Дары Богов

Восстание против Империума началось на Хелари Дельта в 15.077 году (871.M30 по стандартному Имперскому летоисчислению). Сразу несколько дворянских семейств, возглавлявших города-ульи Таллит и Нерратус, расправились с ограниченным контингентом имперских войск, и, объединив свои силы, отправились к Корундусу. Город этот некогда был светочем всей системы Хелари. Его километровые шпили пронзали ярко-бирюзовые небеса, на которых никогда не сгущались тучи, и каждый рассвет и закат солнечные лучи, отражаясь от полированного аурумгласса, озаряли все вокруг на многие мили. Отсюда Хелари-Дельта вела торговые дела с соседями: драгоценные металлы и камни из уходивших глубоко в кору планеты шахт обменивались, превращаясь в провизию, амасек, дорогие и нужные товары. Отсюда дворяне грозили своей военной мощью друг другу и соседним системам. Отсюда доносилось слово Расцвеченных Богов, и слышал его весь мир. А громче всех были голоса Лазуритовых Близнецов — брата и сестры, чья кровь окрасила небо и море, тех, кто оберегал трудящихся в шахтах и хранивших тепло очага.  Было это давно, за тысячелетия до того, как Империум подобрался к тому уголку Галактики, где притаилась система. До того, как высадившиеся на него войска великанов с антрацитовой кожей и горящими глазами, называвшие себя астартес, привели систему Хелари к «Согласию». К тому времени в золотых башнях и истощенных шахтах Корундуса едва теплилась жизнь. Только великие Храмы еще почитались обитателями Хелари-Дельта. И хотя город пустел и пустел с каждым ди-солярным циклом, каждый праздник у подножий статуй разливался багровый цвет. Люди обращались к богам, а те отвечали на их мольбы, и отвечали сторицей.  Империум верил не в богов, а в людей. Воины, закованные в изумрудные с золотым доспехи, покорив планету, не стали разрушать их храмы, но закрыли двери к Богам навсегда. Вскоре после этого на балкон Иглы Альтикари, самой большой из аурумглассовых башен, взошел предводитель захватчиков-астартес. Оттуда он зачитал бумагу, которую назвал красивым словом «эдикт», и тысячи вокс-передатчиков разнесли его голос по всей планете. Эдикт этот запрещал любое поклонение Расцвеченным Богам под страхом смерти. Так алтари Турмалинового Наставника, Малахитовой Матери и Серебряного Кузнеца стали покрываться пылью. Сереть, теряя свой цвет, а значит — умирать. В саму бывшую столицу Империум все же вдохнул вторую жизнь, вернув Корундусу прежде утраченный статус главного города Хелари-Дельта. В башни из пластали и аурумгласса вернулись люди, вот только были они иными. Хеларианского наречия не знали, а свой язык называли «Высоким Готическим», и теперь на нем должны были говорить и вести дела все на планете. Аурамит и адамантий, из которых благородные дома Хелари ковали когда-то свою военную мощь, переправляли в другие миры — там они превращались в обшивку для пустотных кораблей и броню для преданных войск Императора. С каждым ди-солярным циклом благородные дома Хелари-Дельты беднели, а имперский наместник Ниранциус, будто не замечая этого, лишь повышал десятину, и та ложилась на плечи дворянства и всех, кто зависел от него. Капля за каплей, указ за указом, процент за процентом  — так копилось недовольство; бедность, просачиваясь до самого основания планеты, подтачивала Хелари Дельта, и те узы, что держали ее в повиновении. Дворяне все чаще — сперва шепотом, между собой, а затем и в обычных разговорах — позволяли себе критиковать сперва поборы, а затем и Наместника Ниранциуса, а потом и сам Империум. Костёр был собран; дело оставалось лишь за тем, чтобы кто-нибудь поднес к нему спичку.  Звали его Элессий Тормантус, и он был вторым сыном старшего из благородных домов города Талит. Когда Империум подчинил себе систему Хелари, Элессий был подростком — а потому помнил расцвет своего мира, и его завоевание, и смерть отца. Тот, один из величайших полководцев Хелари Дельта, ничего не смог противопоставить закованным в изумрудный с золотом керамит астартес. Вскоре после поражения он свёл с жизнью счёты — и боль саднила в сердце молодого Элессия, жаждавшего отмщения.  С годами жажда эта не утихла, как не угасла и вера в душе Тормантуса. Он знал, что втайне многие на планете хранили верность Расцвеченным Богам, а Лазуритовых Близнецов почитали более прочих. Поэтому с самого начала Элессий поставил перед войсками цель — занять храм Лазуритовых Близнецов в Корундусе. Он понимал, что если выйдет вернуть храм возлюбленных многими богов — то и за остальным дело не станет.  Когда врата храма, давно уже закрытые, распахнулись и впустили войска повстанцев, в сердца жителей Хелари Дельта, которые так и не привыкли считать себя подданными Империума, вернулась надежда. Добровольцы со всей планеты стали стекаться к храму Лазуритовых Близнецов. Воодушевленные успехом, с каждым днём отряды Тормантуса все дальше и дальше теснили силы наместника Ниранциуса — до тех пор, пока не заняли местное здание древней ратуши и старый Звездный Порт, соединенный с орбитальной станцией. Вскоре и сам наместник был захвачен ими в плен. Дело оставалось лишь за малым — составить требования новых, законных правителей Хелари Дельта и прочитать его астропатам — а те уже должны были переслать его на Терру. Когда на радарах планетарной обороны Хелари Дельта показался знакомый силуэт имперского линкора и нескольких судов поддержки, повстанцы не испугались: они помнили предыдущую встречу с астартес. Их ждало сражение с грозным, но милостивым противником, — и, как полагал Тормантус, Империум согласится сменить наместника. Он понимал, что о полной независимости речи быть не могло — Империум был слишком могуч и воинственен, чтобы отпускать Хелари Дельта. И все же он был и слишком заинтересован в ресурсах системы, чтобы рисковать затяжной войной. Но антрацитовые гиганты знали о милосердии — и Тормантус надеялся, что сможет им воспользоваться. *** — Что-то беспокоит вас, милорд? — первый капитан Севатарион говорил, как и всегда, без угодливости и подобострастия в голосе. Но и искреннюю заботу он прятал так, что мало кто смог бы распознать ее. — Ты же знаешь, Севатар, меня всегда что-то беспокоит. Отведя взгляд от гололита, Конрад Курц, примарх Восьмого Легиона, отвечал тем же тоном: столь ровным, что только самое натренированное ухо различило бы в нем добродушную усмешку.  К счастью, Севатариону хватало и опыта, и инстинкта, чтобы улавливать даже малейшие изменения в настроении своего примарха. — Так и есть, милорд. Именно поэтому я и задал свой вопрос.  — Конечно. Разве может от тебя хоть что-то укрыться? — Только очень маленькие звери и насекомые. Следить за ними — нецелесообразно, милорд, — все тем же непробиваемым тоном ответил первый капитан, заставив Конрада едва заметно улыбнуться.  Тяжело вздохнув, примарх Повелителей Ночи поставил перед Севатарионом бокал с вином.  — Попробуй.  И Севатар послушно поднес бокал сперва к носу, затем к губам, сделал глоток и задумчиво посмаковал темно-вишневую жидкость. Сам примарх в это время принялся расхаживать по комнате. — Мантеллианское красное, — сказал Севатар наконец. — Подарок от примарха Детей Императора. Я сам распорядился, чтобы его подали к вашему столу. — Чувствуешь в нем кровь, Севатар? — Нет, милорд. У некоторых вин есть своеобразный привкус, но не у этого. Полагаю, вы его ощущаете. — Да. — Бутылка была в полной сохранности, милорд, и ее открывали при вас. Кроме того, примарх Третьего Легиона… — …Не имеет ни одной причины меня отравить. — Именно так.  — Это знак, Севатар! — Курц схватил первого капитана за плечо, впиваясь в него костлявыми пальцами. Это может быть и просто влияние Имматериума, подумал Севатарион, ничего не сказав.  — Полагаете, он связан с тем миром, куда мы направляемся? Курц кивнул, не ослабляя хватки. — Если дурные предчувствия гнетут вас… больше обычного, я всегда могу вызвать апотекария.  Примарх лишь покачал головой в ответ на это предложение. Затем, вздохнув, отпустил Севатара. — Когда мы выйдем из Имматериума, дай приказ отряду разобраться с орбитальной станцией.  — Обязательно, милорд. Отправить послание на Хелари-Дельта? Севатарион наконец позволил себе по-настоящему улыбнуться, обнажая острые зубы. — Да. И распорядись, чтобы подготовили мой доспех. Я присоединюсь к вам позднее. Только сейчас, увидев хищную ухмылку на лице примарха, Севатарион почувствовал облегчение. Кивнув, он покинул его покои и принялся выполнять распоряжение. *** С самого утра в тот день Элессия Тормантуса изводило дурное предчувствие. Оно заставило его пробудиться задолго до обеих восходов, когда город был окутан мутной кварцевой дымкой. Не отпускало, пока первый рассвет разгонял туман, а второй окрашивал небо в бледное золото и бирюзу. Только к середине дня, когда оба солнца стояли в зените, дурное предчувствие ослабило хватку, и Элессий был уже готов забыть про него. Тогда-то ему доложили, что связь с орбитальной станцией потеряна.  После нескольких проверок и перепроверок, когда в том, что аппаратура исправна, не оставалось уже никаких сомнений, Элессий дал приказ отправить к станции шаттл с небольшой группой солдат. Они благополучно добрались до места назначения — после чего всякая связь с ними была оборвалась.  Первое солнце начало клониться к горизонту, отчего небо стало золотисто-зеленым, как хризолит, когда в звездном порту с грохотом, ломая шасси и оставляя дымящийся след, приземлился шаттл. Пилот в кабине был едва жив, а вся его одежда была пропитана кровью. Кто-то со знанием дела оставил на теле глубокие надрезы, избегая главных артерий и вен, из-за чего пилот прожил несколько часов — хватило вернуться на планету. Все остальные пассажиры были давно уже мертвы. Сперва встречавшие шаттл подумали, что их и их одежда вся была в крови — и только потом поняли, что ни одежды, ни кожи на несчастных не было. Гримасы боли и страданий на лицах — у тех, у кого они ещё уцелели — не оставляли сомнений в том, что все эти зверства проделали с живыми, находящимися в полном сознании людьми.  Рядом с креслом пилота лежало что-то, замотанное в багровую ткань. Кто-то принялся разворачивать сверток, а затем, завопив, выронил его из рук, и голова бывшего начальника орбитальной станции, покатилась по скалобетону. Подняли ее не сразу. И только тогда заметили, что изо рта что-то торчит. На помятой белоснежной бумаге размашистым почерком была выведена единственная фраза: Venimus ad vos  *** Настоящий ужас начался ночью, когда Корундус погрузился во тьму. Не просто в привычную темноту, освещенную яркими фонарями и сиянием изнутри аурумглассовых башен, а в настоящий, почти непроницаемый мрак. Именно по этой темноте Элессий Тормантус понял, что ключевая электростанция, распределяющая ток и нагрузку по городу, захвачена.  У храма Лазуритовых Близнецов был свой генератор — древний и ненадежный, но другого выбора не было. После того, как пятеро человек из отряда отправились куда-то вглубь здания, Тормантусу оставалось лишь ждать. Стараться не думать о том, сколько ещё людей осталось на орбитальной станции, что случилось на энергоблоке, что может произойти с теми, кто только что отправился к генератору… секунды казались минутами, минуты — часами, и каждая была наполнена страхом, тягучим и липким, который сковывает душу, разум и тело. Каждый звук, каждый шорох заставлял вздрагивать — в темноте все чувства резко обострились, и даже малейший шум стал громче и страшнее. Даже собственное сердцебиение казалось Элессию слишком громким.  Звон разбитого стекла где-то над головой прорезал тишину. Совсем рядом с собой Элессий услышал грохот, будто там упало — нет, приземлилось — что-то тяжелое. И почти сразу раздался истошный вопль, больше похожий на звериный. Резкий, короткий звук — нож рассекает что-то плотное. Чужая кровь, горячая и липкая, попала на лицо Элессия, и в воздухе повис запах металла и требухи.  Когда оцепенение прошло, первой же мыслью было бежать. Вот только сделать этого Элессий не мог. Чья-то ладонь, тяжелая как камень и холодная как лёд, опустилась ему на плечо. Он дернулся, попытавшись вырваться — и тут же почувствовал холодный, искрящийся электричеством металл у самого горла. — Плохая затея, — гнусно хихикнул кто-то хриплым голосом прямо Элессию в ухо.  Даже неяркий свет нескольких люменов показался слишком резким после множества минут, проведенных в темноте. Но боль отступила, когда пришло осознание. Великолепные мозаики из гематита, мрамора и лазурита едва проглядывали сквозь кровь на полу. Воины Тормантуса лежали, двигались, дергались — выпотрошенные, с перерезанными глотками, но все еще живые. Страшно было подумать о том, кто был способен на такое. Странно было осознавать, что учинили это не более двадцати астартес. Темно-синяя расцветка и шлемы с крылатыми черепами выдавали в них отряд, о котором Тормантус раньше не слышал. Элессий осторожно оглянулся. Стоявший за ним шлема не носил, и в неярком свете его лицо казалось неестественно бледным — не белым даже, а мертвенно серым. Короткие, но глубокие шрамы пересекали его лицо — один разрезал левую бровь, другой, с той же стороны, навсегда изуродовал нижнюю губу. Зеркально-черные, лишенные белков глаза смотрели с холодным равнодушием. — Здание под нашим контролем, Севатар? — раздался откуда-то сверху голос, и ещё один облаченный в синее астартес спрыгнул вниз, поднимая фонтан кровавых брызг и кусочков мозаики. — Как вы приказывали, милорд, — ответил тот, кто держал Элессия за плечи. Астартес двигался с невероятной, пугающей грацией хищника, подбирающегося к жертве. Ростом он был выше всех остальных, а панцирь, в который он был закован, тяжелее и сложнее украшен.  — Элессий Тормантус, — сказал он негромко, почти шепотом, но самому Элессию показалось, что этот странный, хриплый голос заполняет ему весь череп.  Огромная ладонь в тяжелой когтистой перчатке взяла Элессия за подбородок, заставляя поднять взгляд и посмотреть на незнакомца. От страха Элессий зажмурился. В ответ тиски пальцев сжались сильнее, заточенные адамантиевые когти впились в виски и щеки, протыкая тонкую кожу.  — Поздно бояться, — засмеялся незнакомец, обдавая Элессия запахом гнили. — Я уже здесь. И ты знаешь, за кем я пришел. Взгляни же на меня. Преодолевая ужас и морщась от омерзения, Тормантус открыл глаза.  Ему показалось, что глядит он не на человека, а прямо в разверстую могилу. Черные, блестящие, равнодушные глаза жадно вытягивали из него волю к жизни, к сопротивлению, к бою, оставляя только тупой животный страх — страх добычи, цепенеющей перед хищником. Тонкие, сухие губы незнакомца раздвинулись в злобной ухмылке, обнажая острые зубы. Длинные сальные пряди обрамляли мертвенно бледное лицо, от которого Элессий почему-то не мог оторвать взгляд. — Ч-что ты т-такое? — проговорил он наконец, собрав волю в кулак и преодолев странное оцепенение.  Незнакомец раздосадовано цокнул языком. — Как грубо, Элессий, — коготь перчатки вонзился в щеку Тормантуса ещё глубже, протыкая ее насквозь. — Ты говоришь с Сыном Императора, прояви хоть немного почтения. Снова Элессию потребовалось время и воля, чтобы побороть ступор и ответить. — Т-тебя прислал Император? — Конечно. Кто же ещё? Я — Конрад Курц, Примарх Восьмого Легиона, орудие Его праведного гнева. Ты посмел восстать против воли моего Отца. Я здесь, чтобы вершить над тобой суд. Курц, наконец, отпустил Элессия. Подняв несколько тел с пола, он подтащил их туда, где стоял его пленник, свалил друг на друга и уселся сверху. Послышался сдавленный стон, который очень быстро прервался. Элессий поморщился. — Ты не судья, ты — палач! Мясник! Чудовище! — выкрикнул он, почти забыв об упирающемся в горло лезвии. Примарх лишь рассмеялся в ответ. — Это ты, а не я, обрек своих людей на смерть. В тот самый миг, когда в твою голову пришла мысль о восстании, когда ты нашёл первого союзника, когда начал собирать свой первый отряд, ты ослушался воли Императора и подписал их приговор. Я лишь привожу его в исполнение. Так кто из нас чудовище? — Ложь! Это ты и твой Император истязали мой мир! Выпивали из него все соки! Мы отдавали вам лучших из лучших — они сгинули в ваших крестовых походах, платили вам подати, но вам все было мало. Вы хотели все больше и больше! Вы затыкали нам рот, отправляли нас гнить в тюрьмах — а теперь пришли вырезать нас, как скот! Так что плевать я хотел на волю твоего Императора! Убей меня — и я стану героем Хелари, и ещё больше людей придёт под знамена восстания! — Какие пламенные речи, — только и отметил Курц. — Примарх Девятнадцатого Легиона оценил бы их по достоинству, — согласился Севатар. И с усмешкой добавил. — Жаль, что сейчас он не с нами.  Курц отстраненно кивнул, нахмурившись. Какое-то время он смотрел на Элессия, не видя его. Затем перевёл взгляд на первого капитана. — Севатар, что стало с тем наместником Империума, который сообщил о восстании? — поинтересовался Примарх. — Люди Тормантуса взяли его в плен и сохранили ему жизнь. Вероятно, рассчитывали обменять на послабления. Мои люди нашли его прикованным к одному из алтарей. Привести его сюда? Примарх ещё раз кивнул, и Севатар крикнул что-то одному из своих солдат на непонятном Элессию языке. Несмотря на статус, с наместником Ниранциусом никто не церемонился. Его притащили по-прежнему закованного в цепи, а к Курцу направили чуть ли не пинком. Впрочем, завидев Примарха, Ниранциус и сам пал на колени. — Милорд! В-ваше высочество! Какое счастье быть спасенным в-вами! Курц лишь брезгливо поморщился.  — У меня к тебе есть вопросы. — Я отвечу на любые, м-милорд! Не сходя со своего трона, Примарх наклонился вперед, и вперил взгляд в наместника, склонив голову вбок. — Скажи, Ниранциус, какой кары заслуживает тот, кто марает имя Императора своими гнусными поступками?  — Я не в-вполне п-понимаю, милорд… — Все ты понимаешь! — Курц едва уловимым движением схватил наместника за шею и поднял вверх. — Отец вверил тебе этот мир, чтобы ты вел его к процветанию, а чем отплатил Ему ты? Тем, что решил обокрасть?  — Это г-гнусная к-клевета, милорд! — прохрипел Ниранциус, дергая ногами. Лицо Примарха исказила гримаса презрения. Встав, он швырнул Ниранциуса об пол. Послышался мокрый хруст и крик боли.  — Клевета? Думаешь, я не знаю, сколько податей платил этот мир Империуму? Что из года в год они не менялись? — тяжёлый керамитовый сапог опустился наместнику на грудь, и что-то в ней снова хрустнуло. Ниранциус что-то неразборчиво прошипел. — Мой брат привёл этот мир к Согласию малой кровью, — продолжал Курц. — И вот здесь я. Потому, что из-за тебя народ проклинает моего Отца. Потому, что ты решил выдать собственную жадность за Его жестокость. И выходит, что кровь моих племянников проливалась здесь зря — раз моему Легиону приходится исправлять твои ошибки, Ниранциус. Наместник снова попытался что-то сказать, но вместо слов зашелся кровавой пеной. — Скажи, Тормантус, — Курц неожиданно обернулся к своему пленному. — Что ты собирался с ним сделать? — Если бы он не сдался нам добровольно, я повесил бы его у входа в этот храм в назидание другим.  От взгляда Курца Элессию стало не по себе. Лицо Примарха стало совсем отрешенным, тонкие губы что-то едва заметно шептали — но в остальном он будто застыл и не мог пошелохнуться. — Милорд? — позвал Севатар, и, услышав знакомый голос, Примарх пришёл в себя. Правда, лицо его стало мрачнее. — Разберись с ним, — сказал он Севатару, указав на корчащегося на полу Ниранциуса. — Вход в этот храм действительно надо украсить. *** В огромном зале храма воцарилась тишина. Севатар ушёл, но Элессий все еще стоял, боясь пошелохнуться. Тем более, что остальные воины Курца по-прежнему следили за каждым его движением. Но сам Примарх уже не смотрел на него. Он обвёл взглядом зал, по ступенькам поднялся к главному алтарю. Провёл пальцем по дну алебастровой чаши, покрытому чем-то бурым. Затем, тяжело вздохнув, сел на ступеньках. — Подойди ко мне, Элессий Тормантус, — приказал он. Элессий приблизился, и Курц жестом указал ему на ступеньки.  Сидя рядом с Примархом у алтаря, Элессий слышал, как в предрассветной мгле начал орудовать Севатарион. Каждый взмах лезвия и удар ножом сопровождался полным страдания криком. — Сколько так ещё будет? — осторожно спросил Элессий. — Долго, — ответил Курц. — Севатар своё дело знает. На несколько секунд они замолчали, продолжая слушать доносившиеся с улицы крики. — Я видел чашу на алтаре, — сказал Примарх. — Твои люди наполняли ее кровью. — Это древний обычай, — ответил Элессий. — От него давно отказались, но… — Но ты не хотел, чтобы боги отвернулись от тебя, — закончил за него Курц. — Разве я мог это позволить? — Закон моего Отца предписывает карать смертью тех, кто предается подобному варварству.  — Какая разница, — с тихой ненавистью в голосе сказал Элессий. — Кому бы я ни поклонялся — ты все равно нашел бы повод меня убить. Курц бросил на него странный взгляд. — Я не хочу убивать тебя, Тормантус, — сказал он с укором. — Думаешь, мне нравится сеять вокруг себя ужас и смерть? Я бы с радостью отказался от них, но они — верные инструменты правосудия. Потому что вы, люди, понимаете их лучше всего. Вернее, только их вы и понимаете. После того, как все узнают, что здесь произошло, твои союзники сложат оружие, и восстание прекратится. А новый наместник не захочет повторять судьбу старого. — Империум все равно останется в выигрыше, — заключил Элессий. Курц кивнул. Снаружи у наместника Ниранциуса уже не оставалось сил на крик, и он перешёл на булькающее хрипение. — И ты действительно не хочешь убивать меня? — Я бы не стал. — Почему? — Потому что люди трусливы перед лицом несправедливости и беззакония. Они пройдут мимо и скажут, что ничего не случилось. А потом, когда несправедливость обрушится и на них, сложат руки и сделают вид, что ничего нельзя было сделать. Ты поступил иначе — попытался уничтожить тех, кто творит беззаконие. — И пошёл против воли Императора. Курц кивнул ещё раз. Посмотрел на Тормантуса. — Теперь ты понимаешь? Я — орудие кары, а не милосердия. И ничего не могу сделать с этим. Этой ночью твоя жизнь закончится. Но один выбор я могу тебе дать. — И какой же? — Если захочешь, я сделаю твою смерть легкой… *** Первое солнце Хелари Дельта медленно выкатывалось из-за горизонта, окрашивая небо в золотой и зеленоватый. Иглу Альтикари все еще овевал холодный ночной ветер, но Конрад Курц не обращал на него внимания. Он сидел на балконе, свесив ноги со сломанного каменного парапета, и наблюдал за тем, как башни из аурумгласса сияют все ярче, отражая первый утренний свет. Рядом с ним, кутаясь в плащ Примарха с алым подбоем и слегка пошатываясь, стоял побледневший Элессий Тормантус.  — Я же говорил, больно не будет, — почти отеческим голосом сказал Курц. — Немного прохладно, но это не страшно. Тормантус кивнул. Держать равновесие становилось трудно, и Курц протянул ему руку. Кровь из аккуратно разрезанных сосудов стекала вниз, впитываясь в белое полотно рубашки, заливаясь в штаны, затекая в сапог, смешиваясь с алым шелком плаща. — Красивый мир, — отметил Курц. — Если бы я родился здесь, может, я тоже был бы готов умереть за него. Интересно, что было бы с тобой, если бы ты родился на Нострамо? Увидев, что Элессия бьет мелкая дрожь, Примарх закутал его в плащ плотнее, затем, не обращая внимания на кровь, быстрым движением усадил себе на колени. Теплее Тормантусу от этого не стало, а острые края доспеха делали только больнее — но сил возражать у него не было. — Ты мог стать моим легионером. Командовать одной из моих рот. Ты знаешь, что такое справедливость, а я научил бы тебя внушать страх… — дрожь стала крупнее, и Курц начал гладить Тормантуса по голове, убаюкивая его. — За нами шли бы в бой, до самого конца. Где-то в Сегментум Обскурум, где на одном из миров найдётся волновое оружие, о котором никто не знал. Хорошая, быстрая смерть. Но мы оба знаем, что ты умрешь не так… Курц говорил ещё несколько минут, пока судороги Тормантуса не утихли. К этому времени оба солнца уже поднялись над горизонтом. Примарх посмотрел на Элессия и аккуратно, стараясь не повредить когтистой перчаткой веки, закрыл ему глаза.