескопа – на звёзды, которые никак не достать. - Я не боюсь, - отвечает она королю. И они пожимают друг другу руки – совсем не то, чего можно было б ожидать, но так обоим кажется правильно.***
Гиневера боится стать королевой, боится, не скажется ли то, что теперь она официально невеста Артура, на её отношениях с подругами. Но те, узнав новость, дружно и радостно визжат. И снова, снова принимаются её поучать. И, конечно, готовить дворец, её, её платье к свадьбе.***
Она теперь не просто Гиневера, а невеста короля. Но нянькается с малышнёй – между бесконечными обсуждениями списка гостей, блюд к свадебному пиру, украшений. И когда она улучает минутку забежать к Мерлину, она видит его не в роскошно расшитой золотом и серебром придворной одежде, а в дорожной. - Мерлин? – лепечет она вдруг, уже чувствуя непоправимое, но пытающаяся успокоить сама себя – обозналась, такого не может быть, он, конечно, уедет, как бывало не раз, но потом вернётся. - Мне пора, - говорит Мерлин. И не называет, куда. Гиневера вдруг ощущает, что именно сейчас её и придавило всем тем, что обычно сопутствует королевской власти – ответственностью, заботами и одиночеством. - Почему? – вырывается у неё. Мерлин, присутствовавший на свадьбах предыдущих Гиневер, принимавший роды у них, собирается покинуть Камелот именно сейчас – за неделю до свадьбы и коронации, множества приготовленных Кэем увеселений. - Так надо. Ты справишься. Его голос ласков – так утешают ребёнка, которому не досталось то, чего он хотел. Гиневера представляет вдруг, что почувствует Артур, когда узнает. Мерлин растил его с младенчества, помог заявить права на трон Британии, был рядом все эти годы. Так почему же именно сейчас? - Потому что у него теперь есть ты. Гиневера, которую мы так долго ждали. В голосе Мерлина слышится гордость. И… Что-то ещё. - Почему у тебя никогда не было женщины? – спрашивает Гиневера. Вопрос вылетает прежде, чем она успевает подумать, а уместно ли. Наверное, перед лицом того, что расстаются они навсегда (какое колючее, обжигающее тысячами ядовитых жал, слово!), уместно всё. - У меня были Британия и Артур. Женщины – слабость. Я не мог позволить себе этого. Она чувствует, как он подходит, протягивает ей что-то. Последнее «нельзя» между ними исчезает. У Гиневеры дрожит подбородок. И коробка в руках дрожит так, что двояковыпуклые линзы брякаются в своих обшитых жутко дорогим бархатом отсеках. На свадьбе у неё тоже будет бархатное платье, но Мерлин не увидит, уже не увидит этого. Он обнимает её, прижимая к себе вместе с коробкой. - Ты справишься. - С чем? Потому что теперь ей – им, ей и Артуру – много с чем придётся справляться. Мерлин будто бы выкинул их обоих из уютного обжитого гнезда в свободный полёт. Артура-то, может быть, и нет, ведь Артур правил ещё до того, как Гиневера появилась во дворце. А вот её, Гиневеру, точно. - Узнаешь. Поймёшь, когда увидишь. Она не пытает его более – бесполезно, когда Мерлин решает повещать провидчески. Поэтому она просто стоит с клятой коробкой в кольце его рук. - Гиневера? - А? Возможно, сейчас он скажет ей что-то важное, хоть как-то обозначив её путь по бескрайнему небу, на котором, такое ощущение, гаснет самая путеводная из звёзд? - Поливай горох и не забывай греческий. Ей хочется стукнуть этого невыносимого старика коробкой, но она боится – вдруг линзы разобьются, а в Константинополь Артур её вряд ли отпустит. И она просто кивает, стараясь не расплакаться, не зашмыгать носом, не ухватить Мерлина за одежду, чтоб он остался.***
Уирка, Домна и Уалентина суетятся, оглаживая и поправляя на ней расшитое бисером бархатное платье. - Красота! Вот королю-то понравится. - Мужчинам, короли там они или нет, нравятся женщины и вовсе без платьев. И снова они наперебой дают советы и Гиневера, задёрганная их щебетанием, измученная волнением и тоской, хочет воспарить в небо, пересидеть предстоящее в ночном небе безымянной звездой.***
- Простыню вывесим, а то… Ну, сама знаешь, - смущённо поясняет Уирка. Гиневера знает, что её считали любовницей Мерлина. Но жена цезаря должна быть вне подозрений. И простыня с её брачного ложа развевается над самой высокой башне замка, всем на обозрение.***
- Варварство какое! – говорит король, порываясь сам снять злосчастный кусок ткани. – И мы считаем себя просвещённым народом! До свадьбы и уж тем более, пока она бегала в служанках, у Гиневеры так и не было времени как надо узнать своего будущего мужа и короля. Тем приятнее ей сейчас осознать, что, кажется, у неё не будет проблем ни с горохом, ни с греческим, ни с бдениями у телескопа. Впрочем, наверное, и не могло быть по-иному, если Артура воспитывал Мерлин. Тоска по нему стискивает её сердце. О бывшем королевском чародее болтают разное – что его похитила какая-то волшебница, и теперь он то ли заточен в невидимом замке, то ли спит в хрустальной пещере, то ли превратился в терновый куст, то ли умер. Она сначала жадно ловит все эти слухи, даже самые нелепые, потом привыкает. Привыкает жить без него. Ведь теперь она Верховная королева и забот у неё побольше, чем когда она была служанкой. И возможность спать на пуховой перине и носить каждый день бархатные платья не самая большая компенсация за всё это.***
Меньшой артуров сын не похож на отца, не похож на красавцев-братьев. Но он неуловимо напоминает ей вполне определённого человека. - Мне надо знать, как тут идут трубы! – выпаливает Мордред, когда она впервые ведёт его в термы. И время будто сдвигается, отдавая ей то, что забрало много лет назад.***
Молва снова судачит, как будто людям и заняться нечем, кроме обсуждения, с кем спит Верховная королева. Как будто у неё остаётся много времени для всего вот этого. Мордред завоёвывает право прикасаться к заветной коробке почти сразу. У Гиневеры голова кругом идёт, когда она представляет, каких высот может достичь государство Артура, если она и Мордред будут действовать сообща. Не заменяя Мерлина, нет - его никем нельзя заменить. Но следуя по пути, который он указал.***
Она понимает вдруг, для чего он её готовил. Чтобы, в свою очередь, она подготовила Мордреда. Гвальхмейн, Килох и Конайре хорошие мальчики, но увы, отдающие себе отчёт в том, что править Британией – это не по лесам за дичью гоняться. Вся надежда на Мордреда. Понимает он это или нет. Общих с Артуром детей у Гиневеры нет. Она даже не знает, хотела бы прижать к груди своего малютку, или он бы только отвлёк её от другого, гораздо более важного ребёнка – артурова королевства, неусыпно требующего внимания. Так настоял Мерлин, показав ей какие травы собирать и варить, чтобы она оставалась неплодной. И она послушалась его воли.***
- Это начало конца, Гиневера. Светлые волосы Мордреда треплет ветер. - Мы выстоим, - говорит она, сжимая его руку. Руку человека, посмевшего, отважившегося взвалить на себя это бремя – королевство после смерти Артура. И её долг давным-давно определён Мерлином – она просто должна быть рядом. Иначе весь их мир – со школами для бедных и слабоумных, с мостовыми и оранжереями, телескопами и библиотеками, всё то, над чем начинали трудиться ещё Мерлин и Артур – рухнет, сметённый волной саксонской дикости.***
Гиневера просто смотрит в небо, бесконечное небо, до которого снова далеко. - Мы спасли вас от узурпатора, - надрывается, пытаясь быть услышанным ею, Константин. Королева слышит. Но не отвечает. Судьба подарила ей трёх прекрасных мужчин, трёх любимых мужчин – и отняла всех. Она сама хоронит своего мальчика, своего второго короля, своего улыбчивого Мордреда, выгрызая это позволение своим именем – вдовы короля Артура. Спасли… От чего? - Я хочу уехать в монастырь, - заявляет она, леденя Константина – ах, теперь Верховного короля Константина! – взглядом. Король тушуется и дозволяет – в любой монастырь, конечно, какой она пожелает, и приданое, позвольте, он уплатит сам, и она вольна взять с собой, что пожелает. Королева сама грузит в повозку разобранный и уложенный в ящики телескоп. Линзы она не доверяет никому – последний из тех, кто доверия этого заслуживал, спит теперь вечным сном под плитами неприметной церкви. Её мальчик, её друг, их надежда… Ей пора отправляться в дорогу. И первое, что она сделает в этом клятом монастыре, так это поставит телескоп у окна. И посадит горох. Гиневера воинственно вздергивает подбородок и велит вознице трогать. Её путь ещё не закончен.