Осень. Запах старых листьев в центральном парке, бесконечные ливни по утрам, после которых еще не успевший остыть после теплых вечеров воздух становился таким свежим. Небрежно свернутый на подоконнике плед, пропахший кофе и корицей. Теплый шарф, без которого теперь на улицу было просто не выйти. Горячий какао с шоколадным печеньем, приготовленным вечером в маленькой кухне, теплый сладкий запах которого разносился по всей квартире.
Осень. Время, когда в центральной библиотеке Нью-Йорка было особенно мало людей, а оттого в ней становилось еще уютней. Вот уже два месяца, как Лоуренс приходит сюда каждый вечер . Не то, чтобы он когда-то был частым посетителем библиотеки, хотя читать и любил, но сейчас у него не было ни одного дня, в который он не проходил через каменную арку с барельефами и не оказывался в огромном читальном зале, полки которого были до потолка заставлены книгами.
Джон приходил сюда, брал книгу, которая казалась ему наименее увлекательной, и садился у камина. Он приходил сюда вовсе не чтобы почитать. Нет, чтение захватывало его с головой, и если бы он читал, что ему интересно, то это длилось бы не один час, и он точно не заметил бы того, ради чего сюда пришёл. Лоуренс сидит, слушая потрескивание огня в камине и стук капель за стеклом высокого витражного окна, и ждет
его. Ждет, когда он вот уже в который вечер появится, шумно разговорившись о чем-то с библиотекарем, так очаровательно неаккуратно ворвется в читальный зал, как всегда нагруженный книгами, которые задержал на пару месяцев, и сядет среди томов и фолиантов. До глубокой ночи не будет показываться из-за книг, чтобы потом попрощаться с библиотекарем и непременно прийти на следующий день.
Джон наблюдал за этим парнем уже не первый день, и уже не первый день странное чувство овладевало им. Это была смесь восторга, смущения и отчаяния; каждый раз, когда он видел знакомый силуэт, или слышал звон колокольчиков, после которого по библиотеке разносился звонкий голос, Лоуренс чувствовал, как его щеки заливает краска, а сердце пропускает сразу несколько ударов и начинает биться непростительно быстро. Джон никогда даже не допускал и мысли о том, чтобы подойти к незнакомцу — в его глазах это казалось откровенным безумством. Он, Джон Лоуренс, со своей неуклюжестью и неумением взаимодействовать с другими людьми, если внутри все с ног на голову переворачивается от одного только звука голоса этих людей, будет пытаться познакомиться? Нет, он лучше умрет, чем так себя опозорит.
Поэтому Джон снова прятался за обложкой книги и следил глазами за незнакомцем. Лоуренс даже выяснил, как этого парня зовут (случайно подслушал их разговор в библиотекарем) — Александр. Александр Гамильтон. Это имя не выходило из головы Джона. Как не выходили из головы и эти черты лица, которые Лоуренс столько раз пытался воспроизвести на бумаге, сколько у него уже есть таких рисунков? Но вечно все было не то. Как передать на бумаге этот блеск глаз, эту непередаваемую харизму, это нескончаемую энергию, которая пробивала насквозь через полки и стеллажи и переворачивала все где-то внутри сознания?
Джон влюбился окончательно и бесповоротно. Он не знал, зачем приходит каждый раз в библиотеку, если никогда не позволит себе сказать ни слова Александру. Просто чтобы.. видеть его? Знать, что с ним все в порядке, смотреть, как он часами напролет читает и пишет, ловить взглядом каждое его движение, которое было почти по-театральному изящно и удивительно красиво. Лоуренс приходил и затаенно созерцал это чудесное явление, этот странный по своей привлекательности образ, необъяснимо притягивающий его.
Каждый вечер заканчивался одинаково: Александр уходил, и Джон вскоре шел за ним следом - все равно библиотека закрывалась, и делать оставалось нечего. Лоуренс шел домой, чтобы завтра снова на протяжении часа говорить с друзьями о том, какой Александр прекрасный. Не то, чтобы его друзья были против этих рассказов, нет - влюбленным Джон выглядел очень забавно. Но и Лафайетту, и Маллигану, уже порядком надоело однообразие этих восхищений.
—Просто подойди к нему, спроси, что он читает, заведи разговор. Ты же так и будешь вечно за ним ходить, и ничего в итоге не добьёшься. Думаешь он будет за тобой бегать? Mon amie, где твой энтузиазм? — в который раз спрашивал Лаф у Лоуренса, и в который раз Джон вздыхал в ответ:
—Ох, Жильбер, ты же знаешь, мой чертова паника не дает мне даже дышать нормально, ты правда надеешься, что я смогу сказать хоть слово?
—Клянусь, однажды мы придем в эту черт-бы-ее-побрал библиотеку и познакомим вас. — отрезал Геркулес, и Лафайетт одобрительно хмыкнул.
Прошел еще одна неделя. Затем еще одна. Осень окружала все своей туманной пеленой, огонь листвы потухал и превращался в темные сгоревшие силуэты ноября. С каждым днем все больше холодало и темнело, но Лоуренс неизменно приходил в библиотеку и все так же сидел у огня за какой-нибудь безделушкой, вроде второсортного детектива. И снова появлялся Александр и читал до восхода луны, и снова Лоуренс провожал взглядом каждое его движение.
Друзья Джона продолжали расспрашивать его о том, почему тот медлит, но все не получали утвердительного ответа. Наконец, в один из таких промозглых осенних вечеров, Лоуренс, сидящий, как на иголках, решился сделать то, что уговаривали его сделать Лаффайет и Маллиган. Перебирая в руках ленточку, которую он использовал как закладку, Джон всеми силами пытался собрать всю свою смелость и подойти к Александру. Минуты летели, тишину нарушали только шелест переворачивающихся страниц книги Гамильтона, и тихий стук стрелок часов, висящих при входе в зал. Тихо выдохнув и с досадой заметив, что дыхание его сбилось, Лоуренс поднялся с места, захватив с собой книгу. "Успокойся. Успокойся. Просто поставь книгу на полку и возьми новую. Ни за что не поворачивайся, даже не думай на него смотреть. Прекрати, Джек, успокойся. У тебя что, руки дрожат? Ох, боже милостивый.. Только бы он не смотрел на меня, только бы он не смотрел на меня.."
Веснушки на щеках Лоуренса закрыл румянец, в голову ударил жар, по плечам побежали мурашки. Это был не страх, это была совершенно сладкая паника, которая эндорфином ударила в живот и разлетелась десятком бабочек. Джон, ладони которого предательски дрожали, попытался поставить книгу на полку, но случайно выпустил ее из рук и она с глухим стуком упала на деревянный пол. Этот тихий звук показался для Лоуренса равным вулканическому извержению. Конец света, непоправимый кошмар, Джон был готов провалиться сквозь землю. То, на что в другом месте и в другое время он даже не обратил бы внимания, сейчас было для него решающим. Мгновение, казалось, длилось вечность, прежде чем Джон осмелился повернуться в сторону Гамильтона, который, как думал Лоуренс, не мог не заметить эту смертельную неловкость. К своему ужасу, Джон увидел, что Алекс действительно поднял голову из-за книг. Однако он не выглядел рассерженным - только удивленным. Видимо, по инерции откликнулся на звук. Как бы там ни было, их взгляды встретились, Лоуренс залился краской и быстро присел, поднимая книгу. Когда он снова поднялся и на этот раз смог поставить том на место, взгляд Гамильтона снова был направлен в книгу. Джон почувствовал, что внутри почему-то.. смятение и разочарование, что на этот раз Александр на него не посмотрел. Хотя, Лоуренс же так избегал его взгляда, чему сейчас расстраиваться?..
Чуть слышно вздохнув, Джек прошел к следующей полке и от нечего делать стал разглядывать корешки однообразных изданий. Ему так хотелось, чтобы Алекс что-то сказал, что-то спросил, сделал хоть что-нибудь.. Но Гамильтон продолжал перелистывать страницы и исписывать своим изящным почерком лист за листом. Ожидание непонятно чего теперь казалось невыносимым. Неизвестно, сколько бы они так молчали, но внезапно стекла библиотеки задрожали, и воздух пронзил оглушительный треск ударившей молнии. Кто-то вошел в библиотеку, спасаясь от грозы, и запустил с собой поток ветра, который хлопнул тяжелой входной дверью, перелистнул страницы книг на столе Александра и задул его свечу. Джон никогда не боялся грозы, разве что только в детстве, но сейчас.. Сейчас же все было так по-другому. Сейчас все эмоции, все чувства до единого были обострены до невозможности, и любой шорох казался грохотом, любое мерцание - ослепительным светом. Лоуренс вздрогнул от удара молнии, глаза его метнулись в сторону Александра, который, казалось, был только раздосадован тем, что ветер помешал его работе. Невозмутимо поднявшись с места и взяв свечу, Гамильтон направился к соседнему столу, на котором лампа осталась гореть. На одну секунду Джону показалось, что Александр идет к нему, но не дойдя до полки, у которой стоял Лоуренс, парень зажёг свечу и сел обратно. Что-то внутри у Джека снова раскололось, он безмолвно проклинал свою собственную глупость и немного - обстоятельства. Он стоял, молча сверля Гамильтона глазами, и лишь когда Алекс обернулся на него, Джон опомнился и опустил взгляд. Видя его смущение, но совершенно не догадываясь о его причине, Гамильтон спросил у Лоуренса, который час. Джон так обрадовался, что Александр с ним заговорил, что совершенно забыл, что на вопрос нужно ответить. После секундного молчания он поморгал несколько раз и только потом посмотрел на часы. Он стоял в помятой рубашке, с растрепанными кудрями и ярким блеском в зеленых глазах, неловкость его движений и легкая суетливость ответа заставила Александра задержать на нем взгляд. После слов Джона, что сейчас без четверти одиннадцать, Гамильтон мягко улыбнулся и поблагодарил кудрявого незнакомца, удивлённо наблюдая, как тот, заливаясь краской, мямлит что-то в ответ и, хватая первую попавшуюся книгу, спешит скрыться на прежнем месте - у камина. Лоуренс так и не поднял глаза за тот вечер - уткнулся в страницы, не особенно вчитываясь в текст, и пытался справиться с охватившим его смятением и необъяснимой радостью.
***
Больше всего на свете Джон ждал и боялся сегодняшнего вечера. С одной стороны, вчера ничего особенного не случилось. С другой - случилось все, что только могло заставить Лоуренса чувствовать сотни тысяч эмоций за какие-то несколько часов. Сегодняшний рассказ друзьям больше походил на сбивчивый пересказ слащавого любовного романа, чем на историю из жизни. Хотя Лафайетту и Герку по какой-то причине очень понравилось — ну наконец-то их непутевый товарищ делает что-то, помимо засады среди книг. Часы шли, день проходил, и Лоуренс, сгорая от нетерпения и тревоги за то, как он встретит Александра на этот раз, зашёл в библиотеку. Он взял свой случайный роман, сел у камина и принялся ждать. Прошел час. Другой. Джон прочитал уже добрую часть книги. Еще час. Взял другую. Часы снова пробили ровное количество ударов. Где он?.. Почему он все еще не пришел? Джек тревожно поглядывал на часы, отвлекаясь от скучного книжного диалога. Разве к этому времени Александр не успевал написать страниц десять своих эссе и научных исторических справок? Сомнение змеем-искусителем прокралось куда-то глубоко внутри и отравило сознание Лоуренса. Не может же он.. не прийти вовсе? Прошел еще час. Вдруг что-то случилось? Гамильтон не мог добровольно отказаться от похода в библиотеку, он был так трудолюбив, с таким рвением брался за каждый новый том. Может, он заболел? Сейчас же осень, в конце концов. К тому же, вчера была такая гроза, что путь до дома, даже в экипаже, был угрозой здоровью. Десятки тревожных мыслей вертелись в голове у Джона, он мучительно был их заложником и не мог ничего с собой поделать. Через четверть часа, бросив взгляд на восходящий полумесяц, Лоуренс встал, решительно захлопнул книгу и направился ко входу в библиотеку. Туда, где сидел единственный, помимо Джона, человек во всем здании. Подойдя ко стойке библиотекаря. Джек тихо поинтересовался, не приходил ли сегодня Александр Гамильтон.
—Так вы знакомы? — ответил библиотекарь и, не дожидаясь ответа Лоуренса, отрицательно покачал головой. —Сегодня не заходил.
—Как, он.. не взял новые книги?
—Сдал вчера последнюю, попрощался, упомянул некого Вашингтона и скрылся за дверью. Только его и видели. — библиотекарь пробормотал что-то себе под нос про "ветренные поколения", и поправив очки, опустил глаза в книгу.
Последние фразы покрылись туманом, Лоуренс не мог в это поверить. Что значит "сдал последнюю"? Разве когда-нибудь он сдавал все книги да единой, разве сдавал что-нибудь в срок? Джон напряжённо перебирал в памяти все их встречи. Александр всегда уходил, нагруженный книгами. И вот, он сдал последнюю, и «только его и видели». К горлу подкатил ком. "Но он ведь даже не знает, как меня зовут". Последняя нить была порвана. Теперь, кажется, он больше никогда его не увидит. Имя Вашингтона ни о чем не говорило. Должно быть, Гамильтон отправился на службу. «Скрылся за дверью». Уже навсегда. Неужели вчера, когда тот покинул зал, одарив тебя такой до невозможности сильной надеждой, он показался тебе в последний раз? Это не может быть правдой. Они только обменялись взглядами. Неужели это было не началом, а концом? Неужели эти взгляды были прощальными?
Ты все романтизируешь, Лоуренс. Сомневаюсь, что Александр придает хотя бы в половину такое же сильное значение всем этим моментам. Ты живешь в любовной поэме. Он — в историческом романе. Вашим путям не дано пересечься. Никогда больше.
В тот день Джон вернулся домой притихший и печальный. На вопрос служанки о его самочувствии ответил что-то неясное и скрылся в комнате. На следующий день друзья так и не дождались Лоуренса на месте их постоянных встреч. Прошел день, другой. Центральная библиотека теперь пустовала. Лоуренс изредка проходил вечером мимо, и теперь белокаменное здание, всегда казавшееся ему таким величественным и красивым, отталкивало. Казалось холодным и одиноким. Джон не хотел тешить себя бессмысленными надеждами и продолжать ждать Гамильтона день за днем в старом, обитом бархате стуле напротив камина. Если Джек решил, что всему пришел конец - он будет свято этому верить, и без тени надежды смирится со своей судьбой. В конце концов, он всегда любил все романтизировать.
***
Прошло почти полгода с последнего дня, когда Джон показывался в большом читальном зале, обитом красным деревом. В Нью-Йорке цвел юный март, радуя случайных прохожих благоуханием и светом. В тот день трое неразлучных друзей сидели в одном из баров и наслаждались выходным, весело обсуждая все на свете: за окном цвели яблони, ведь в Нью-Йорк весна приходит так рано! Забыв о заботах и проблемах, Джон Лоуренс, как прежде веселый, с важным видом декларировал какую-то речь о свободе и равенстве. Друзья поддерживали его звонкими криками, сопровождаемыми звоном стекла бокалов и плеском вина. Никто из них: ни Лафайетт, ни Маллиган, ни Лоуренс, сейчас не казались озабоченными ничем. В юных умах горели идеи, в венах бурлила свободная кровь. Поэтому никто из них не был против, когда к ним подошёл темноволосый парень и случайным образом вступил в их дискуссию. Все шло нормально до тех пор, пока незнакомец наконец не представился, а Лоуренс не поднял на него затуманенные вином и радостью свободы глаза.
—Александр Гамильтон. Меня зовут Александр Гамильтон.
