Рык

Базар поражал. Он был шумный: отовсюду слышались голоса зазывал, расхваливающих товар, кричали звери и птицы из клеток, звучала музыка – на пятачке посредь площади стояли музыканты. Он был разноцветный: ткани и ковры, платья и шкуры, пряности и фрукты, драгоценные каменья да золото и оружие– от белого и алого до черного и стального. Он бил в нос запахами перца и имбиря, ветер приносил сладкую вонь подгнивающих на жаре фруктов, оседающую на губах нежным обещанием. Юный пан сильнее запахнул кафтан, проверяя кошелек, запрятанный за пазухой. Лешек, самый молодой из отцовских дружинников, сопровождающих его, обернулся через плечо, чуть улыбнулся, и шляхтич старательно улыбнулся в ответ и кивнул благодарно. Воин тут же отвернулся, и они продолжили путь, вступив в невольничьи ряды. Здесь пан перестал вертеть головой и уставился себе под ноги. Эти люди, несчастные, замученные, больные и испуганные, заставляли его сердце сжиматься от боли. Будь его воля, он освободил бы всех рабов, всех до единого, но денег в кошельке было всего на одного. Отец потребовал, чтобы у него, старшего сына, появился телохранитель. Раб. Чтобы не подкупить его было и обманом не заставить предать своего хозяина. И пан, сцепив зубы, пошел на это, лишь бы не расстраивать отца. Они миновали женщин, отдельный закуток-загон с детьми и подошли к мужским рядам. Здесь голову пришлось поднять и начать всматриваться в лица, но все они были измождённый и потерянные, а сами рабы слабыми и настолько худыми, что кости просвечивали. Вацлав, зная, что шляхтичу такое не по нраву, сам нашел торговца и громко спросил, где же можно посмотреть сильных мужчин, могущих выполнять тяжёлую, грязную работу. Юный пан вздрагивал на каждом слове, но стоически держал на лице отстраненное, холодное выражение, приличествующее человеку его ранга. Торговец, узрев вензеля, залебезил, покорно склоняясь, и указал на отдельно стоящую палатку. Внутри, прикованные к большим столбам, стояли, не имея возможности опуститься даже на колени, смуглокожие темноволосые мужи. Пан не видел таких даже среди дружинников и варяг – так они были крепки и сильны. И хоть тела их были грязны, но в глазах пылал огонь, и этот огонь чем-то отталкивал. Казалось, эти люди ни секунды не промедлят, стоит ему лишь малость ослабить натяжение поводка. И пока отец хотел, чтобы защитник никогда и не помыслил об убийстве, эти люди не забудут о нем ни на секунду. Пан шел, медленно передвигая ноги, всматриваясь в каждого из рабов и в каждом видя это желание. А ещё он подмечал знаки и указания, которые говорили о многом. Лешек и хозяин неотступно следовали за ним, Вацлав и ещё двое стояли у входа. Последний человек в ряду тоже оказался не тем, и пан недовольно поморщился. – А ещё кто-нибудь есть? – спросил он, подняв глаза на хозяина. Тот замешкался на секунду, потеряв свою лисью улыбочку, и тут раздался странный звук. Юный пан слышал такой звук однажды, когда был совсем маленьким. Тогда на отцовский двор забежала бродячая собака, и ребенок попытался ее погладить. И вот тогда, когда он протянул руку, собака зарычала, заставив его отдернуться и вскрикнуть. Животное тут же прогнали, но звук пан запомнил. И снова услышал десяток лет спустя, только как будто немного иным. – Нет-нет, больше никого, – зачастил хозяин, торопливо перекрывая голосом звук, но пан уже ухватился за ниточку. – Отцу расскажу, что благородными торгуете, – пригрозил он, и достал кошель, мягко звякнувший. – Или раба куплю. Ну? – ...да, пан, – хозяин покорно отдернул полог, позволяя посетителям увидеть невысокую, в половину человеческого роста, клетку. Внутри, низко пригнув лобастую голову, сидел человек. Он не уступал никому из тех, кого пан уже видел, а некоторых даже превосходил. Отросшие волосы скрывали лицо, но глаза, черные, как самая темная ночь, смотрели прямо в душу. Пан заглянул в них и в них единственных не нашел этого огня. В этих глазах была пустота, а ещё отражалось его худое бледное лицо. – Он дикий, вашество. Говорить не умеет, речь почти не понимает, – сказал хозяин, видимо пытаясь переубедить своенравного юнца, но пан только фыркнул весело. – Научим. Звать как? – человек снова издал тот рычащий звук, вскинул голову, показывая тяжёлый ошейник и обрывок веревки, болтающийся на нем. – А никак. Говорю ж, немой, – хозяин нахмурился, и пан развязал кошель, высыпал себе на ладонь несколько монет. Остальное, будто примеряясь, взвесил в руке и протянул хозяину. – Достаточно? – любезно спросил он, прекрасно зная, что в кошеле чуть не вдвое больше. Хозяин торопливо закивал и потянулся достать ключ. Раб задумчиво наклонил голову и снова зарычал, ниже, чем раньше. – Рыком будешь. И добавил, заметив, как черные глаза сфокусировались на нем. – Не Немым же тебя звать. *** Клетка. Так это назвал тот человек. Она сразу не понравилась ему. И человек тот не понравился. Сразу. Ещё тогда, когда приманил его едой. Он ещё подумал, что странно, что кто-то кормит его просто так. Но взял – зимой приходилось голодать неделями. Отказываться от мяса, не зная, когда получится поесть в следующий раз, было глупо. Но после еды он уснул, а проснулся с этой штукой на шее. Она была тяжёлая и мерзкая, и он попытался ее содрать. Но не смог. Зато смог перекусить веревку, которой его привязали к столбу, и убежать. Но его снова поймали и снова привязали, а когда он сбежал ещё раз, веревка сменилась этой... Клеткой. Они двигались на юг. Другие шли сами, падая от усталости, а он сидел в своей клетке. Ему нравилось думать, что клетка – это не наказание, а похвала. За то, что не он не сдается. За то, что остаётся вольным, сильным, злым. И он, как умел, радовался этой похвале. Потому что иначе хотелось выть. Они стояли долго. Вокруг все шумело, запахов было слишком много. Ему не нравилось. Хотелось снова двигаться, чтобы все шли, а он один сидел. Чтобы было тихо, чтобы пахло кровью, по́том, горячим песком и этими большими зверями, похожими на оленей без рогов и кабанов без клыков. Но они все стояли и стояли. Пока не пришел щенок. Он сразу почуял его даже через вонь – щенок пах печалью. Хоть и не мог сказать, он понимал эту иноземную речь, сам не помнил, почему. Казалось, он знал ее всегда. И когда щенок, но не собаки – волка – заговорил на ней, он не мог смолчать. Он еще не доверял волчонку, но тому человеку он не доверял ещё больше. *** Люди были странными. Они предпочитали оседать на одном месте и жить толпой. Рык – новое имя неудобным комком вставало в горле, но он старался привыкать – понимал, зачем, но не собирался делать так же. Ему не нужны были детёныши. Не нужны были чужие руки. Люди пахли друг другом. Они жили рядом и не могли не помечать друг друга запахом. Тем страннее было, что от волчонка пахло только им самим. В огромном доме, куда привели Рыка, людей было столько же, сколько муравьев в муравейнике – их Рык тоже не смог бы сосчитать. Но волчонок все равно пах только собой. И печалью, той самой, что Рык учуял из клетки. Одиночество. Вот как Рык всегда называл этот запах. Так пахли оленята, которых не принимали матери. Перепуганные, никому не нужные, они все равно погибли бы, и Рык лишь избавлял их от мучительной голодной смерти. Но не убивать же ему этого волчонка..? Рыка поселили в домике оленей без рогов – конюшне – и снова привязали, но в этот раз он не стремился убежать. Волчонок пообещал, что его отпустят. – Им нужно убедиться, что ты не опасен, – сказал он, садясь напротив. Рык криво усмехнулся, понимая – один рывок, зубы в горло, и не будет никакого одиночества. Но тогда его, Рыка, пристрелят, как стреляют бешеных собак. – Ну, то есть, для меня не опасен. А вот это было уже интересно. *** Пан никак не мог понять, как же те люди не увидели в Рыке понимания. Да, он не мог говорить, но можно ведь было обойтись и простыми жестами вроде кивков. А уж на это Рык точно был способен. Он знал, как его зовут. Пан гадал, понял ли раб или просто запомнил звуки, как запоминают мелодию, но на своё имя Рык всегда поднимал голову. Он знал много слов. Еда, вода, мясо, опасность, охота... Он показывал их лицом и руками, и со временем пан выучил, что значат оскаленные клыки, а что – закрытые ладонью глаза. И сам стал делать так же, наблюдая, как светлеет лицо Рыка после этого. Он знал, как пахнет страх и печаль, мог отличить веселье и злость за непроницаемым выражением лица, которое пан не один год тренировал. *** Волчонок приближался осторожно. Рык думал, что рывка хватит, но, когда волчонка увели – сам бы он не ушел, не хотел – проверил. Веревки хватало впритык. Точно пристрелили бы. Через несколько восходов Рык вдруг осознал, что он не голоден. Его кормили досыта, давали выспаться, он не замерзал. Если ради этого нужно было нянчить волчонка, Рык не был против. Тем более, что волчонок не доставлял хлопот, быстро учился и обещал скоро вырасти в большого страшного волка. Все изменилось той ночью. Деревья начали сбрасывать листву, по ночам холодало. Люди стали носить больше тряпок, заменяющих им теплую шерсть. Рыку в логово – а он уже давненько обозначил свой угол "конюшни" своим логовом – дали несколько шкур и поставили клетку с огнем. Рык смотрел на него и думал, что сам тоже был таким огнем в клетке. Но потом его выпустили, чтобы он служил. Грел. Это было... Странно, но не плохо. И Рык почти задремал под треск пламени, когда его разбудили торопливые шаги. Это был волчонок. Он подбежал вплотную, упал на колени и вжался лбом в верхнюю шкуру, обхватив себя руками. На нем почти не было теплых тряпок, Рык мог видеть белую-белую тонкую кожу на шее. Запах одиночества был особенно резок. Рык потянулся было потрогать волчонка рукой – раньше он так не мог и теперь сгорал от любопытства – но замер. Чужие плечи дрогнули, спина подалась вверх-вниз. Он плакал. Рык не знал, что делать с маленькими, одинокими, плачущими волчатами. Жрать его такого было как-то совсем невкусно. Волчонку побежать бы к мамке, чтобы согрела и приласкала, но... Но Рык почти сразу понял, что мамки-то как раз нет. Был отец, волчонок часто говорил о нем, но он явно был не из тех родителей, которые могут пригреть и успокоить. Снаружи было холодно. Рык поскорее втянул щенка под шкуры и постарался прижать к себе поплотнее, чтобы согреть. Тот дернулся и замер, вскинув голову. – Ты... – пробормотал он, но голос сорвался. Рык успокаивающе уркнул и, взяв в руку чужой затылок, уткнул щенка себе в грудь. "Спи". Утром их так и нашли. И, стоило людям запричитать, как волчонок высунул из-под шкур лохматую со сна голову и буркнул обиженно. – Ну чего расшумелись? Не сожрет же он меня. Рык только усмехнулся про себя. Не сожрет, и то правда. *** Военный совет был до зевоты тоскливым. Рык печально покосился в открытое окно, а потом едва слышно заурчал. Чуть сбоку донеслось ответное. Волку тоже было скучно. Он вырос и возмужал, его волчонок. Стал высоким, выше самого Рыка. Метко стрелял из лука, ловко управлялся с мечом. Рык мог гордиться. Длинные пальцы, лежащие на столе, плавно шевельнулось, привлекая внимание, а потом коротко сжались в кулак. "Жди". Рык напрягся и постарался вслушаться в то, что говорили. – И, конечно, мой старший сын должен ехать. Это мое слово, – человек – пан, его все звали пан – зыркнул так, что даже Рык закрыл рот, смачно клацнув клыками. – Да, отец, – покорно пригнув голову, сказал волк, а потом встал, упираясь ладонями в стол. – Дозволите идти? – Иди, – волк вышел, Рык молчаливой тенью прошел за ним. Только когда дверь за ними закрылись, волк позволил себе скрипнуть зубами. Рык заурчал вопросительно. – На войну идём, – коротко ответил волк. Рык снова заурчал, а потом оскалил клыки. "Охота?" – Почти. Только добыча тоже будет на нас охотиться. Они вышли на двор, и волк зашагал к конюшне. Рык нахмурился – их логово давным-давно перенесли в огромный дом-муравейник, и в конюшню они ходили, только если собирались куда-то ехать на оленях без рогов. – Там тоже люди. Другие. Они нападают, чтобы забрать нашу землю, – продолжал волк. Рык кивнул – звери тоже дрались, чтобы решить, кто будет жить в лучшем месте, а кому нужно уйти. Это показалось ему правильным. – Я не хочу никого убивать. *** Шкипер втащил Рико в укрытие, придавил сверху коленом, безмолвно приказывая не рыпаться. Рико мог бы отбросить его одном движением, но не стал, подчинился. Мимо прогрохотали сапоги, пять... шесть... семь... Шкипер медленно выпустил воздух через стиснутые зубы, тихо-тихо, не услышать, если не знать, к чему прислушиваться. – Уходим, – коротко прошептал он, встал, протянул руку. Рико ухватился, встал послушно, тут же возвышаясь над Шкипером на добрую голову, и, прихрамывая, двинул следом. Раны требовали внимания, но Рико, наверное, лучше Шкипера понимал, что сначала надо уйти. Они дотащились до какого-то моста, Шкипер уверенно нырнул в кусты и в два счета отыскал блиндаж. Рико почти привычно приметил две березы и тонкую зелёную ленту, едва заметную в листве. Но, если знать, куда смотреть... Шкипер знал. Скрежет вывел Рико из мыслей, заставил сфокусироваться. Пригнув голову, он, глуповато задирая ноги, преодолел круглую дверь (в голову настойчиво лезли подлодки и банковские сейфы) и, прохромав по коридору, попал в явно жилое помещение. Несколько ящиков – судя по маркировкам, от боеприпасов – были сложены в подобии дивана и застелены грязным пледом, на столе стояли чашки. – Здесь жди, – скомандовал Шкипер и скрылся за одной из двух дверей. Рико послушно сел на ящик, откинув плед, чтобы не залить его ещё и кровью, и вытянул ноги. Колено отозвалось болью. Это было не так плохо. Это значило, что он ещё жив. – Да отвлекись же ты на секунду от своих железок! – донеслось из-за плохо прикрытой двери. Рико насторожился и прислушался – это значило, что в укрытии они не одни, а это было опасно. – Я говорю, человек кровью истекает, подождут твои бактерии! Рико встал и подошёл поближе, чтобы услышать ответ неведомого собеседника, но голос заглушила вода. – Я тебя предупреждал, что вернусь не один. Твои проблемы, что ты меня не слушал, – ворчливо продолжил Шкипер. Его неведомый собеседник что-то сказал, но Рико не разобрал слов, только услышал голос. И замер неверяще. – Я сам знаю, кем и на каких условиях тебя взял! Но это особый случай! Парня надо было спасать... В памяти Рико время от времени всплывали вещи, которые, он точно знал, происходили, но как будто не с ним. Или с ним, но когда-то давно. Тогда многое было по-другому, и человек, тот человек, которого он считал своим, чей голос слышал во сне, он был с ним... – Мы не благотворительная организация, – и он сейчас стоял за той дверью. Рико напрягся, замер – весь взведённая пружина, только тронь и сорвётся. – Он отплатит, будь уверен. Только это, халат сними. Он на учёных бросается, – Шкипер выдохнул – почувствовал, что человек согласился, и расслабился. – Не сожрет же он меня. Дверь открылась и Рико бросился вперёд единым прыжком. Не ожидавший этого волк опрокинулся на пол ничком, разве что голову успел уберечь, чтобы не треснуться затылком. Очки слетели, тонкая металлическая оправа запрыгала по полу, и Рико поспешил извиниться за это, широко лизнув щеку и переносицу человека. Своего человека. Своего волка. – Рык... Кхх... Пусти, ну... – сдавленно прохрипел он, пытаясь отвернуться и оттолкнуть от себя другого за плечи, но, увы, не преуспел в этом. Зато Рико, услышав свое-не свое имя, радостно заурчал и бросился вылизывать ещё активнее. Нашел! Моё! – Что за дела?! – рявкнул Шкипер, но Рико даже ухом не повел. Зато его человек поморщился. – Ковальски! Ковальски. У его волка было имя в этом новом мире. Ко-валь-ски. *** Сны сопровождали его всю жизнь. Пока Ковальски был маленьким, он восторженно рассказывал, как стрелял из лука, как скакал на коне, как носил высокую шапку с мехом и величественно позволял выказывать почтение своей персоне. Мама удивлялась его фантазии, папа презрительно кривил губы, недовольный, что сын занимается какими-то глупостями. Поэтому он перестал о них рассказывать, перенял у самого себя умение "делать морду кирпичом" и поступил в университет. Чтобы не расстраивать папу, конечно. Образ Рыка, человека, но зверя, настолько близкого, что ближе не бывает, не умеющего, не желающего предать, Ковальски запрятал глубоко в сердце. Он жил мыслями о том, что однажды кто-то посмотрит на него так же, как немой, но такой чуткий и чувственный... Друг? Раб? Телохранитель? Сны не давали четкого ответа на этот вопрос, но темные глаза, смотрящие с бесконечной преданностью и любовью, не могли оставить равнодушным. Жизнь привела его на войну как раз тогда, когда во снах стало мелькать широкое поле, усеянное телами. Ковальски смеялся над такими совпадениями, а внутри что-то в горле сжималось в комочек от ужаса. Когда-то в прошлом люди его национальности верили, что там, в ямке между ключиц, прячется душа. Прагматичный учёный в эту байку не верил, но бездумно касался уязвимого места, будто стараясь поглаживаниями успокоить эфемерную субстанцию. Удивительно, но получалось. Шкипер был хорош тем, что не задавал вопросов и не мешал ему работать. Ворчал, конечно, когда Ковальски засиживался до утра, но под руку никогда не лез. До того дня, когда вломился в лабораторию, принося острый запах пороха и промозглой осенней сырости на грязной куртке. – Пойдем, поможешь, – приказал он и развернулся, ожидая, что за ним последуют. Этого не произошло, и Шкипер снова повернулся. – Да отвлекись же ты на секунду от своих железок! – И не подумаю. У меня тут колония бактерий, от которых зависит... – ровным тоном начал учёный, но Шкипер перебил его. – Я говорю, человек кровью истекает, подождут твои бактерии! Ковальски вздохнул, с негромким стуком опустил в металлическую ванночку пипетку, из которой через равные промежутки времени капал в чашку Петри глюкозный сироп, удовлетворённо наблюдая через микроскоп, как несколько самых активных микроорганизмов пожирают его и своих менее шустрых собратьев заодно, и пошел мыть руки. Эксперимент прервался, придется повторять с нуля позже... – Мог бы сказать, я бы приготовил хирургический набор к твоему возвращению, – буркнул он. Шкипер нахмурился ещё сильнее. – Я тебя предупреждал, что вернусь не один. Твои проблемы, что ты меня не слушал. – Насколько я помню, в контракте должность отрядного медика была указана как вспомогательная, с учётом отсутствия помех научной работе, – самым нудным тоном напомнил Ковальски, вынимая из-под стола белый чемоданчик с красным крестом на боку. – Я сам знаю, кем и на каких условиях тебя взял! Но это особый случай! – взорвался Шкипер, но тут же понизил тон, понимая, что ссориться с человеком, которому доверяешь выковыривать из себя пули, плохая идея. – Парня надо было спасать... – Мы не благотворительная организация... – Ковальски предпринял последнюю попытку "откосить" от медпомощи (то, что он умел наживую штопать пулевые, не значит, что он любил это делать), но Шкипер был непреклонен. – Он отплатит, будь уверен, – и видимо уверившись в том, что Ковальски у него на крючке, расслабился. – Только это, халат сними. Он на учёных бросается. – Не сожрет же он меня. Ну да. Действительно, не сожрет... *** Рико был так счастлив, что не мог спокойно лежать – так и норовил то лизнуть своего волка в руку, держащую скальпель, то прихватить зубами полу халата, чтобы не отходил далеко. Волк ворчал, но скорее для порядка, потому что сам так и норовил то погладить по голове, то почесать за ухом, уговаривая вести себя спокойно. Шкипер сидел абсолютно ошалевший, с трудом переваривая мысль о возможности знакомства, да ещё такого близкого, этих двоих. Но действия говорили за себя. – Ну вот и все. Теперь главное – не травмировать ногу сильнее. А то в полевых условиях я уже не смогу ничего, – Ковальски сказал это Шкиперу, а потом повернулся к Рико и добавил. – Сидеть, понял? Рико торопливо закивал и ловко сел, потянувшись за рукой. Ковальски со вздохом водрузил ее на чёрную вихрастую голову. – Сколько ты советуешь... сидеть? – Шкипер с трудом подобрал слово, и учёный не мог его винить. Он и сам не знал толком, что сказать. Теперь, когда основная эйфория сошла, логика атомным ледоколом пошла вперед. Это не мог быть человек из его снов, хотя бы потому, что это были лишь сны. Идею переселения душ, перерождений и прочего эзотерического барахла Ковальски всегда отвергал, как несостоятельную, но теперь... Сомневался. Потому что Рико – Рык – тоже его узнал. Иначе не дался бы в руки и не вел бы себя, как послушная собака. – Пока отек не сойдёт. У нормальных людей это заняло бы минимум неделю, но судя по состоянию некоторых травм, я бы сказал, что способность Ры... Рико к регенерации существенно превышает человеческую. Так что, думаю, дней пять? Может, меньше, если он будет хорошим мальчиком и не будет доставлять мне проблем, – голова под ладонью закачалась, как у пружинного болванчика – Рико всеми возможными способами показывал, что будет хорошим, потому что Ковальски так сказал. А потом он поднял руку и быстро показал три пальца, кулак, резко опустил и улыбнулся. Шкипер открыл было рот, чтобы потребовать пояснений, но Ковальски, широко раскрыв глаза, глухим голосом "перевел". – "За три дня поправлюсь, потому что ты починил." Какого черта..? Ковальски неловко, будто неумеючи, поднял раскрытые ладони, сжал их поочередно и зашипел. Рико просиял и замахал руками активнее, так, что Шкипер уже не успевал дробить движения на какие-то отдельные жесты, а воспринимал как нечто хаотичное. Ковальски же, наоборот, жадно всматривался в каждую секундную заминку, в каждую рожу, которую старательно корчил Рико. И, судя по выражению лица, понимал. Лишь единожды он поднял ладонь, видимо прося подождать, и коснулся двумя пальцами виска и запястья. Рико замер, повторил несколько последних жестов медленнее, а потом, почесав в затылке, добавил ещё несколько. На лице Ковальски отразилось понимание. – Подожди, я... Мне нужно кое-что проверить, – пробормотал он и умчался в лабораторию. Шкипер похлопал глазами и решил, что вмешиваться не станет. Себе дороже. *** Рыку нравилась эта странная охота. Война. Когда есть друзья за спиной и враги впереди. Когда врагов нужно убить. Когда друзей нужно защитить любой ценой. Вот только лицо волка... "Я не хочу никого убивать". – Рык, – каждую ночь он зовёт, тянет руки, и Рык послушно подступает, обнимает, как тогда, в логове, много зим назад. Чужой подбородок упирается в макушку. – Завтра будет страшно. Сжать крепче, ткнуться носом в ухо. "Я рядом". – Спасибо. С восходом все снова становится обычным. Правильным. Вот только Рык не сводит со своего волка глаз. *** Справочник не мог лгать. Историческая справка была достаточно однозначна: старший сын, погиб на войне, был похоронен... Ни слова про раба, ни слова про телохранителя, но все остальное... Сны, досконально совпавшие с рассказом Рико, язык жестов, который они придумывали вместе, и Ковальски видел так часто, что запомнил. И объяснение, то самое чёртово объяснение. "Война. Это как охота, только добыча тоже на тебя охотится". Это не могло быть правдой. Но это было. Разбитый этой новостью, он осел в кресло. Вот тебе и нерационально, вот тебе и невозможно. Душа, будто чувствуя, о чем он думает, снова сжалась в комок под горлом. Он умер. *** Самка вскрикнула и начала заваливаться набок, заставив Рыка ухнуть вниз. Рванувшись вперед, он вцепился зубами в горло первого чужака, отбирая у него острую железку. Ну и что, что у него есть одна, с двумя сподручнее, руки-то у него тоже две... Кровь, горячая, горькая, брызнула, рассыпала веером алые капли. Чужак рухнул, а Рык, весело зарычав, бросился на другого, подбиравшегося сзади. Окрестности огласил боевой клич. Он не сразу понял, что-то не так. Вот он стоял в кольце чужаков, скалясь на их незнакомые выкрики, а вот тяжело дышит над распростёртым телом. Железка вгрызлась глубоко, не достать, и Рык бросил её, взял другую, поднял голову. И замер. Волка не было. Рык жалобно завыл, но ответа не услышал – Волка не было рядом. Разделились, когда его самку убили. Рык завыл снова, заметался. Он рыскал вокруг, не прекращая звать. Они потерялись, он выпустил его из виду, позволил кровавому туману драки затмить взор. И теперь никак не мог найти. Белая олениха без рогов – что за бред, оленихи итак не носят рога – лежала, жалобно крича, и он бросился к ней, потому что она могла знать, где он. Где его волк. У самки была перебита нога. Она мучительно стонала и сучила остальными, а эта лежала, как надломанная ветка дерева висит, уже мертвая. У Рыка сжалось сердце. Самка должна была умереть, но впервые в жизни он не мог заставить себя кого-то убить. Потому что волк любил эту самку почти так же, как любил Рыка. Но волка рядом не было. Крик оборвался на самой высокой ноте. Белая самка откинула голову и стала такой же, как сотни других на том поле. Рык потерял к ней интерес моментально, хотя его руки все ещё были в ее теплой крови. Плевать. Где-то там его ждёт его волчонок. Ждёт же..? *** Молчание затягивалось. Рико не сводил глаз с дверей лаборатории, Шкипер – с него. Но, вопреки обыкновению, Рико явно не чувствовал себя неловко под фирменным пронизывающим взглядом командира. Казалось, он его вовсе не замечал, полностью сосредоточенный на двери. Вернее, на Ковальски, который за этой дверью скрылся. – Солдат, – не выдержал, наконец, Шкипер, но Рико и не подумал пошевелиться. Так, покосился на источник звука, мол, слушаю, и снова уткнулся в дверь. – Вы давно знакомы? С Ковальски. Когда Рико не изображал из себя ветряную мельницу, его жесты была вполне понятны. Ну, то есть, Шкипер думал, что понимает все верно. Широкое движение руками перед собой и указание большим пальцем себе за спину, во всяком случае, могло трактоваться только как "очень давно". – На войне? – отрицательно. – Значит, на гражданке ещё... Рико неопределенно повел плечами, но Шкипер решил это проигнорировать. Конечно, он не хотел лезть в дела подчинённых, но такие вещи все же требовали некоторых объяснений. Ведь, если дальше они пойдут вместе, Шкипер должен быть уверен в отношениях своих подчинённых. Какими бы кошмарно неправильными они ни были. – Вы спали? Рико так резко развернулся, что чуть не слетел с ящика. Грозно нахмурившись, он выдвинул вперёд нижнюю челюсть, вздернул верхнюю губу, показывая клыки и, во всю мощь лёгких, зарычал. Это прозвучало так угрожающе, что Шкипер вздрогнул. – Это... Нет? – медленно уточнил он, заставив Рико закатить глаза так далеко, что стало стыдно. – Ладно. Ладно. Я понял. Не спали. Тогда что? Рико раздражённо мотнул головой, а потом ткнул пальцем в дверь, явно предлагая спросить у Ковальски. Шкипер тяжело вздохнул и честно постарался смириться с неведением – спрашивать что-либо у штатного ученого было делом неблагодарным и практически бесполезным, ибо штатный учёный корчил "меня окружают идиоты"-лицо и начинал пространную нудную лекцию. И так он реагировал даже на вопросы о детстве, ярчайшим образом демонстрируя свое нежелание о нем распространяться. *** Борьба рационального мышления и непробиваемых однозначных фактов затянулась. Все это время Ковальски просидел в кресле восковым памятником собственному рассудку. Хотелось малодушно сбежать под защиту старого-доброго "это все не по-настоящему". Поверить, что все обман, иллюзия, фокус, трюк, что есть логическое объяснение. Туз в рукаве, монетка с двумя сторонами, вшитый магнит... Ковальски было куда легче поверить, что он разговаривает во сне и его разыграли, чем в реальную возможность реинкарнации, да ещё вот такой, с памятью и встречей с тем самым человеком... Вот только Шкипер был не таким человеком, чтобы разыгрывать кого бы то ни было. От мыслей начала болеть голова. Ковальски стащил очки и с трудом потёр переносицу, возвращаясь в реальность. Ни к какому конкретному выводу он так и не пришел, поэтому решено было раздумья отложить до лучших времен. Рико знал его и доказал это, легко пересказав все его сны с помощью их языка жестов – это факт. А что с этим фактом делать, Ковальски решит завтра. Или послезавтра. Или вообще никогда. И будь, что будет. *** Когда лейтенант, куда более серьёзный и собранный, чем раньше, вышел из лаборатории, Шкипер не сдержал облегчённого вздоха. Находиться в компании немого психа после своих дурацких вопросов было неловко, а под руками учёного Рико прямо-таки расцветал и становился большой ласковой подушкой для объятий. — Рык, — позвал Ковальски, и Рико уставился на него с таким обожанием, что у Шкипера зубы свело от сахарности. — Ты помнишь всё? Рико, подумав, покачал головой и снова махнул руками. Ковальски нахмурился. — Этого я не помню тоже. Но... хм, может, оно и к лучшему. Ладно, давай-ка, я помогу тебе устроиться. Три дня побудешь под моим присмотром, я всё равно нечасто из лаборатории выхожу, — учёный подошёл и похлопал Рико по плечу, будто норовистого коня по шее. Тот практически засветился улыбкой и, позволив обхватить себя наискось через спину, слез с ящика. Прооперированную ногу он поджал под себя и, неловко повиснув на руке куда более рослого Ковальски, успешно попрыгал на здоровой, увлекаемый в лабораторию. Мнения Шкипера не спрашивали и, вероятнее всего, не послушали бы, если бы он его высказал, так что он оставил его при себе. *** Рык метался, оглашая окрестности скорбным воем. Он искал, но волк никак не откликался. Другие, лежали вповалку, удушающе воняя кровью и смертью. Рыку нравился этот запах, но сейчас он забивал нюх, не давая учуять, не позволяя найти. Оставалось верить только глазам, а глаза отказывались различать среди дерущихся рослую фигуру. Искать среди павших Рык боялся. Боялся найти. – Грыыыы! – рявкнул он, что есть мочи, отмахиваясь мечом от очередного чужака. Они, чужаки, отличались от своих только цветом тряпок, и Рык не мог назвать их людьми, потому что и чужаки, и свои были сейчас не лучше животных. А ведь так гордились чем-то, что называли "разум". Вот только острые железки вгрызались в плоть, сочно хлюпающую терпкой влажностью, и тряпки становились одинаковыми, кроваво-бурыми, и тогда уже не было никакой возможности отличить своих от чужих. И одного, только одного Рык узнал бы из тысячи, не обращая внимания на тряпки, на слова, на имена. Они просто были друг у друга, Волк и его Рык. Вдруг что-то мелькнуло, попыталось прорваться за спину, Рык, резко развернувшись, вслепую рубанул и... Замер, натолкнувшись на ошарашенные светлые глаза. *** Ковальски рухнул обратно на койку, тяжело дыша. Последний кусочек паззла встал на место. Рык... Рык его убил. – Грр? – Рико приподнялся со своей лежанки. Ковальски устроил его в углу, поближе к конвектору – там было теплее, а ещё от входа было не видно. В общем, логово подрывнику понравилось, и он послушно отлёживался там третий день. Выздоровление шло ударными темпами, утром, после возвращения Шкипера, они должны были уже собрать оборудование и уйти. И теперь... – Ничего. Спи, – Ковальски потёр лицо и взял очки с полочки. Рико недовольно махнул руками. – Говорю же, ничего. Приснилось... – Сон? – Рико оживился и подполз ближе, пришлось сесть на кровати, чтобы ему было удобнее. Было так странно привыкать к тому, что он, в отличие от Рыка, мог немного говорить. С другой стороны, так было проще разграничивать двух таких одинаковых, но таких разных людей. Рыку Волк доверял. Ковальски довериться Рико пока не мог. – Скажи, 'Альски! Ковальски дёрнул углом рта. – Рык убил пана. Случайно, в битве. Тишину можно было потрогать. Ковальски закрыл глаза, снова переживая сон: люди с оружием, кровь, внутренние органы, обжёгшая бок боль, тёмные глаза. Ошарашенные, испуганные. Он не хотел, точно не хотел. – 'Альски! – позвал Рико, привлекая внимание. Учёный тяжело поднял голову. – Дальше! – Тогда медицина не была настолько развита, да и добраться до какой-никакой помощи у них не получилось бы. Не с такой раной. Так что пан просто умер, – Ковальски покачал головой, но Рико только нахмурился и снова потребовал. – Дальше! Они посверлили друг друга взглядами некоторое время, а потом Рико ткнул пальцем в подушку и качнул сложенными ладонями рядом с щекой. Ковальски открыл было рот, но подрывник снова ткнул в подушку и гортанно зарычал. Угроза. Ковальски даже опешил на секунду. – Ты требуешь, чтобы я снова лёг спать, – пробормотал он, пытаясь уложить это в голове. Рико кивнул и в третий раз ткнул пальцем в подушку. Ковальски поднял руки и демонстративно улёгся на спину. Подрывник заворчал. Пришлось отложить очки и действительно устроиться так, словно учёный собирался спать. Рико повозился, подгрёб себе под бок сползшее одеяло и довольно быстро засопел. Ковальски хотел было встать и пойти заниматься делами, но что-то не отпускало. Не то не ко времени проснувшаяся совесть, не то усталость – глаза и впрямь слипались, больше всего на свете хотелось свернуться под одеялом и не думать ни о чём часа полтора... *** Плеснуло алым. Пан остановился, замер, пережидая боль, переживая случай. Рык бросился было к нему, попытался вырвать меч из раны, но пан качнул головой и подался вперёд, ухватился за чужие плечи. – Спасибо, Рык, – горячо прошептал он в самое ухо своего... друга. Телохранителя. Давно уже не раба. – Так всем будет лучше. Я не хочу больше убивать. Так хорошо... Рык рванулся и взвыл, но не отвёл взгляда. Он отчаянно боялся отпустить и снова потерять. Пан понимал. Понимал, а потому вытянул вперёд руку и требовательно двинул пальцами. – Пойдём вместе, Рык. Пойдём вперёд, так будет лучше. Меч лег в ладонь, как влитой. Пан махнул им на пробу и с силой вонзил под грудь, туда, где кончался доспех. Рык даже не шелохнулся, только заглядывал в глаза, как раньше, и доверчиво жался к руке. Пан тяжело опустился на землю. Рык улёгся рядом, раскинул руки-ноги. Даже язык вывалил, чем немало повеселил напоследок своего Волка. Они ушли, как прежде, вдвоём. И будь что будет. *** Когда Шкипер вернулся, ребята паковали последний короб. Они отступали, нужно было уходить, если они собирались спасти Рико. – Всё, что не унесём сами, законсервируем, наши потом вывезут, – бросил Шкипер, наблюдая, как Ковальски роется в походной аптечке. Тот бездумно кивнул, а потом качнул ладонью в воздухе и, прежде чем Шкипер успел раскрыть рот, Рико вложил в неё какую-то склянку. Учёный что-то отрывисто сказал, будто откашлялся, и подрывник уверенно покосолапил в лабораторию, явно понимая, что ему нужно забрать. Шкипер тут же насел на Ковальски. – Это нормально, по-твоему? – Это то же самое, что условные знаки спецназа. Ничего такого, – ответил учёный, отрывая, наконец, взгляд от своих вещей и переводя его на Шкипера. Выражение лица у него было одухотворённое и сосредоточенное, но без прежней серости. – Тем более, Рык... Рико только рад мне помочь. – 'Альски, – Рико появился тут же, словно услышав, что о нём говорят. Ковальски потрепал его по макушке явно уже приевшимся жестом и застегнул аптечку. Шкипер пытался совладать с отвисшей челюстью. Они ушли затемно.