Джек

      Они сидели на кухне вчетвером и молча, совсем не как большая дружная семья, звенели вилками о тарелки — ели овощи и мясо. Разговор никак не шёл, к неудовольствию Мэредит – матери. Ее напрягало это молчание в их уютной квартире. Если бы отец семейства был бы дома, он обязательно бы завязал какой-то интересный увлекающий всех разговор об искусстве, политике или философии. Но он вновь оставался на работе допоздна. Наверное, он находил все новые дела в офисе неосознанно, чтобы меньше времени проводить с семьей и не чувствовать ту тяжесть, что появилась в их доме в последнее время.       В какой-то момент, устав слушать молчаливое жевание, Мэредит обратилась к детям, начав с дочери:       — Лиз, как дела в колледже?       — Хорошо. – Отозвалась миловидная девушка с каштановыми волосами, сестра Джека. — Сегодня сдала эссе по литературе, на днях получу результаты. Думаю, все хорошо. А завтра…       Все эти разговоры пролетали мимо Джека, задумчиво рассматривающего кусочек морковки у себя в тарелке.       Бен, его младший брат, только-только перешедший в среднюю школу, не очень охотно, но тоже поделился какими-то впечатлениями о прошедшем дне. Кажется, он ходил куда-то с друзьями, но Джек не был в этом уверен, как не был уверен ни в чем, что он видел и слышал. Он вообще плохо соображал, что происходит вокруг, в последнее время.       — Джек, как ты? Выглядишь уставшим…       — Такой неразговорчивый. — Поддакнула Лиз.       — Все нормально. — Ответил он.       — Что нового в университете?       — Да ничего. Лекции, как обычно.       — А на работе?       — Ничего. – Пожал плечами парень.       — А как Кэт? – Со вздохом спросила Мэредит, и в тот момент, когда слова сорвались с языка, в её голове проскользнула мысль: «Я пожалею об этом вопросе». Тема Кэт стала своеобразным табу в их семье, никто обычно не упоминал ее имя в присутствии Джека, зная, какие непостоянные и сложные у них отношения, но этим вечером Мэредит почему-то очень захотела спросить и не смогла удержаться. — Ты давно не говорил о ней. Что у нее нового?       — Ничего. Она умерла. — Тихо ответил Джек, ничуть не поменявшись в лице.       Мэредит со звоном уронила вилку, которую подносила ко рту, на тарелку и замерла. Все, оцепеневшие от шока, уставились на Джека, изумленные не столько самой новостью — все уже давно понимали, что это случится, рано или поздно, — сколько тем, каким спокойным и безэмоциональным был голос Джека. Он звучал так, словно ему было все равно. Словно смерть любимой девушки — это обычное дело. Как если бы он рассказал семье, что сегодня в пекарне закончился любимый хлеб. Такое вот неприятное житейское событие, но ладно, проехали.       Джек словно не замечал направленных на него взглядом. Он сидел и медленно жевал ароматный кусочек печеной картошки. Вкус еды был одной из немногих вещей, которыми он все еще мог наслаждаться. Все остальное теперь проходило мимо его органов восприятия и не вызывало никакой реакции.       — Как? — Произнесла его мать наконец-то, когда к ней вернулся дар речи. — Когда?       — Неделю назад или около того.       — Неделю назад?..       — Я думал, ей становится лучше... — Неуверенно пробормотал Бен.       — Все так думали. - Спокойно кивнул Джек.       — Ты не посчитал это достаточно важной информацией, чтобы сообщить о ней нам? — Неловко взмахивая руками, воскликнула Лиз с осуждением. — Ты…       — Лиз! – Прикрикнула мать на дочь и сама себя испугалась: она практически никогда не поднимала на детей голос. Это прозвучало неестественно, но сейчас чувства Джека для нее были важнее, чем чувства шокированной и разозлившейся Лиз.       — Для тебя это важно? Прошу прощения. Теперь ты знаешь.       — Боже… Джек… — Тихо прошептала мать, все еще не шевелясь и едва дыша. — Как ты?       — Нормально. — Едва заметно кивнул Джек.       — Что… что ты чувствуешь?       — Не знаю. — Пожал плечами он. — Облегчение.       Бен не узнавал своего брата, ошибочно принимая его нечеловеческую усталость за жестокость и бессердечность. Мальчик не понимал, как его старший брат — самый талантливый, классный, умный, добрый, заботливый, любящий, — мог говорить такие ужасные вещи, как ни в чем не бывало макая картошку в соус и закидывая ее в рот? Как он вообще мог быть таким, каким был последние месяцы?       Кэт Вильямс для Мэредит была как четвертый ребенок, которого она всем сердцем любила (да и как она могла не любить ту девушку, что для ее сына была важнее всего?). И в тот вечер она внезапно его потеряла, наблюдая, как теряет еще одного — родного. Он закрылся в себе и явно не собирался говорить о произошедшем. Материнскому любящему сердцу это было невыносимо больно.       Джека уже страшно утомили эти вопросы: «Как ты?», «Держишься?», «Что ты чувствуешь?», «Хочешь поговорить об этом?», что он слышал от всех знакомых, знающих о произошедшем, уже целую неделю (по ощущениям — вечность). Кто-то даже спрашивал, как это произошло. Что они хотели, чтобы он прочитал им медицинское заключение? Там было весьма подробно описано, как это произошло. Если надо было бы, Джек мог бы, он выучил его наизусть и уже никак не мог стереть из памяти эти чертовы термины.       Ему надоело, что все окружающие считали, будто он должен был что-то чувствовать, кроме этой поглощающей пустоты, и соответствовать их представлению горюющего человека.       В его голове Кэт умирала уже десятки раз. Он страшно не хотел этого, но как бы не сопротивлялся сам себе, представлял себе ее смерть вновь и вновь, в разных вариациях. И так каждый раз, когда она не приходила ночью домой, когда он сидел в больнице возле ее кровати, когда он видел ее в компании опасных людей.       За последние полтора года он в красках пережил это чувство потери больше раз, чем многие люди за всю жизнь. Теперь ему уже нечего было бояться. Действительно, нечего – самое сокровенное, самое страшное уже произошло. И теперь Джек просто хотел спать.       Парень хотел уснуть прежде чем кто-то еще начнет его убеждать, что он очень страдает, и поспать хоть пару часов перед новым днем. Он чертовски скучал по нормальному здоровому сну, но мог уснуть только под утро, когда небо за окном начинало светлеть и становилось таким глубоким и красивым, каким оно может быть только в предрассветный час. В эти моменты Джеку почему-то было очень легко и спокойно. А потом он снова начинал один и тот же день, повсюду преследуемый едва осязаемыми образами Кэт — и живыми, и мертвыми.