***
Однажды в его двор заявился совершенно дикий белый волк, не прирученный и опасный, но Киришима его не испугался, а, помолившись Луне и попросив у неё помочь ему, подошёл к зверю близко, недопустимо близко. Его нужно было изгнать обратно в лес, в его владения, ведь, видать, тот заблудился здесь, придя в деревушку. Зверь, оскалившись дико, хотел было наброситься, но остановился. Его клыки были остры, а взгляд кровожаден, но он не кинулся в атаку. Эйджиро даже здесь был уверен, что его уберегла его ненаглядная Луна, потому что кулон в виде полумесяца, который он сделал сам, показался из-под рубахи, сверкая в лучах яркого полуденного света. У волка была похожая подвеска — Киришима смел подумать, что это их свела судьба. Одинокий волк — символ ночи, мрака и тайны — после этого часто являлся во дворе кузницы, прося или еды, или ласки. С каждый новым днём зверь позволял всё больше, даже прикасаться к себе, но стоило Солнцу зайти за горизонт — животного будто и не было. Эйджиро не знал, почему тот всё же приходил сюда и совершенно никого не боялся, но одно знал точно — не стоило прикасаться к его подвеске, потому что однажды чуть руки не лишился, попытавшись рассмотреть столь тонкое и очаровательное творение на шее зверя. «Белого волка встретить — к смерти», — поговаривали старейшины деревни, но они будто не замечали, как почти каждый день к ним приходил тот самый белый волк и кормился у кузнеца свежим мясом. Киришима не знал, правда то или очередная легенда, до которой нет ему дела, но своего часа он не ждал. Продолжая молиться Луне, он жил бок-о-бок с диким зверем. Однажды они отправились в лес вдвоём, рано утром, потому что Ашидо, его соседка, попросила набрать душистых трав, а он не смог отказать. Волк медленно ступал след в след за ним, вороша под грубыми лапами опавшую листву. Пахло землёй и цветами, а ещё хвойными растениями. Зверь фыркал, но не отходил от человека, хоть и держался поодаль, опасливо скалясь. — Бакуго, смотри, вечером Луна прекрасная взойдёт, — говорил ему Киришима, смотря в чёрные, словно самая беззвёздная ночь, глаза. Бакуго — так он назвал его. — А ты опять уйдёшь, да, друг? Волк не ответил и остановился около одного из деревьев, взглядом следя за спутником. Пока Эйджиро с травами возился, носом втягивал душистый запах, зверь глядел в оба глаза. Он выжидал момента, чтобы отпрыгнуть назад и скрыться средь деревьев, слившись с темнотой раннего утра. Киришима даже не успел заметить пропажу, когда в этот момент на него уже пристально смотрел юноша в белых одеяниях. — Изволишь поглядеть иль как? — воскликнул тот недовольно, и Эйджиро дёрнулся в испуге, чуть ли не роняя собранные травы. — Наконец. Долго ли мне тебя ждать надо было? Юноша ступал медленно, босыми ногами касаясь лесной подстилки из листьев, трав и иголочек, пока Киришима головой вертел, пытаясь выцепить средь деревьев своего друга-волка. — Кого ищешь? — щерился, словно зверь, парень и сверкал своими карминовыми глазами. — Здравствуй, — склонил голову к земле Киришима и наконец остановился, понимая, что если даже другой нападет, кинжал острый поможет в бою. С опаской глядя на пришедшего, Эйджиро руку за спину завел. — Что делаешь в столь ранний час в лесу тёмном, брат? — А не узнаёшь меня, что ли? — юноша в лице изменился, удивленно бровью поведя. Когда Киришима промычал в непонимании, тот совершенно потерялся. — Вот оно что… Белые одеяния сверкали в лучах рассветного Солнца, а волосы, словно яркие звезды, будто светились, переливались яркими волнами. Киришима смел думать, что это лишь ему кажется, и Луне молился невольно, чтобы видение исчезло бесследно. Но это лишь хуже сделало: руки у юноши тоже искриться начали, разбрасывая огоньки на траву. — И даже сейчас не признаешь? — спросил тот, поднимая ладони к небу. — Я тот, кому молишься ты каждый день! — Но ведь Луна — прекрасная дева с длинными волосами, — не признал Киришима, с подозрением глядя на магию чудесную. — Всем это известно. У неё в волосах звёзды сверкают, а на лице узоры яркие, словно свет лунный. Врёшь ты мне, брат. — Как ты смеешь! — воскликнул разъярённо назвавший себя Луной. Дымок, начинающий клубиться около него, и какой-то треск — и вот около Киришимы уже волк стоял, щерился грозно и глазами сверкал. Пасть открыл, говоря по-человечески, но с трудом и вместе с рычанием: — А так, жалкий человек? Ты жил со мной столько вр-ремени, а пр-р-ризнать, что я Бог, так и не можешь? У Киришимы глаза округлились, словно медные монетки стали, и он на колени встал. — Молю о прощении, Луна. Зверь вновь обратился в юношу, и только сейчас Эйджиро заметил, как у Луны в волосах и вправду звёзды светятся, а на шее — кулон в виде Божества ночи. Нет сомнений: пред ним сам Бог, сам Луна, но совершенно не такой, как из рассказов старейшины. — Называй меня так, как звал волка белого, — приказал тот. — Хорошо, Бакуго, — ответил Киришима и вновь склонил голову к земле в знак уважения. Поверить кузнец, что пред ним сама Луна, не мог ещё долгое время их прогулки. Они ступали по тропинке, собирая травы душистые и разговаривая. Бакуго не рассказывал о себе, но сказал, что приходить будет каждый день. Так и сделал Бог ночного сияния: день ото дня ходил он теперь в кузницу, смотрел, как работа чужая идет, и ходил, шелестя подолом белых одеяний по полу деревянному. Что вело его сюда — Киришима не знал, да и точно ли Луна это, но спросить ещё раз — смерти подобно. Нрав у Бакуго — не сладок. То в волка превратится и, оскалившись, будет рычать, а то и вовсе искорки в глаза пустит, чтобы неповадно было с ним спорить. Эйджиро лишь смеялся, но в тайне грустил. Печалился от того, что не знал почти ничего об этом прекрасном юноше. Тот был очарователен, умён и совершенно бесподобен, но так нелюдим, а ещё и обидчив. — И что привело тебя в мир земной? — спросил Киришима одним вечером, а в ответ: — Ты единственный, кто молится мне. Я должен был узнать, что же тебя тянет. Столько столетий никто обо мне не вспоминал… Впрочем, не твоего ума дело, полёвка! А у Эйджиро вопросов больше, чем ответов. Он смотрел, как Бакуго рассматривал новинку и в руках бледных вертел. Увидев это, Киришима тут же подскочил, вырвал сердце из металла и прижал к груди, пряча в ладонях от чужих глаз. — Не трогай это, — наказал Эйджиро и осторожно уложил свою работу в ящик, подальше от любопытных глаз. — Это другому. — Кому же? Изволишь ответить? — спросил Бакуго и ближе подошёл. Подол его одеяний шелестит у ног, а волосы струятся, словно ветер их подхватывал прямо тут, в горячей кузнице. — Когда-нибудь я подарю его возлюбленной, — прошептал Киришима, а после посмотрел на юношу. — А не Луна ли твой возлюбленный, коль ты ему молишься каждый день? Эйджиро молчал с минуту, а потом поглядел на Бакуго совершенно непонимающе. И может, вопрос задан не в подходящий момент, но Киришима всё же ответил: — Что? Но я ведь не могу любить Бога. Это неправильно. В глазах у Бакуго свет лунный сверкал, но после слов чужих померк тотчас. Погас, словно угольки, водой затушенные. Волосы перестали искриться, а с пряди упала маленькая звездочка прямо в бледные ладони. Она посерела и, казалось, больше не светить ей на красивой голове Божества. — Что с тобой? — потерялся Киришима и руку протянул помочь, но юноша дёрнулся и отскочил, будто ошпаренный. — Не смей! Не смей касаться, — Бакуго в волка обратился в тот же миг и исчез за дверью кузницы. Киришима хотел побежать за ним, вернуть, но поздно — Бакуго и след простыл.***
Прошёл месяц, а за ним второй, а Луны все нет и нет. И думать ни о чём другом, как о нём, Киришима не мог. Тошно ему от печали и горечи, так что слеза катится по щеке иногда. Одинокая, она падала на землю и тут же пропадала, и казалось, что повод совершенно пустой, но это лишь другим. Даже молитвы не вернут её на небо, понял Эйджиро, стоя на коленях в том самом лесу, где он впервые встретил Луну в обличье человека. И без толку слёзы попусту лить, но не мог он смириться с тем, что обидел его, что слово не то сказал. Что ложь во благо хотел обратить, а вот оно как получилось… — Как же я без тебя?.. — скулил Киришима, всматриваясь в ночное небо, а кроме туч, и нет там ничего. Ни Луны, ни спутниц-звёзд её верных. И в лес он каждый день приходил, искал глазами волка белого с подвеской в виде Луны, но лишь однажды увидел он венок из цветов белых. Лежал он около берега реки, увядший и никому не нужный. В груди теплилась надежда, что это сделал Бакуго, ведь однажды рассказал он, что одна девчушка букет из таких цветов поднесла ему на праздник Богов, так что любит он их всем сердцем. Проводя дни в скитании и поисках, он совершенно не видел, как следил за ним Луна издалека, как смотрел и думал о чём-то. Одним вечером Эйджиро бросился на колени пред рекой и поглядел на отражение туч. Вытащил то самое сердце из металла и закричал что есть мощи, голову вскидывая к небу: — Прости меня, Луна! Дай взглянуть на тебя ещё раз! Я хочу отдать тебе это сердце, ведь тебе оно предназначено! — Тц, как же раздражают твои крики, — и голос знакомый тут же послышался совсем рядом. Киришима глаза поднял и увидел стоящего рядом с ним Бакуго. Померкшего, осунувшегося и уставшего. Эйджиро схватил его за подол одеяний, потянул на себя и, всхлипнув, уткнулся в ткань белую, не давая тому и на шаг отойти. И казалось, что ему, взрослому кузнецу, негоже слёзы лить, но он не мог остановиться. А стоит лишь Луне присесть на колени к нему, то печаль отпустила тут же насовсем, и слёзы рекой текли, только уже от радости. — Дурак, что ж ты так?.. — прошептал Бакуго, рукой бледной утирая щёки чужие. Киришима, улыбнувшись, протянул ему дрожащими руками то самое сердце из металла. — Прошу, прости, я не думал, что говорил, бестолковый, — говорил Эйджиро, кончиком пальцев узоры очерчивая. — Я не хотел, чтобы ты узнал о моём подарке, когда он даже не готов. Я любил тебя ещё до твоего появления, но… Бледными ладонями Бакуго взял металлическое сердце, и оно тут же посветлело и начинало сверкать ярче любой звезды на небе. Точно также, как и волосы Луны, которые тут же вспыхнули пламенем светлым. На щеках узоры белоснежные появились, и Киришима потянулся ближе, чтобы их разглядеть. Красив, подумал тот, рассматривая, как преобразился Бакуго тотчас, как сердце железное в руках его будто ожило. — Ты, верно, совершенно дурак, раз полюбил Луну, — засмеялся юноша, но его губы накрыли чужие, и сказать он ничего больше не смог. Эйджиро первым подался вперёд, чтобы обнять крепче, прижать ближе и поцеловать нежно.***
Каждый в этом месте отдавал предпочтение Солнцу, но после смерти обычного кузнеца на небе появилась никому не известная доселе звезда. Ярче всех светила она на небосводе, освещая путникам дорогу, и лишь старейшины знали, что же это за звезда такая новая. — Луна обрела любовь, а значит, и в нашем мире будет спокойнее отныне, — сказал один из них однажды, а другие головой покивали в согласии. Правда то иль вымысел — решать не им и не нам, но иногда даже самый обычный человек может растопить чью-то ледяную душу. И пусть Луну сопровождает на небе её спутник, ступая по небу рядом с самим Богом ночи, а сердце из металла дорогу им освещает…