Песок

Она заходится кашлем, диафрагма судорожно поджимает легкие, бронхи забиты, их не прочистить, воздух опаляет разодранную глотку. Она отхаркивает песок пополам с кровью, красные сгустки среди золотых песчинок. Он почему-то всегда именно золотистый, не бурый, не оранжевый, не желтый. Она видит Казекаге не так уж часто. Бывает, отчитывается ему о миссии, иногда встречает в коридорах резиденции, или замечает на улицах деревни. Хорошо, что это редкое явление, ведь от одного взгляда у нее песок идет горлом. Что, не могла, как все девчонки, один раз на него запасть, переболеть этим и жить дальше? Какого черта надо было влюбляться? Какого черта — на смерть? Теперь все фразы про то, что шиноби песка готовы погибнуть за деревню и за их Каге, воспринимаются довольно иронично. Она знает, что долго не протянет. И уж лучше бы сдохнуть на миссии, чем от этого. От неразделенной, мать ее, любви. Она думает иногда, это ж какой надо быть недалекой, чтобы вот так умудриться. Подумаешь, он спас ее на войне с десяток раз, он всех спасал. Подумаешь, он погибал за деревню и всех жителей еще пару раз. Подумаешь, трагичное детство, над которым рыдали все, у кого был доступ к этим данным. Она вытирает рот тыльной стороной ладони, шарит языком по рту, собирая оставшиеся песчинки, отплевывает их в раковину и выворачивает кран. Рукой смывает с желтоватого фаянса красные разводы. Надо подняться в ранге, чтобы дали задание посложнее. Подыхать на простой миссии она не собирается. Сегодня вечером напроситься на тренировки с Канкуро-саном, он не откажет, ему нравится побеждать. Еще чуть-чуть, думает. Нельзя становиться командиром отряда, чтобы не нести ответственность за чужие жизни, но достаточно прокачаться, чтобы взяли в элитную группу. Она смотрит в зеркало на осунувшееся лицо и покрасневшие глаза. Полудохлой тренироваться непросто, но она еще может. Может. Проводит руками по бежевой форме, закрывает лицо белой маской. Никто не увидит, в каком она состоянии, никто не заметит. Она давно не общалась с подругами, всегда находит отговорки, чтобы не видеться с тетушкой Юкико. Надо будет с ней попрощаться, хотя бы с ней. Сколько таких уже похоронила, подобранных на улице сирот? Если бы он не был таким же, как она, то кто знает? Если бы он не был сиротой, не был убийцей, не был шиноби? Тогда может быть, не появилось бы в ее чертовом сердце этой жгучей и бесполезной тоски, не появилось бы в легких удушающего песка. Она выходит из уборной, выходит из крошечной квартирки. Горячее дыхание пустыни пытается забраться под одежду, под маску. Солнце высоко в небе, палит нещадно, она скрывается в тени узких улиц. Все утро страдала в туалете, откашливая золотистую пыль. Но все еще чувствует резь где-то глубоко внутри. В резиденции Каге успевает отхватить миссию на завтрашний день, не самую сложную, но есть шанс, что ей повезет, что возникнут какие-нибудь непредвиденные трудности. Бывает же. Она игнорирует резь в глазах, резь в носу. Подумала бы, что заболевает, если бы не знала точно — она уже больна. В последний раз больна. Поднимается в резиденции на этаж повыше в поисках Канкуро-сана, днем тот любит прятаться в прохладной мастерской. По пути встречает знакомые лица и знакомые маски. Кивает одним, машет в приветствие другим. Она никогда не было многословной и сейчас ей это на руку — никто не услышит хрипа разодранных голосовых связок. Находит Канкуро-сана на месте — по плечи утонувшем в корпусе многорукой марионетки. Она стучит по деревянному дверному косяку. Канкуро-сан дергается, бьется макушкой об оболочку создания и оборачивается на нее. Ее давно не пугают его недовольные взгляды, знает, что это все напускное. Она знаком предлагает тренировку. Канкуро-сан потирает затылок, но кивает и говорит: — В семь часов. Тут же возвращается к своей работе. Она думает — отличает ли он ее от других? А потом — какая разница? Она пытается отогнать свои мысли от брата Канкуро-сана, но не может не задаваться этим вопросом, не может не ковырять рану. Она выдыхает и чувствует на языке песок. Черт. Приступ грозит скрутить, согнуть пополам, но она сильнее, она держится. Почему так быстро еще один? В горле скребутся жуки скарабеи, легкие давит, давит, давит изнутри. Ничего не поделать, ничем не помочь. Она падает на колени, не добежав до туалета, и кашляет в маску, давится, старается проглотить песок обратно и не издать, ни звука. Но следующий спазм несет уже не только песок, а кровь. Та вырывается изо рта вместе со слюной и пригорошней песка, пачкает маску, пачкает перчатки, которыми она пытается все это поймать. По ее подбородку стекает горячая густая жидкость, капает на форму, капает на пол. В коридоре — до этого блаженно пустом — слышатся голоса. Она поднимается с пола, перед глазами плывут черные точки, колени дрожат. Она вваливается в туалет и слышит резкий вздох. Казекаге перед ней. Бледный, дрожащий, стискивает раковину. На его губах кровь. В раковине кровь. На зеркале брызги крови. И лепестки. Розовые, нежные, невинные. Вишневые лепестки. По ее щекам стекает горячая жидкость. Странно, она думала, что пустыня давно высушила все ее слезы. Он умирает. Ее сердце стучит в висках, стучит в ушах. Он умирает из-за такой же дряни. Ей хочется кричать. Ей хочется кого-нибудь убить. Вместо этого из горла вырывается хриплый, душераздирающий смех. И с каждым вдохом, с каждым выдохом — песок, песок, песок.