Пеной морской

      Зарево отражается отблесками в зеркале чёрной склеры. Грозный, полыхающий пожар кольцом — так же, как и раньше, словно и не угасал. Красиво.              Здорово, что он всё-таки это увидел.              На холме вдалеке столбы пламени и гул огня, и сирены, и жар, и крики. Валит в небо грандиозный хвост густого и жуткого дыма — серо-рыжего, серо-жёлтого, серо-зелёного — она расстаралась на славу. А на этом берегу, где они сидят, всё ещё удивительно спокойно и тихо. Как будто это всё нереально и вовсе не происходит с ними прямо сейчас и здесь. Тянет от воды подгнившими водорослями и солью, плещутся далеко внизу мерные волны. Только ветер доносит с той стороны упоительный запах гари, чужой боли и смерти.              Он положил голову ей на плечо, а она склонила свою ему на макушку.              Это фейерверк в твою честь. Правда, красиво?              Да, говорит он. Да, Джинкс. Очень красиво. Спасибо тебе.              Кажется, я снова всё испортила?              Нет, что ты. Конечно же, нет. У тебя очень здорово получилось. Но похоже, что теперь нам придётся залечь на дно. На какое-то время. Надолго.              О, я знаю для этого одно отличное место. Нас там точно никто не найдёт, даю слово.              Ты их недооцениваешь. Они нас теперь из-под земли достанут.              Поверь мне. Там они ничего не смогут нам сделать. Ни тебе, ни мне. И вообще… под землёй тебе так уж точно не место.              Они любуются ещё немного рваным остовом чёрной башни, что тонет в химически разноцветном огне, каждым языком устремлённом в небо. Красиво, чёрт возьми. Как же красиво. Красиво.              Наконец Джинкс со вздохом хлопает себя по коленям и поднимается с земли. Силко неловко и грузно съезжает за ней по стенке обрыва.              Вставай, нам пора уходить. Скоро рассветёт, и они вышлют ищеек за нами.              А как же люди? Заун?.. Что мы им скажем?              Севика со всем разберётся. Ты ведь сам всегда это говорил, помнишь?              Севика?              Севика.              И больше тут не о чем говорить.              Она наклоняется и накидывает ремень Скелетницы на плечо. Взваливает Силко на второе — отяжелевшего, повисшего безвольно на её руке — и медленно спускается вместе с ними вниз, к каналу.              У самой воды она, подумав, даёт ему — и себе — передышку. Садится рядом на песке, расшнуровывает и снимает свои слишком громоздкие, разношенные ботинки. Размахнувшись, закидывает их без жалости подальше от берега, один за другим. А потом бережно берёт Силко на руки — под лопатки справа, под колени слева — и входит с ним прямо в тёмные волны.              Холод с каждым шагом поднимается всё выше — сначала до голеней, потом до бёдер, с плеском промочив ей штаны, а там и до живота. В воде всё становится легче — и Силко, и её тяжёлые косы, и даже здоровенная стальная Скелетница. Всё, кроме титанически неподъёмного веса её страшной и неизбывной вины.              Он лежит у неё на руках, такой безмятежный и тихий, как будто бы просто уснул.              Сначала она просто долго смотрит на него и молчит, чтобы лучше запомнить. А потом всё же целует в полуразделённые холодные губы — нерешительно, целомудренно и очень закрыто. Просто из любопытства, чтобы узнать, каково это. Теперь-то уже можно?.. Силко не отвечает и даже ничего не говорит, только смотрит на неё чуть укоризненно вечно открытым глазом. Она так и знала. Так и должно было быть. Всё хорошо. Они ничего не потеряли.              Джинкс погружает тело Силко под воду — полностью, вместе с лицом, — глубоко вдохнув, рыбкой ныряет следом. И сразу, уверенно направляется вперёд и вниз, на глубину.              Вышедшим однажды из воды — в неё же суждено и вернуться.              Джинкс. Его голос звучит тревожно. Что ты затеяла? Не вздумай этого делать. Слышишь?!              Вода отрезает и запахи, и звуки, и большую часть света. Но она теперь так хорошо видит в темноте. Зарево над головой колышется отсюда жидким полотном из плавленой меди, на фоне которого проскальзывают то и дело гладкие чёрные силуэты. Ого. Смотри, сколько здесь вокруг этих подводных тварей… Они тебе всегда нравились, помнишь?              Джинкс! Не смей. Вернись сейчас же! ДЖИНКС!!!              Тшш. Ты можешь не кричать хотя бы сейчас? Распугаешь всю рыбу.              Брось меня. Бросай меня здесь и всплывай! Живо!              Но она лишь крепче прижимает к себе правой рукой его податливое тело.              Я тебя ни за что не брошу.              Она упрямо погружается всё глубже и глубже, волнистым движением, словно длинная, гибкая морская вастайя. Косы тянутся за ней, пузырьки воздуха стайкой вьются следом, и огромная туша Скелетницы всем весом увлекает их на дно, на ходу покачивая жёстким хвостовым плавником.              Джинкс, НЕТ! Остановись, пока ещё можешь       Джинкс!!!       вернись девочка ВЕРНИСЬ я тебя прошу       ПОСЛУШАЙ МЕНЯ ХОТЯ БЫ ОДИН ЧЁРТОВ РАЗ              Они сделают красивую статую в твою честь, ты знаешь? А тебя так никогда и не найдут.              Джинкс, у тебя не хватит сил на обратный путь. ДЖИНКС!!! Ради всего… ради меня, я прошу тебя, ВЕРНИСЬ!!!              Но она знает, что зашла уже слишком далеко. Груз, оттягивающий её плечи, слишком тяжёл для одного человека. С таким грузом никому в целом свете на поверхность не выплыть.              Там, на поверхности, ничего хорошего их больше не ожидает. Там, наверху, теперь одни только предатели, преследователи и враги. А здесь они просто могут лечь спать рядом, вдвоём, как и раньше. Переждать так пару дней. Или чуть дольше. Столько, сколько будет нужно.              Здесь так темно. И прохладно. И тихо.              Вода дарит покой. Помнишь, ты говорил?              Мы с тобой теперь оба по-кой-ни-ки, Силли.       Напоённое непрошеным совершенством тело даёт ей почти сверхчеловеческую выносливость, и воздуха хватает очень надолго, до такой глубины, куда уже почти не доходит свет. Но и его запас рано или поздно обречён подойти к концу. Голодная кровь ярко пульсирует в голове, давит глухотой на оба уха, застилает зрение молниями раскалённых искр. И наконец, жажда кислорода начинает гореть в каждой клетке так, что это проклятое совершенное тело принимает решение само сделать вдох. Без неё.              Если он когда-то перетерпел, то и она сможет. Она ведь сильная теперь. Такая, какой и должна была быть.       Джинкс закрывает глаза, резко впуская воду в себя через нос и рот, втягивая плотную и холодную тьму глубоко за грудную клетку. Живот тут же начинает конвульсивно и жутко сокращаться от диафрагмы, рефлексом стремясь вытолкнуть это, чужеродное и враждебное, назад, но — лишь накачивает на возврате ещё больше холода и тьмы, взбивая жидкость внутри лёгочных пузырьков в удушающе солёную, ледяную, грязную кипень.              Страшно. Как же это страшно.       Как страшно делать это вот так, Силли…              Косы невесомо обвивают их обоих, и тянущиеся со дна водоросли принимают их в свои объятья. Ил на ощупь мягкий, как колыбель. Джинкс содрогается в напрасных спазмах не нужного больше механизма самоспасения, упруго глотает и давится против воли, заменяя в груди лишь одну жгучую воду на другую. Но не отпускает его рук. Не отпускает его рук во тьме. Чшш… ну, что же ты наделала, глупая, глупая моя. Только не плачь. Не плачь. Не плачь.              Она вздрагивает ещё несколько раз, всё реже и реже, обхватив его тело и уткнувшись лицом в его плечо. Прости. Ничего. Это пройдёт. Это скоро пройдёт.              И я стану пеной морской.              Я стану пеной.              Всё хорошо.              Я… очень устала и хочу спать. Обними меня крепче, пап. И давай просто… полежим здесь немного, ладно?              Обещаю, я больше ничего не испорчу. ___