Всё дело в весне

Акааши ненавидит весну. Ненавидит её голые раны грязного стаявшего снега, прячущие под собой мусор и гнилые осенние листья; её слякоть простуженных склизких улиц и коричневых от грязи луж, в которых даже небу не удаётся отразиться; её незрелую, бешеную зелень деревьев, что под лучами острого солнца смотрится неестественно ярко. Вся весна для Акааши укладывается в это ёмкое слово — острая. Её неотёсанные грани постоянно впиваются в ступни, в живот, в плечи, светят своим радиационным солнцем ему в лицо. Весна наступает на него войной, в которой не берут пленных, затапливает его слезами и соплями аллергии, бездушно треплет одежду и волосы порывами колючего ветра — уже не по-зимнему холодного, но ещё и не по-летнему тёплого. Ещё одним несомненным минусом весны для Кейджи является то, что она всегда пробуждает в нём нечто…поэтическое. Будто какое-то эмоциональное чудовище, что дремлет в его груди всю зиму на своём ментальном золоте, внезапно решает поднять голову, вдохнуть поглубже весеннего воздуха с запахом цветущей жизни и беспомощно разреветься. Из-за аллергии, да, несомненно, но не только. Например, из-за того, что зелень травы внезапно кажется ему чересчур зелёной. Зелёной, понимаете? Не понимаете. Акааши и сам не понимает. В общем, этим цветущим, волнительным и полным жизни временем года Акааши хочется наблюдать издалека. Из-за плотного стекла своей уютной квартиры, попивая на подоконнике остывший зелёный чай и позволяя себе немного потравить кожу солнечной радиацией, прежде чем наглухо задвинуть шторы. Поэтому тот факт, что он оказывается в подобной ситуации, кажется для него ещё более абсурдным, чем есть на самом деле. Он всего лишь хотел срезать путь через небольшой парк, в котором никогда не росло ничего убийственно-цветущего, да и людей днём едва ли когда было много. Акааши спокойно поднимается по затенённой ожившей зеленью аллее вдоль абсурдно огромной детской площадки, дыша свежим воздухом и думая о том, как он ненавидит весну. Сегодня она делает его слишком чувствительным. Под «чувствительным» Кейджи понимает то, что утром он почти расплакался от того, как красиво в восходящих солнечных лучах отливала ртутью гладь небольшого озера в этом самом парке. Это просто катастрофа. Низкий бортик, тянущийся по берегу озера, вытягивается в стороны свежевыкрашенными перекладинами, подпирая узкую асфальтированную дорожку, и Акааши бредёт к нему почти благоговейно. Ему просто хочется взглянуть на эту чёртову воду, увидеть то, насколько она неидеально ртутная, насколько не блестящая и насколько забитая мелким мусором и старыми листьями, и всё. На самом то деле никакой нужды в срезании пути через этот парк и вовсе не было. Акааши думает об этом в тот момент, когда, не дойдя пару метров до бортика, натыкается взглядом на чью-то склонённую к земле фигуру на небольшом тянущемся от озера склоне. При более детальном рассмотрении он замечает мягкие розовые спортивки, натянутую на спине белую майку и такие же белые, торчащие в разные стороны волосы. Проникающий меж листьев солнечный свет ложится на них причудливым узором, заставляя некоторые пряди почти сиять и тратя несколько лишних секунд Акааши на то, чтобы позволить ему заметить ещё что-то кроме этого. А именно чёртову рыжую утку, замершую на едва ли заросшем травой чёрном склоне прямо напротив грёбаного Бокуто Котаро, непонятно как оказавшегося в парке около акаашиного дома в четыре часа вечера. И утка, и Бокуто смотрят друг на друга так пристально и так настороженно, будто играют в гляделки на выживание, в чём, если быть честным, Акааши почти не сомневается, сосуществуя в одном временном и территориальном пространстве вместе с ними и едва ли понимая происходящее. Он ведь просто хотел дойти до пиццерии и купить себе классическую пепперони, чтобы не платить за доставку, ну в самом деле. Тогда почему же… Бокуто дёргается вперёд так внезапно и резко, что Акааши вздрагивает, не ожидавший столь быстрой смены картинки перед глазами. Проходит не больше секунды, понадобившейся Бокуто для того, чтобы выкинуть вперёд свои здоровые ладони и зажать между ними несчастную утку, выпустившую один громкий, задушенный «кря». — Попалась! — восклицает Котаро так радостно, будто выиграл в автомате игрушку с первой попытки, выпрямляя согнутую спину и поднимая беспомощно крякающую утку над своей головой. Солнце освещает её зажатые меж пальцев рыжие, топоршащиеся перьями бока в тягучую медь. Утка испуганно вертит белопёрой головой в разные стороны, от шока, видимо, даже забыв как крякать, беспомощно болтает в воздухе лапами. Котаро смотрит на неё снизу вверх так, будто держит в руках солнце. И Акааши, если так подумать, может просто пройти мимо в другом направлении, туда, куда изначально направлялся, и не влезать в это странное мероприятие, но… Но, чёрт побери, это же Бокуто Котаро. Бокуто Котаро, на которого Акааши смотрит вот уже несколько месяцев с другого конца университетского кафетерия и всё никак не решается заговорить. Бокуто Котаро, про которого среди студентов ходит столько всевозможных историй и легенд, что они уже давно обросли таким количеством напридуманных сверху деталей, что, кажется, погребли под собой изначальные факты. Если Акааши не уйдёт сейчас, он, кажется, может стать частью одной из них. Эта возможная вероятность так его поражает, что он не успевает никак отреагировать, когда Бокуто поворачивается вокруг своей оси на пятке и влетает взглядом прямо в него. Надо отдать ему должное, Котаро требуется едва ли секунда на то, чтобы обработать новую информацию — рефлексы волейболиста, не иначе — его глаза распахиваются до того испуганно, что он почти роняет всё ещё поднятую в ладонях утку прямо себе на голову. Акааши, честно, почти не дёргается в его сторону. Почти. — Акааши? — голос Бокуто, опутанный шелестом молодой листвы и пропитанный испуганными вопросами, звучит так, будто тот факт, что он встретил Кейджи (возле его дома, в самую обычную внеучебную субботу, в четыре часа вечера) — самое невероятное, что могло случиться с ним за весь день. Немного пришедшая в себя утка издаёт очередное недовольное кряканье, пытается ущипнуть Котаро за палец, и он опускает её на уровень груди, удерживая как слегка оживший арбуз, смотрит в её белопёрую макушку несколько секунд, прежде чем снова поднять взгляд на Акааши. Его испуганно распахнутые, золотые глаза выглядят в острых солнечных лучах такими яркими, что Кейджи на мгновение кажется, что солнца вдруг стало в три раза больше. И утка, эта несчастная беспомощная утка, негодующе крякающая в чужих больших руках, выглядит такой оранжево-тыквенной, такой переливчато-медной, что из-за всей этой солнечности, всей этой яркости Акааши, кажется, забывает, как дышать. Чёртова весна, которая делает из него не пойми что. — Акааши? — пробует Бокуто снова, делая осторожный шаг в его сторону и по-совиному склоняя набок голову. — Что ты здесь делаешь? — Я шёл за пиццей, — выстреливает Акааши ответ чем-то, похожим на барабанную дробь. Его голос звучит нормально. — Я живу недалеко. И пруд был утром такой серебристый, а доставка дорогая, и, в общем, я подумал, — что ты несёшь, господи, заткнись, — что мог бы сходить сам, — ему удаётся замолчать только после того, как он выкладывает на Котаро ворох ненужных ему фактов. Его голос звучит нормально. Он едва ли может дышать, и дело здесь не в аллергии, просто Бокуто делает к нему ещё несколько широких шагов, приближаясь на опасно близкое расстояние с вытянутой в ладонях недовольной уткой. И единственное, на что хватает Акааши ещё, это: — А вы тут?.. Он опускает вопросительный взгляд на презрительно смотрящую на него утку и пытается заставить свой организм работать в прежнем режиме. Пытается унять грохот сердца в груди. Надо было просто пройти мимо и всё, чёрт побери. Бокуто издаёт какой-то звук, похожий на утиное кряканье, вытягивая губы в стороны и щуря лучащиеся солнцем глаза. Забавно морщит нос. — Ворую утку, — говорит он так так просто, будто делает это каждый день, так легко, словно эти слова не ложатся Акааши на плечи осознанием — он теперь часть этого. Часть истории, часть преступления. Часть команды, часть корабля, как сказал бы Кенма. Если кто-то поймает Бокуто на краже утки из парка, ему придётся проходить в его деле соучастником. — Зачем? — Кейджи хотя бы должен знать, ради чего он сядет в тюрьму. Бокуто лукаво щурит глаза, заговорчески наклоняется вперёд, почти упираясь головой утки прямо Акааши в его любимое пальто. Если она откусит ему пуговицу… Что ж, значит так тому и быть, Кейджи не собирается сдвигаться ни на миллиметр, пока Бокуто тянется к нему с этим озорным огоньком в глазах, чтобы поделиться тайной. Ни за что на свете. Вблизи радужки Котаро кажутся ещё ярче, ещё желтее, будто само солнце закупорило внутри них свой свет, тёмные пряди вздыбленной чёлки падают Бокуто на глаза косыми двоякими тенями, путаются во вскинутых густых бровях. Акааши замечает тонкий белёсый шрам на чужом лбу, точки едва заметных родинок на щеках, длинные двухцветные ресницы. Никогда прежде Кейджи не видел Бокуто так близко, никогда прежде не позволял себе смотреть на него так пристально. Его сердце сейчас, кажется, проломит рёбра. Как хорошо, что он не прошёл мимо. — Мне было интересно, — тянет Котаро заговорческим шёпотом, наклонившись вперёд так сильно, что Акааши чувствует его шелестящее сдерживаемым смехом дыхание на своём лице. Его голос звучит как рокот морских волн, и Кейджи стоит прямо на берегу, чувствует их солёную влагу своими пальцами, — смогу ли я её поймать. Ну, а когда поймал, подумал, почему бы её не украсть. Вот значит как. Акааши по-умному кивает, будто этого объяснения ему достаточно. Разделенная с ним тайна теплится меж рёбер чем-то сопливо-весенним, чем-то, похожим на согревающее летнее солнце. Бокуто улыбается ему так, как улыбается только свои друзьям, когда слушает их истории, мягко, лучисто и сощуренно. «Да, господин полицейский, я знал, что красть уток незаконно. Нет, я никак этому не помешал. Почему? Потому что Бокуто Котаро захотелось украсть утку и, ну, кто я такой, чтобы ему мешать? Разве я мог, господин полицейский? Разве я мог». — И куда же вы её украдёте? — Акааши улыбается ему в ответ так же заговорчески, прячет холодные ладони в карманы пальто. Он и без того слишком слаб перед бесконечным обаянием Бокуто, а эта глупая весна не оставляет ему ни шанса. Котаро улыбается, перецепляя утку в ладонях поудобнее, крякает в ответ на её возмущённое «кря», смотрит на Кейджи лучистым летним солнцем. — На другую сторону озера. Только никому не говори. Пойдёшь со мной? — предлагает Бокуто на выдохе, предлагает так, будто Акааши может отказаться. И если бы он уже не был беспамятно в него влюблён, Кейджи бы влюбился в Котаро прямо сейчас. Они идут вдоль берега озера как два заговорщика, как два преступника, воровато озираясь по сторонам и улыбаясь друг другу в моменты, когда их взгляды встречаются. Порывистый ветер шелестит свежей, ожившей после долгой зимы зеленью листвы, треплет волосы Котаро, раздувая их в разные стороны, забирается Акааши под пальто, заставляя задуматься о том, не холодно ли Котаро в одной футболке. Уже у самой цели они почти натыкаются на медленно бредущую по склону бабульку и, испуганно переглянувшись, бегут вперёд, не оглядываясь. Котаро опускает утку на чёрную землю около одинокой лавочки, почти не сбавляя темпа, вцепляется освободившейся ладонью Акааши в запястье и тянет его за собой под спасительную тень каких-то кустов. Злополучная бабулька двигается по пологой дорожке в другую сторону так, будто Акааши и Бокуто она даже не заметила. Запыхавшиеся и задушенно смеющиеся, они прячутся за едва ли скрывающими их кустами как два идиота, совершившие самый тупой марш-бросок в своей жизни, и наблюдают за тем, как шокированно замершая на месте отпущенная утка вопросительно вертит головой. Как будто не может поверить в то, что она снова свободна. Ей требуется несколько мучительно долгих секунд на то, чтобы рвануть в озеро и плюхнуться в неё сошедшей в воду лодкой, уплывая подальше от берега. — Чёрт побери, — в голосе Бокуто столько восторга, что его почти можно потрогать пальцами, можно ощутить дрожью на своём запястье. Акааши готов поклясться: если коснуться его губ своими, они будут на вкус как этот самый восторг. Он, конечно же, этого не проверяет. Бокуто отпускает его руку. Глядит внезапно смущённо, чешет затылок, неловко улыбаясь. Акааши смотрит на солнце его глаз и думает о том, почему ещё не ослеп. Почему его сердце ещё не остановилось. Думает о том, что дальше говорить. — Эй, Акааши, — начинает Бокуто первым, перекатывая гласные его имени морской галькой на своём языке. Акааши уверен, что будь весна чуть глупее, Котаро смог бы обточить её грани своим голосом так же просто, как вода закругляет камни. — Я никому не скажу, Бокуто-сан, — говорит Кейджи на выдохе, потому что, кажется, он внезапно забыл когда и что нужно говорить. — Тайна украденной утки умрёт вместе со мной, — он кладёт свою холодную ладонь на сердце с такой торжественной пафосностью, будто выглядеть идиотом для него — миссия сегодняшнего дня. Котаро смеётся рокотом волн, стачивает углы незрелой весенней остроты. — Я рад, — Бокуто чешет пальцем подбородок, внезапно выглядя менее уверенным в себе, чем когда хватал ладонями живую утку. — Акааши… Акааши смотрит на него вопросительно. Кажется, не дышит. — Не хочешь украсть немного пиццы? Я слышал, что доставка слишком дорогая, а тут рядом есть пиццерия, — говорит он, светя Акааши в глаза летним солнцем и щурясь, будто оно слепит и его тоже. Добавляет неуклюжее, — вместе со мной. «Вау, — думает Кейджи поражённо. — Я не мог заговорить с ним несколько месяцев, а стоило всего лишь стать соучастником кражи. Как просто». — Пойдёмте, Бокуто-сан, пока на место преступления не прибыла полиция и не поймала нас по горячим следам, — его голос звучит нормально, пока эмоциональное чудовище внутри груди опаляет пламенем его внутренности. Бокуто улыбается ему. Рябистая гладь воды отливает небесно-жемчужным, прибивает к самым бортикам мелкий мусор и старые пожухлые листья. Акааши смотрит на озеро и всё равно думает о том, какое же оно красивое. Быть может, всё дело в весне, и это она заставляет его глупое сердце биться так часто, а скулы болеть от улыбки. Быть может, в Бокуто Котаро, который шагает рядом с ним весело и прыгуче, который делится с ним улыбками, делится тёплым летним солнцем своих глаз, делится волнистым рокотом своего голоса, пока рассказывает ему что-то про водонепроницаемость утиных перьев. Быть может, Акааши не так уж и сильно ненавидит весну.